— Ни привета, ни ответа!.. Что вы нападаете на нас, не пожелав даже доброго здоровья? — Есиркеген говорил со спокойным достоинством. — Мы едем из Сары-Арки и направляемся к родственникам моей матери из рода табын на берега Иргиза…

— А с какой части Сары-Арки?

— Из Каркаралинского округа.

— Каракесекцы, что ли?

— Да…

— Стало быть, вы из того Каракесека, где у людей не осталось настоящей крови в жилах и настоящих мужчин в племени?

Есиркеген вспыхнул от такого оскорбления, но вовремя взял себя в руки и укротил свой гнев.

— Значит, и среди казахов имеются люди, не слыхавшие про Казбека Золотоустого! — улыбнулся он.

Бешеный гнев загорелся в глазах черноусого сарбаза.

— Каракесекцы всегда отличались колким языком. Уж не относишься ли ты к потомкам самого Казбек-бия?

— Вы угадали!

— Увертливый карась сам попался в руки… А ну-ка следуй за нами!..

Только теперь Есиркеген понял, что злоба людей Кенесары на ага-султана Жамантая может вылиться на него. Но он не стал пререкаться и поехал за черноусым. Десяток всадников с пиками и палицами наготове сопровождали их к середине аула.

Однако при въезде до них донесся плач из крайней белой юрты. Среди казахов издревле бытует обычай первым долгом зайти в дом усопшего и прочитать молитву. Есиркеген слез с коня, и джигиты Кенесары не стали ему препятствовать…

Зайдя в юрту, он прежде всего увидел людей в рваных малахаях и истрепанных чекменях, которые плакали и причитали на разные лады. На левой стороне юрты лежал молодой джигит, горбоносый, с чуть заметным пухом вместо усов. Он скорее был похож на спящего, чем на мертвеца. У изголовья его сидела маленькая высохшая женщина с распущенными седыми волосами. Она царапала ногтями до крови свои исхудалые щеки и причитала:

Будь трижды проклят, Кене!

Да сгинет твой род, злодей!

Что делать несчастной мне

Без света моих оче-ей!..

Рядом с ней сидела молодая красивая женщина жена или сестра убитого. Ее большие черные глаза безжизненно уставились в стену юрты. Прочитав молитву, Есиркеген вышел…

Их привели в другую большую юрту посреди аула. К канату, перепоясавшему юрту, был привязан широкогрудый белый конь величиной с доброго верблюда. А в юрте, напротив двери, полулежал огромного роста мужчина. Увидев вошедших, он приподнял голову с подушки. На громадную квадратную глыбу был похож этот странный, черный человек.

— Вот, Агибай-ага, поймали у самой околицы! — доложил черноусый сарбаз. Оказались из аула самого Жамантая. Говорят, что едут в гости к родственникам его матери, которая будто бы проживает на Иргизе…

Человек-глыба с любопытством посмотрел на Есиркегена. Тот удивился, услышав имя батыра Агибая, одного из главных сподвижников Кенесары. Эти аулы ведь не очень симпатизируют ему. Однако Есиркеген ничего не стал спрашивать, а лишь отдал глубокий поклон прославленному человеку:

— Ассаляумагалейкум!..

— Алейкумассалям, сын мой!.. Агибай пристально посмотрел в глаза Есиркегену. Кем же приходишься ты подлому разбойнику Жамантаю?

Во взгляде батыра, несмотря на суровость, светилась такая простодушная доброта, что обманывать его было невозможно.

— Сам я внук Масан-бия, а эти добрые люди сопровождают меня…

— Значит, ты рожден под счастливой звездой… Не слишком уж близкий родственник Жамантаю. А старец Масан все же неплохой человек. Как же чувствует он себя за пазухой у белого царя?..

— Дед все живет и здравствует..

— Да, так оно и должно быть… — Агибай тяжело вздохнул. — Кто не тронулся со своих насиженных мест, тому все-таки лучше. А мы вот рыщем всю жизнь по свету, как неприкаянные волки…

— Вам, наверно, не нужно было покидать родину…

Брови Агибая угрожающе сошлись на переносице.

— Хочешь, чтобы стал я прислужником, вылизывающим чужие тарелки, как Жамантай? Внук мудреца Масан-бия должен быть поумнее. Ну, ладно, не чеши там, где у меня и так свербит. Куда вы путь держите?..

Так и не решился сказать до конца всю правду Есиркеген и повторил версию о поездке к родственникам матери.

— К потомкам Букея, выходит! — заметил батыр. — Что же, не твоя вина, что дед твой стал сватом султанскому отродью… Скажи лучше, не заезжал ли ты по дороге в аул аксакала Карибая?..

— Заезжал.

— Если заезжал, то увидел, что там натворили?

— Увидел…

Это дело рук таких, как твой родственник Жамантай! Они выделили для этого черного дела своих самых жестоких туленгутов. А вызвали карателей некоторые аксакалы из их же аула…

Батыр Агибай как будто оправдывался, в чем перед самим собой… Вскоре Есиркеген понял, в чем дело. Когда через аул, в котором они сейчас находились, прошли солдаты к аулу Карибая, отсюда не было послано гонца к Кенесары. Между тем он строго предупреждал, чтобы обо всех передвижениях солдат и туленгутских отрядов султанов-правителей немедленно сообщали в его ставку. Мало того, напуганные проходящими ага-султанскими туленгутами, люди этого аула обманули самого Кенесары, сказав, что никого не видели. Узнав об этом, разъяренный Кенесары во главе пятисот сарбазов сам напал на этот аул и приказал привязать к конским хвостам восемь аксакалов. Их волокли по дороге, пока они не испустили дух. Молодой джигит, над которым плачут сейчас, попытался вступиться за стариков, но его растоптали конями. Пятьдесят джигитов и тридцать девушек угнал к себе Кенесары в качестве заложников, а Агибаю с его сарбазами приказал перевезти аул на подконтрольную ему территорию…

И снова сжалось средце Есиркегена от сострадания к этим несчастным людям. Кого бы ни слушались они, все равно их ждет расплата, месть противной стороны. Покорись они Кенесары, их растоптали бы солдаты и ага-султанские туленгуты. Не хивинцы, бухарцы, кокандцы или царские войска, а свои соотечественники истребляют прежде всего друг друга. Что может быть тяжелее для народа?..

— Может быть, и виноваты так жестоко казненные аксакалы, что не сообщили о карателях… — сказал Есиркеген дрожащим голосом. — Но они ведь сделали это из страха перед расправой со стороны властей. Да и при чем здесь остальные люди?

Батыр Агибай потупил глаза:

— Наш Кенеке не так думает… Ему не хочется верить, что во всем ауле не нашлось ни одного настоящего мужчины, который сообщил бы ему о карателях. Поэтому, он считает весь аул от мала до велика враждебным себе. И еще хочет, чтобы другим не было повадно. Так всегда поступали в степи…

— Но так ведь можно быстро истребить весь народ! — воскликнул Есиркеген.

— Врагов и надо истреблять, казахи они или другие…

Неуверенность чувствовалось в словах батыра.

— А вы сами как думаете? — не выдержал Есиркеген.

— Ни разу моя камча не поднялась на бедного, простого человека. Вот некоторые баи да кое-кто из тюре помнят ее вкус…

— Но Кенесары-то — тюре!

— Он не такой тюре, как другие, — сказал Агибай. — Кенесары… Не-ет!..

Батыр как бы спорил сам с собой…

Это началось уже давно. Батыр Агибай и Байтабын не одобряли немыслимой жестокости Кенесары. А он знал про это и специально поручал им проводить карательные набеги. Агибай молчал, а молодой и горячий Байтабын говорил об этом вслух. Зная характер Кенесары, Агибай тревожился за судьбу молодого батыра…

— Сынок, ты задаешь мне трудный вопрос!.. — печально сказал Агибай ожидающему ответа Есиркегену.

— Мальчик правильно сказал! — раздался из полутьмы юрты чей-то голос. — Слишком жестоки стали мы с людьми в последнее время. Говорим, что все это для их же счастья, а льем их же кровь. Кого обманешь таким счастьем?..

Есиркеген живо обернулся и увидел худощавого синеглазого джигита. Несмотря на казахскую одежду, было видно, что он не казах. Это был Жусуп — Иосиф Гербрут…

— Вы русский? — спросил по-русски Есиркеген. Он слышал, что среди сарбазов Кенесары есть беглые русские.