Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать.

— Подите вы прочь! — сказал он, и на лице его промелькнуло что—то напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда ее не видела). — Разве мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам, не пройдет и трех дней, как я снова буду на плотинах. Да! Там меня встретят славные ребята. Ян Кампхейсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад, что тебе они были хорошими друзьями, Ханс!

Ханс взглянул на мать. Молодой Хоогсвлейт умер пять лет назад, Ян Кампхейсен сидел в тюрьме в Амстердаме.

— Да, они, разумеется, помогли бы нам по мере сил, — сказала тетушка Бринкер, уклоняясь от прямого ответа, — если бы мы попросили их. Но Ханс был так занят работой и учением — некогда ему было искать твоих товарищей!

— Работой и учением… — задумчиво протянул Рафф. — Неужто они умеют читать и считать, Мейтье?

— Ты только послушай их! — ответила она с гордостью. — Они успевают просмотреть целую книгу, пока я подметаю пол. Ханс, когда он глядит на страницу с длинными словами, радуется не хуже кролика на капустной грядке… А что до счета…

— Ну—ка, сынок, помоги мне немножко, — перебил ее Рафф Бринкер. — Лучше мне опять прилечь.

Глядя сегодня вечером на скромный ужин в домике Бринкеров, никто и не заподозрил бы, какое изысканное угощение спрятано неподалеку. Ханс и Гретель, уплетая по ломтю черного хлеба и запивая его чашкой воды, мечтательно поглядывали на посудный шкаф, но им и в голову не приходило отнять хоть крошку у отца.

— Он поужинал с удовольствием, — сказала тетушка Бринкер, кивнув в сторону кровати, — и сейчас же заснул. Ах, бедняга, не скоро он окрепнет! Ему до смерти хотелось опять посидеть, но, когда я притворилась, будто соглашаюсь и готова поднять его, он раздумал… Помни, дочка, когда у тебя самой будет муж — хотя до этого, может быть, еще далеко, — помни, что тебе не удастся им верховодить, если ты станешь ему перечить. «Смирная жена — мужу госпожа»… Постой! Постой! Не глотай большими кусками, Гретель! С меня хватило бы двух таких кусков на целый обед… Что с тобой, Ханс? Можно подумать, что на стене у нас завелась паутина.

— Да нет, мама, просто я думал…

— О чем думал?.. Ах, и спрашивать нечего, — добавила она изменившимся голосом. — Я сама только что думала об этом самом. Да—да… нечего стыдиться, что нам хочется узнать, куда девалась наша тысяча гульденов; но… ни слова отцу об этих деньгах. Ведь все и так ясно: он ничего о них не знает.

Ханс в тревоге поднял глаза, опасаясь, как бы мать, по обыкновению, не разволновалась, говоря о пропавших деньгах. Но она молча ела хлеб, откусывая маленькими кусочками, и с грустью смотрела в окно.

— Тысяча гульденов, — послышался с кровати слабый голос. — Да, они, наверное, очень пригодились тебе, вроу, в эти долгие годы, пока твой муж сидел сложа руки.

Бедная женщина вздрогнула. Эти слова окончательно погасили надежду, засиявшую в ней с недавних пор.

— Ты не спишь, Рафф? — спросила она срывающимся голосом.

— Нет, Мейтье, и я чувствую себя гораздо лучше. Я говорю, что не напрасно мы копили деньги, вроу. Хватило их на все эти десять лет?

— Я… я… у меня их не было, Рафф, я…

И она уже готова была рассказать ему всю правду, но Ханс предостерегающе поднял палец и прошептал:

— Не забывай, что говорил нам меестер: отца нельзя волновать.

— Поговори с ним, сынок, — откликнулась тетушка Бринкер, вся дрожа.

Ханс подбежал к кровати.

— Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, — сказал он, наклоняясь к отцу. — Еще день—два, и ты совсем окрепнешь.

— Да, пожалуй… А надолго ли хватило денег, Ханс? Я не слышал, что ответила мать. Что она сказала?

— Я сказала, Рафф, — запинаясь, проговорила тетушка Бринкер в отчаянии, — что их уже нет.

— Ничего, жена, не расстраивайся! Тысяча гульденов на десять лет — не так уж много, да еще когда надо воспитывать детей; зато вы на эти деньги жили безбедно… Часто ли вы болели?

— Н—нет, — всхлипнула тетушка Бринкер, вытирая глаза передником.

— Ну, будет… будет, женушка, чего ты плачешь? — ласково промолвил Рафф. — Как только я встану на ноги, мы живо набьем деньгами другой кошелек. Хорошо, что я все рассказал тебе про них, перед тем как свалился.

— Что ты мне рассказал, хозяин?

— Да что я эти деньги зарыл. А мне сейчас приснилось, будто я не говорил тебе об этом.

Тетушка Бринкер вздрогнула и подалась вперед. Ханс схватил ее за руку.

— Молчи, мама! — шепнул он, торопливо отводя ее в сторону. — Нам надо вести себя очень осторожно.

Она стояла, стиснув руки, едва дыша от волнения, а Ханс снова подошел к кровати. Дрожа от нетерпения, он проговорил:

— Это, наверное, был неприятный сон. А ты помнишь, когда ты зарыл деньги, отец?

— Да, сынок. Это было перед рассветом, в тот самый день, когда я расшибся. Накануне вечером Ян Кампхейсен что—то сказал, и я заподозрил, что он не очень—то честный человек. Он один, кроме твоей матери, знал, что мы скопили тысячу гульденов… И вот в ту ночь я встал и зарыл деньги… Дурак я был, что усомнился в старом друге!

— Бьюсь об заклад, отец, — сказал Ханс, посмеиваясь и знаком прося мать и Гретель не вмешиваться, — что ты сам позабыл, где ты их закопал.

— Ха—ха—ха! Ну нет, не забыл… Спокойной ночи, сын мой, что—то меня опять ко сну клонят.

Ханс хотел было отойти, но не посмел ослушаться знаков, которые ему делала мать, и сказал мягко:

— Спокойной ночи, отец!.. Значит, как ты сказал? Где ты зарыл деньги? Ведь я был тогда совсем маленьким.

— Под молодой ивой за домом. — проговорил Рафф Бринкер сонным голосом.

— Ах, да… К северу от дерева — ведь так, отец?

— Нет, к югу. Да ты и сам небось хорошо знаешь это место, постреленок… ты, уж конечно, там вертелся, когда мать отрывала деньги. Ну, сынок… тихонько… подвинь эту подушку… так. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, отец! — сказал Ханс, готовый заплясать от радости.

В эту ночь луна, полная и яркая, взошла очень поздно и пролила свой свет в маленькое окошко. Но ее лучи не потревожили Раффа Бринкера. Он спал крепко, так же как и Гретель. Только Хансу и его матери было не до сна.

Сияя радостной надеждой, они поспешно снарядились и выскользнули из дому. В руках они несли сломанный заступ и заржавленные инструменты, много послужившие Раффу, когда он был здоров и работал на плотинах.

На дворе было так светло, что мать и сын видели иву совершенно отчетливо. Промерзшая земля была тверда, как камень, но Ханса и тетушку Бринкер это не смущало. Они боялись одного: как бы не разбудить спящих в доме.

— Этот лом — как раз то, что нам нужно, мама, — сказал Ханс, с силой ударив ломом по земле. — Но почва так затвердела, что ее нелегко пробить.

— Ничего, Ханс, — ответила мать, нетерпеливо следя за ним. — Ну—ка, дай и я попробую.

Вскоре им удалось вонзить лом в землю; потом выкопали ямку, и дальше пошло легче.

Они работали по очереди, оживленно перешептываясь. Время от времени тетушка Бринкер бесшумно подходила к порогу и прислушивалась, желая убедиться, что муж ее спит.

— Вот так новость будет для него! — приговаривала она смеясь. — Все ему расскажем, когда он окрепнет. Как мне хотелось бы нынче же ночью взять и кошель и чулок с деньгами в том виде, в каком мы их найдем, да и положить на кровать, чтобы милый отец их увидел, когда проснется!

— Сначала нужно достать их, мама, — задыхаясь, проговорил Ханс, продолжая усердно работать.

— Ну, в этом сомневаться нечего. Теперь—то уж они от нас не ускользнут! — ответила она, дрожа от холода и возбуждения, и присела на корточки рядом с ямой. — Может статься, мы найдем их запрятанными в тот старый глиняный горшок, который у нас давным—давно пропал.

К тому времени и Ханс начал дрожать, но не от холода. К югу от ивы он разрыл большое пространство на фут в глубину. Сокровище могло теперь показаться с минуты на минуту…