Комдив, пухлый мужичок, по виду возрастом под шестьдесят лет, с лысой, со лба по макушку головой, бритыми щеками на простом деревенском лице, шустро выпорхнул из «кабинета» в импровизированную в полевых условиях приемную штаба дивизии, устроенного в одном из фольварков — хуторском хозяйственном комплексе, неподалеку от речной магистрали, отделявшей Польшу от Германии. Помимо, ставших для армии традиционными орденов, его грудь украшали ордена «Кутузова», «Невского», и даже польский крест. Увидев генерала, офицеры штаба и частей встали по стойке «смирно», сразу заполнив собой все пространство проходной комнаты немецкого дома.

— Грозных, — генерал оглянулся на показавшегося следом начальника разведки дивизии. — Ну, и где твой разведчик?

— Котов! — громко позвал подполковник.

Сергей, слегка сдвинув стоявших перед ним офицеров, протиснувшись, встал в первый ряд, оказавшись в пространстве между начальством и штабными работниками. Сказал по-простому:

— Здесь, товарищ генерал.

— Ага, ну заходи.

Распорядившись, командир дивизии как ртуть перетек в кабинет.

Дивизионный командир, натура беспокойная, ни минуты не сидел на месте. Уж сколько лет человеку, и в телесах явно не мальчик — колобок, а движения резкие, порывистые, всегда куда-то торопится.

В помещении помимо Грозных и генерала, полно народу. Над картой колдует начальник штаба дивизии, его помощники. Начальники служб, все в делах, о чем-то ведут спор, разговаривают, делятся назревшими проблемами. В общем, обычная рабочая обстановка.

— Сынок, контрольный пленный, тот которого утром доставили твои подчиненные, общую картину прояснил, но на узком участке фронта. Ясно, что знает мало. Он мелочь, пескаришка, что знал, рассказал.

Генерал прошелся вдоль окон, бросил взгляд на стул с высокой спинкой, обитый гобеленом, но усаживаться не стал. Встал напротив Сергея, встретился с взводным глазами. На миг позавидовал выправке подчиненного, его росту, молодости. Лично знал этого богатыря уже больше года, за все это время лейтенант ни разу не разочаровал его. Всегда собранный, подтянутый, во взгляде нет дурости, как впрочем, и веселья присущего возрасту. Любой приказ выполнял точно и в срок, а если нужно, то и поспорить может, но все по делу, не амбиций ради. Каких ребят война проявила!

— Короче, Сережа, местность на плацдарме ты изучил не хуже нашего начальника штаба. Он по карте, ты на брюхе. Людей подобрал себе боевых. Нужна качественная работа на той стороне фронта, так сказать, рабочий кураж. Срок выполнения — четырнадцать дней. За две недели, в полосе дивизии, за линией фронта, немцам спокойно житься не должно. Особое внимание уделить штабам частей, линиям связи, дорогам.

— Сделаем, товарищ генерал.

— Ты, лейтенант, делай поправку, что придется работать не в Польше. Не будет у тебя на территории Германии сочувствующих, и надеяться сможешь только на себя и своих солдат.

— Так я всю войну так и поступаю, поэтому и жив до сих пор.

— Детали обговоришь с Грозных. Все, что нароешь по состоянию немецких тылов, докладываешь по связи. Удачи тебе лейтенант!

Итак, Одер форсирован. Но положение на плацдарме тяжёлое. Наших здесь ещё очень мало. В ближайших лесах, деревнях, немцы накапливают силы и бросают их в контратаки, ежедневно пять — десять контратак с танками, с целью ликвидации плацдармов. Они хотят столкнуть советские части в реку, земля поднимается от разрывов снарядов, немецкие самолёты спускаются низко, поливают свинцом. В ходе войны немцы усовершенствовали оборону: укрепленные районы с большим количеством дотов и сооружений крепостного типа сочетались с приспособленными к обороне многочисленными фольварками с каменными постройками. Немцы провели тотальную мобилизацию в отряды фольксштурма. В них зачислялись все, способные держать оружие, от юнцов до седых стариков. Жесточайшей дисциплиной, запугиванием солдат вымыслами о «зверствах» русских, гитлеровцам удалось поднять боеспособность войск. И они сражались с ожесточением обреченных, которым нечего терять. Сейчас любой простой солдат понимает, что каждый его шаг к Берлину вызывает у врага звериную злобу, вынуждает цепляться за каждый метр земли.

Ночь. В воздухе вспыхивают вражеские ракеты и гаснут; на минуту из мрака возникнет река и снова исчезнет. Проскрипит шестиствольный миномёт, ударят дальнобойные орудия, пулемёт прорежет смертельным огнём темноту — всё сливается в привычный фронтовой гул. Сырая низина. Копнёшь на два штыка, и уже выступает вода. Позади осталась полоска земли шириной в один километр по берегу реки — сам плацдарм. Почти весна, на немецкой земле, грязь такая, что ног не вытянешь. По правую сторону маленький посёлок, домиков пятнадцать, да ещё несколько отдельных домишек на совершенно открытой ровной местности, все зияют черными провалами окон. Маскхалаты уже и не белые и не черные, они грязные, как и местность, по которой проходят охотники. Почти просочились, состояния «слоеного пирога» здесь нет, так что если нарвутся на кого, это мог быть только враг.

В пяти километрах от передовой чуть не наткнулись на неприятеля. Из леса колонной вышли немецкие танки, перемалывая траками мягкую как пластилин землю, развернулись в цепь и только прошли краем, в считанных метрах то залегших в стерне разведчиков.

Снова повезло! Ребята давно приметили, что рядом с командиром чувствуешь себя если и не в безопасности, то, во всяком случае, защищенным от глупых смертей и неудач. В подразделениях разведки других дивизий процент смертности в поисках, убийственный. Редко кто полгода тянет лямку, а у Шамана, как прозвали Котова с легкой руки Тунгуса, парни второй год будто заговоренные. Может и так! Треть команды охотников когда-то, при освобождении Донбасса, погостила в интересном селении, где дедок, местный председатель, а по совместительству еще и ведун или колдун, кто его разберет, кто он на самом деле, заговорил бойцов от смерти, и обереги на шею повесил. Все кто там был, хранят эти вышитые матерчатые кружочки пуще глаз, а воюют так, что у всех ордена да медали на груди скоро вешать некуда будет. До Берлина еще не дошли, а у сержанта Селезнева уже три «Славы». Ну, этот-то хоть изредка надевает «иконостас», а вот на гимнастерке Шамана никто никогда даже медальки сраной не видел. Очередную награду получит, придет к ротному старшине, которого когда-то давно правдами и не правдами перетащил к себе из штрафной роты, скажет: «Семеныч, кинь до кучи».

И снова забудет про регалии. Грозных пару раз даже замечания на этот счет делал. Котов отмолчался, на этом все и закончилось. Может ротный, капитан Захаров, чего сказал? Он на Котова почитай, что не молится. Лодейникова отвлек от мыслей негромкий голос командира отделения, Тихона Иванова, он же в просторечье — Тунгус:

— Боец, ворон считаете? Под ноги смотреть!

Тунгус воевал давно, никогда не шутил, любил уставной язык, в поиске был строгий, сосредоточенный, а Лодейников с первого дня во взводе к службе относился легко, весело, как будто он родился на войне. Вот и приходилось Иванову постоянно одергивать зарвавшегося разгильдяя. О чем, этот молодой лось думает, спотыкаясь через шаг? Им еще шагать, по меньшей мере, километров пятнадцать.

— Селезень, Тунгус, Кенарь, — не придерживаясь голосовой маскировки, позвал лейтенант командиров отделений. — Пока неподалеку от леса, надо бы его проверить. С чего это танки в нем хоронились?

Сменили первоначальный маршрут, как оказалось не зря. Передовой дозор, бойцы старшего сержанта Канарейкина, доложили о базе горючего. Автоцистерны кучно стояли бампер к бамперу по центру лесной просеки, по обеим сторонам импровизированной заправки, урча двигателями, заправлялись танки, численностью до батальона. Хоть и не были выставлены посты, к самим цистернам фиг подберешься. Несмотря на ночь, танкисты, словно муравьи в муравейнике копошились у своих железных монстров, громко разговаривали, ругались, смеялись. Еще минут сорок и тридцать танков выдвинется к одному из участков передовой, а это сотни смертей советских людей, сотни похоронок родным перед самой победой, перед концом войны. Что можно предпринять? Своим глазом окинув обстановку, командир решил не окружать базу. Танкисты не пехота, перекрыть им дорогу для маневра и они станут беспомощные как кутята.