А за воротами уже раздавались радостные возгласы:

— Воля! Эй, смертники караван-сарая! Воля! Воля!..

Пошатнулись двустворчатые ворота. Богдан изо всех сил дернул дубовый засов, выскользнувший из кованых петель. Отворились ворота, подталкиваемые изнутри. Богдан чуть было не упал на землю, закричав:

— Назрулла! Назрулла, кардеш-ака!..[29]

Два человека подхватили Богдана. Назрулла обнял своего спасителя и, задыхаясь, бормотал:

— Не первый раз ты спасаешь меня от смерти, как дост-ака[30]. Видимо, только смерть и разлучит нас с тобой!..

Из ворот выбежали узники. Они не спрашивали, кто спас, не обращали внимания на возгласы друзей Богдана. Почувствовав свободу, они вздохнули полной грудью и скрылись в темноте ночи. Им уже не нужны были ни Богдан, ни их освободители, ни друзья по несчастью, с которыми они находились в неволе.

— Бегите, братья, спасайтесь! Янычары сейчас выехали за город. Скоро возвратятся назад! Спасайтесь!.. — воскликнул старик Парчевич.

На конях комендантской охраны промчались через город отец и сын Парчевичи, Богдан и Назрулла. Скакавший впереди Назрулла сказал:

— На запад, за Дунай!.. — и понесся, будучи уверенным в том, что его товарищи не отстанут от него.

Становилось прохладнее, ярче замерцали в предрассветной мгле звезды. Золотой полосой был прочерчен горизонт на востоке, когда беглецы наконец выбрались из города и понеслись на запад, по извилистым межгорным тропинкам. Им некогда было прислушиваться к тому, что творилось позади них, да и посоветоваться друг с другом тоже. Надо бежать что есть мочи!

— На запад, за Дунай! — время от времени, точно заколдованный, восклицал Назрулла.

В горах, на просторной дороге, Богдан догнал Назруллу и поравнялся с ним. Это несколько охладило и Назруллу. Теперь они вместе придержали коней, чтобы подождать Парчевичей.

— Куда мы едем, йолдаш-ака? Нам надо побыстрее добраться до ближайшей границы, чтобы вырвать свои души из этого проклятого пекла неволи, позора, смерти… — словно стонал Богдан, обращаясь к Назрулле.

— Туда и едем, мои милый брат! Обойдя Софию, болгарскую столицу, мы скорее попадем в Сербию. Там поспокойнее, меньше этих собак-янычар… А потом… Чехия, где живут ваши единоверцы.

— Далеко?

Назрулла вздохнул вместо ответа. Богдан и сам понимал, что до родных мест еще слишком далеко.

— При такой езде, как в эту ночь, мы за двое-трое суток были бы на воле, милый брат.

Позади, за горами, занимался рассвет. Рассеивался мрак. Становились влажными от росы одежда и поводья. Изнуренные стремительным бегом кони пошли шагом.

Богдан первым соскочил с коня, с трудом передвигая онемевшие от езды ноги. Остановились и остальные лошади. Точно мешки, съехали с коней Назрулла и младший Парчевич, которому прежде не приходилось так долго ездить верхом. Только старший Парчевич, которому второй раз за эти сутки довелось скакать верхом, держался на ногах, как настоящий кавалерист.

Горы сменялись холмами, покрытыми густым лесом, шелестевшим листвой от дуновения утреннего ветерка. Дорога извивалась вдоль горной речушки, которая тоже устремлялась, как и беглецы, на запад.

— Коней завести в чащу! Хотя бы дня два-три не напали на наш след, проклятые. Нам надо замести следы… — как бы советуясь, сказал старший Парчевич, поворачивая за Богданом в лес. Голодные животные тянулись к траве. А их подгоняли все дальше и дальше, в глубь леса, где сама природа создала для них укрытие.

Не дорог, а безлюдных мест искали беглецы. Слева обошли большой болгарский город Софию, где находилась резиденция турецкого беглер-бека. Держа путь на север, двигались подальше от наезженных дорог, а то и вброд переправляясь через реки и горные потоки. Когда встречались с людьми, разговаривали с ними по-турецки. Питались тем, что давала им богатая природа Болгарии: ягодами, фруктами. Только миновав Ниш на сербской земле, стали признаваться местным жителям в том, что они беглецы. Это было небезопасно, — хотя сербы и питали глубокую ненависть к турецким поработителям. Своим упорным сопротивлением они принудили турок уважать себя. Даже сербским языком пользовались турецкие правители для международных сношений.

Свободолюбивые и добросердечные сербы с распростертыми объятиями принимали беглецов из турецкой неволи, видя в них людей, совершающих подвиг!

Беглецы подходили к Дунаю, совсем обессиленные многонедельными странствованиями по лесному бездорожью и недоеданием. А тут еще стали рыскать, охотясь за богатым ясырем, турецкие отряды, помогавшие своим придунайским данникам воевать с австрийским цесарем.

Скорее бы переправиться на противоположный берег Дуная!

Сербы рассказывали им о жестокой войне, которую ведут между собой христиане.

— Турки помогают православному люду Правобережья, да и католикам воевать против таких же католиков. А по ту сторону Дуная и католики раскололись на два лагеря. Брат на брата пошел. Протестанты, паписты… Турки только греют на этом руки. Сотни, тысячи детей и девушек берут они в плен и у противников и у союзников… — рассказывали придунайские сербы.

Однажды ночью сербы привели беглецов к берегу Дуная. К извечной границе, разделявшей враждующие страны, границе наций и веры. Они же подговорили одного рыбака, чтобы тот на челне, надежно спрятанном в прибрежных камышах, перевез их на противоположный берег реки. Дунай! За ним взлелеянная в мечтах беглецов воля!..

— Отдельные отряды наиболее отчаянных турок иногда прорываются за ясыром и за Дунай. Случается, что и на польских казаков наталкиваются на той стороне… — говорил пожилой рыбак. — Где-то за Суботицей и на нашем берегу Дуная уже хозяйничают австрийские цесарские полки. Но против них — тьма-тьмущая турок. Беглецам сподручнее переправляться через Дунай тут. Ходят слухи, что полки польских казаков проходят поблизости. Как огня боятся их турки!

— Казаки, с Днепра? — с волнением спросил Богдан, услышав эту весть.

— Видимо, запорожцы, коль казаки. Да разных слухов тут столько, что люди уже перестали верить им. Про казаков тех болтают, что они воюют и за венгерского Бетлена, и за австрийского цесаря. Дерутся ли они между собой, сам черт их не поймет. Только турки стороной обходят и королевских и бетленовских казаков, хотя вместе с ними воюют на стороне Бетлена.

— Спасите меня, братья сербы! Снова попасть в руки к янычарам мне не страшно, но это — смерть. Я должен еще столько перебить их, пока сам погибну! Народ свой погубили, на вечный позор обрекли имя «турок», проклятые. Лучше умереть, чем попасть им в лапы!..

И не мог сдержать себя, хотел выбежать из надежного укрытия и броситься к Дунаю.

— Куда ты, казаче? Всему свое время. Ведь это же турки, сам говоришь! Погоди, скоро сынок мой вернется из разведки.

А он не заставил себя долго ждать.

— В Пожареваце турки! На той стороне Дуная еще вчера прошли через Канижу польские казаки-лисовчики. То-то турки и бегут от них. Переправы через Дунай будут стеречь до самого Мохача. А за ясырем на тот берег посылают отдельные отряды.

Неожиданно для беглецов переправа через Дунай усложнялась. Богдан совсем приуныл. Неужели все надо начинать сначала? Казаки уже совсем рядом, а ему все еще угрожает встреча с турками.

— Будут стеречь переправы через Дунай? Но пока что их тут нет. Может, еще успеем, братья сербы… — упрашивал Богдан.

И снова к сербам обратился Назрулла:

— Умная и единственно правильная в наших условиях идея! Челн, говорите, утлый, только по одному можно переправлять. Вот и начнем с брата Хмеля. Может, и мальца третьим взяли бы?

— Только одного! — И, уже стоя в челне, крикнул своему сыну: — Следи за дорогой из Костолаца на Смередово. В случае чего, зажигай костер и беги в укрытие под скалой…