Но вдруг, когда осталось только последнее касание этой всепожирающей ночи чтобы «я» Кеба навечно в ней исчезло, откуда-то из другого мира раздался спокойно-безразличный шепот спутницы Яра:
— Ладно, живи хезур… Можешь пока остаться самим собой…
Сразу же, вслед за этим шепотом, окружающая пленника тьма немедленно и послушно рассеялась. Старший ученик обнаружил, что пытается, невзирая на веревку, тянущую руки вверх и выворачивающую суставы плеч, опуститься на колени и на них подползти к этому страшному существу в обличии женщины, чтобы получить от него хоть какую-то ласку. Совсем как маленький, глупый щенок, ползущий на животе к своему Великому Божеству — человеку-хозяину.
Переход от края пропасти, ведущей в смерть, в ничто, в безвременье, к краскам бытия был настолько ошеломляющим, что пленник не выдержал и расплакался как ребенок. Он висел на веревках и лил слезы о потерянном рае незнания, в котором был защищен своим неведением от громадной вселенной полной ужасных сил, по сравнению с которыми его боевая магия была обычной детской погремушкой. Он рыдал от унижения, понимая, что все эти ножи, щипцы, якобы приготовленные для страшных пыток, гримасы мнимого палача — обычная бутафория спектакля, в котором ему отвели роль шута, позволив сопротивляться. Он плакал от простой истины, что этим двоим с их могуществом, для получения от него каких-то сведений, даже нет необходимости его пытать. Что вот сейчас они просто прикажут ему говорить, и он расскажет все, и даже то, что считал давно забытым. Сам расскажет. Почти добровольно…
Яр удовлетворенно, как гончар, нашедший хорошую глину, из которой можно изваять прекрасную вазу, осмотрел Кеба:
— А ты молодец, дружище. Все понимаешь и схватываешь на лету — он сделал знак мнимому палачу — развяжи его Уоти, а потом дай стул и налей воды. Нашему гостю очень хочется нам рассказать кто он такой, почему среди хезуров внезапно появились маги и почему он со своими людьми следил за нами с самого первого появления в Хут-Ка.
И сразу после этих слов Второго Отца пленник вновь потерял сознание…
В себя Кеб пришел от того, что ему было жарко. Он поворочался, затем попытался скинуть с себя одеяло, но обнаружил, что обе его руки заняты тем, что крепко обнимают двух обнаженных юниц, обворожительные головки которых, безмятежно посапывая, лежат у него на плечах. Кеб повертел головой и увидел еще третью гостью, тоже обнаженную, которая совсем по-хозяйски расположилась перед зеркалом в его спальне и занимается тем, чем занимаются все женщины от первого дня сотворения мира: а именно — внимательным разглядыванием своего отражения. Услышав движение за свое спиной, гостья полуобернулась, небрежным, но чарующим движением, чтобы подчеркнуть высокую налитую грудь, поправила длинные, густые, распущенные волосы, а затем призывно улыбнулась:
— Доброе утро, Кебик. Ну, ты вчера нас и заездил! Один троих, а?! Кто бы мог подумать!? Такой очаровашка и затейник! Но мы на тебя не в обиде, лапочка, и даже готовы все повторить. Сегодня совершенно бесплатно. Правда, девчонки?
Старший ученик тут же почувствовал как нежные, но опытные пальчики двух девиц прошлись по обнаженному торсу, опустились ниже, его мужское естество, отвечая на такую откровенную провокацию, тут же воспряло, а потом началось то, что испокон веков начинается между мужчинами и женщинами, если они лежат в одной постели. Кеб был на вершине блаженства. Вчерашний вечер не только удался, но и имел сегодняшнее приятное продолжение. Настроение было прекрасным, а тело полным сил и желаний. Правда, почему-то слегка саднило за правым ухом, но это точно из-за четвертого кубка отборного димашского вчера вечером, который явно был уже лишним в таверне почтенного Маду. Старший ученик отчетливо помнил, как его качнуло, и он задел головой каменный барельеф на стене таверны…
В то же утро, когда старший ученик увлеченно занимался любовью сразу с тремя шалуньями, по столице Империи внезапно поползли слухи. Грязные слухи. Они вытекали мутными, незаметными для постороннего глаза, ручейками из кухонь Императорского дворца и дешевых припортовых притонов Хут-Ка, из казарм дворцовой стражи, бараков храмовых рабов и гаремов. Они липкой, протухшей патокой утекали из будуаров привилегированных наложниц Императора и кабинетов чиновников, из общественных бань и с торговых рядов главного рынка Империи. Слухи стекались на улицы города, а оттуда, зловонной волной расплескивались в глинобитные лачуги бедняков и громадные, каменные дома богачей. У всех этих сплетен была одна отличительная особенность. Они касались только второй жены Императора — Тейе. Ее сексуальных пристрастий и предпочтений. Злые и просто как помело, мужские и женские языки с удовольствием пересказывали, сколько якобы мужчин-рабов пользует любимая жена Санахта за ночь. Как и в каких позах, она занимается постельными утехами с вонючими подносчиками ночных горшков во дворце, когда ее муж занят государственными делами. Как якобы благоволит она к чреслам грязных пастухов-южан, имеющих действительно некоторые физиологические особенности после ритуала посвящения их в мужчины. У каждого такого носителя невоздержанного языка всегда находился знакомый знакомого, или близкий друг шурина двоюродной сестры, занимающий мелкую должность в Императорском дворце, своими глазами видевший, ну конечно совершенно случайно, ту или иную нескромную подробность, относящуюся ко второй жене Самодержца. Прямо из неоткуда появились бродячие, пьяненькие рифмоплеты, везде распевающие скабрезные, но очень смешные и быстро запоминающиеся короткие стишки, про постельные приключения Тейе и сходство черт лиц ее детей с чертами необузданных в страсти южан-перегонщиков скота. Когда через несколько восходов Шу сплетни достигли своего апогея, а гнусные вирши запомнил наизусть чуть ли не каждый третий житель Хут-Ка, на столицу внезапно пролился еще один поток слухов. Но на этот раз они касались исключительно другой жены Императора — Нафрит.
В отличие от первых, эти слухи были выдержаны, умеренно скорбны и полны прозрачных намеков на не оцененные добродетели первой супруги Самодержца.
Те же кумушки, которые зыркая по сторонам распутными глазами, с хихиканьем нашептывали на ушко своим подружкам пикантности про Тейе, теперь целомудренно опустив взгляд и одобрительно сложив губы бантиком, тихими голосами повествовали, какая Нафрит хорошая хозяйка, как заботится о первенцах Властителя. Как она незаслуженно страдает от невнимания мужа, но все равно продолжает его любить всем сердцем. Вместо неопрятных, с подозрительными пятнами на набедренных повязках, в подпитии рифмоплетов-насмешников, на улицах появились благообразные, пожилые, в чистой одежде сказители. Они пели грустные баллады о неразделенной любви Нафрит к Императору. О ее самоотверженности в воспитании детей, которые так похожи на Владыку — ну, прямо вылитый он, и такие лапочки… Тихое шмыганье носами, покрасневшие глаза женской части Хут-ка и непроизвольно сжимающиеся кулаки мужской половины столицы, прямо говорили о том, что творчество сказителей достигло своей цели.
Так или иначе, у подавляющего большинства горожан, не зависимо от их статуса в столице Империи, стало складываться вполне устойчиво мнение об обеих женах Санахта. Уж такова природа хезуров. Они всегда больше верят слухам, чем реальному положению дел, глубокомысленно заявляя при этом, что дыма без огня не бывает. А кто-то очень умный, опытный и безмерно циничный, умело воспользовался этой одной из сутей безволосых обезьян.
Все происходящее в столице Тукана конечно не могло пройти мимо внимания тайной службы Императора, начальника которой Санахт сегодня принимал первым в большом зале для совещаний. Само место, куда ему, двум своим супругам и казначею приказал явиться Владыка, было выбрано не случайно. В малом зале для совещаний, можно было высказывать свое мнение и спорить с Повелителем. В тронном зале высказывать свои суждения и перечить Императору возбранялось под страхом немедленной смерти. Говорить там можно было только по милостивому разрешению Самодержца. В большом зале для совещаний, приглашенному лицу дозволялось высказать свое мнение, а вот доказывать его правильность или необходимость — категорически запрещалось. Вызов в большой зал для совещаний всегда означал официальные отношения, в отличие от вызова в малый или личные покои Императора.
