— Витя, — подумал и добавил: — Круглов.

— Ну что ж, Витя Круглов, поели, побеседовали — пора и за дело браться. Не надоело глядеть?

Витька замахал руками: не надоело, мол.

— Ну, гляди, милый. Такое сейчас твоё дело — глядеть да учиться. И Василий Иванович полез в свою кабину. Экскаватор взревел, выстрелил синим чадным дымом и ожил, заработал. И тут Витька вдруг вспомнил, что не поблагодарил Василия Ивановича за обед. Он так покраснел, что слёзы выступили. «Эх, ты, — с горечью прошептал он, — эх, ты! Невежа несчастный!»

Витька бросился к экскаватору и остановился удивлённый. Сквозь мутное окошко виден был Василий Иваныч, но лицо его, ещё несколько минут назад весёлое и добродушное, стало строгим и напряжённым, как у лётчика, решившего идти на таран.

Витька видел недавно фильм: точь-в-точь такое лицо было у одного лётчика-истребителя.

Витька закричал, замахал руками, но Василий Иваныч не слышал. Да и сам Витька за рёвом и скрежетом экскаватора едва слышал себя.

Но вот Василий Иваныч случайно повернулся, увидел Витьку, высунулся.

— Ты чего? — спросил он.

— Спасибо! — закричал Витька.

— Что?

— Большое спасибо за обед! — У Витьки даже горло заболело, так он заорал.

Василий Иваныч услыхал, с улыбкой кивнул, губы его зашевелились. И Витька скорее догадался, чем расслышал: — На здоровье!

Экскаватор, на котором работал Василий Иваныч, назывался ОМ-202, «Омич». Это значит, что сделали его в далёком сибирском городе Омске. А до этого кем только не работал новый Витькин друг: и токарем, и заправщиком мотовоза, и водителем этого самого мотовоза! Но всё это было до того, пока в 1934 году, восемнадцатилетним парнишкой, не пересел на экскаватор.

Так с тех пор и работает — на самых разных экскаваторах. И нет, пожалуй, такого в нашей стране, с которым бы он не справился.

Витька и не думал никогда, что со взрослым человеком можно так здорово, так интересно дружить.

Мама и папа уйдут на работу, ребята — кто в детский сад, кто в школу, а Витька топает на пустырь, издали машет рукой, здоровается с Василием Иванычем.

Особенно он любил такие случаи, когда вдруг не хватало самосвалов и в работе получались перебои. Раз самосвалов нет, то и экскаватору делать нечего, некуда грузить грунт.

Василий Иваныч сердился, а Витька потихоньку радовался, потому что можно было всласть наговориться. Вообще-то Кукин особенной разговорчивостью не отличался. Скомандует, что надо делать шофёрам самосвалов, и молча орудует отполированными до серебряного блеска рычагами и педалями. Многотонный ковш летает так легко и точно, что кажется, никаких усилий Василий Иваныч не прикладывает.

Но когда Витька впервые попал в кабину экскаваторщика и попробовал пошевелить этими самыми рычагами — ничего у него не вышло. И стало понятно, отчего у Василия Иваныча такие могучие покатые плечи, а руки покрыты мозолями, крепкими, как кость.

— Ничего, Витька, подрастёшь, накопишь силёнок, возьму тебя в ученики.

Мама сперва побаивалась — как бы с Витькой чего не случилось рядом с такой страшенной машиной, но, когда познакомилась с Василием Иванычем, успокоилась. Она поняла, что ничего худого произойти не может, если рядом этот удивительно спокойный, с доброй улыбкой человек.

— Правильно делает мать, что беспокоится, — сказал Василий Иваныч, — моей матери просто некогда было следить за мной — слишком много нас у неё было. И однажды (я уж постарше тебя был) чуть не случилась беда.

— Это когда было, — спрашивает Витька, — во время войны?

Василий Иваныч рассмеялся.

— Эх, Витька, Витька! Я же во время войны вовсе уж взрослым был. На таком же экскаваторе работал. Только та машинка чуть послабее была. Война… Как-нибудь будет время, расскажу. А беда гораздо раньше случилась. О войне с фашистами тогда никто ещё и не думал…

Василий Иваныч уселся поудобнее на железобетонную плиту, закурил и задумался.

— Вот я тебе, наверное, совсем древним стариком кажусь, а мне детство так ясно помнится, будто вчера мальчишкой бегал в своей Новой Ладоге. Я ведь оттуда. Родом — из Новой Ладоги…

Василий Иваныч, тогда ещё просто Васька, построил вместе с друзьями снежную крепость. Такая крепость получилась — чудо, а не крепость, настоящий за?мок — стены почти метровой толщины, крыша, амбразуры с запасом снарядов-снежков и алый флаг на углу развевается — красота!

Но, видно, Васька и его друзья в ту пору строителями были никудышными, потому что во время особенно жаркой атаки крепость дрогнула, закачалась и рухнула, завалив главного своего создателя — Ваську Кукина. Была уже весна — снег отяжелел, набух водой и прихлопнул Ваську так, что голым озябшим рукам совсем не поддавался.

Мальчишки перепугались: Васька молчит, и что там с ним — неизвестно. Они и разбежались по домам. Промёрзшие, мокрющие, с руками красными, как у гусей лапы, мальчишки ничего не рассказали взрослым. Они юркнули в тёплые постели, но заснуть не могли — их мучила совесть.

В этом месте рассказа Витька возмущённо топнул ногой.

— Друзья называются! Трусишки несчастные! Как же это можно — бросить друга в беде?! Где ж это слыхано?!

Василий Иваныч улыбнулся:

— А ты бы не бросил?

— Никогда! — твёрдо ответил Витька. И это было чистой правдой. Василий Иваныч задумался, и Витька увидел, что он далеко-далеко сейчас, в своём детстве.

Тогда очень страшно было Ваське Кукину. Холодно ему было, мокро и жутко хотелось есть. А самое главное — так обидно, что слёзы сами собой текли и текли. Бросили одного… А уж ночь на носу. Как же так?! Что же делать теперь?

Слёзы текли и текли. Но это не от слабости — от обиды, потому что сдаваться Васька не собирался. Он изо всех сил пробовал выбраться из ловушки сам. Но одну руку придавило снежной стенкой — не пошевелить, а другая, свободная, закоченела до того, что пальцы торчали растопыркой, не хотели слушаться хозяина, отказывались работать. Клонило в сон. И всё-таки он копал и копал. Скрёб шершавый снег ногтями, содранными до крови, ревел в голос, но копал. Наконец ночью уже у приятелей его, братьев-близнецов Саньки и Павлика Роговых, совесть победила страх.

Они растолкали спящего, очень усталого после работы отца и всё ему рассказали. Отец вскочил, быстро оделся, схватил лопату и побежал будить соседей. У порога он не забыл влепить по затрещине сыновьям за трусливое их молчание.

Откопали Ваську Кукина, принесли домой. Плачущая мать с соседками долго оттирали его. Видно, только упрямство и спасло мальчишку: если бы перестал копать, двигаться, царапать снег, оттирать было бы некого. Потом отнесли его в жарко натопленную баню, долго выгоняли берёзовыми вениками и паром простуду из тощего тела. И выгнали.

Через три дня Васька и братья Роговы строили новую крепость. Остальные приятели стыдливо сидели по домам — после трёпки, полученной от родителей. Так окончился первый строительный опыт Василия Иваныча Кукина.

Витька очень любил, когда Василий Иваныч рассказывал о своём детстве. А тот и сам любил вспоминать.

Витька был благодарным слушателем. Сидит, не шелохнется, слово боится пропустить. Мишке Пухову и Лёхе Серову он теперь был готов спасибо сказать за то, что из-за них карантин вышел. Витька за это время столько узнал всякого, что ни в одной книжке не прочтёшь, ни в одном кино не увидишь.

Василий Иваныч рассказывал: «А ещё, все мы, мальчишки и некоторые отчаянные девчонки, увлекались строительством планёров. Сейчас вас ничем не удивишь. Ну, летают вокруг Земли спутники! Ну, по Луне люди ходят! Подумаешь! А для нас тогда — увидишь в небе самолёт — целое событие, разговоров на неделю. А уж полетать на нём — вообще вещь неслыханная. А так хотелось, что и сказать нельзя. Мы целый год строили планёр. Из каких только самых невероятных материалов он не сооружался! Труднее всего было достать покрытие для крыльев. Конечно, о перкале (такой материей покрывали тогда крылья самолётов и планёров) думать было нечего. Но выход нашёлся: три бязевых новеньких простыни, гордость матери, подошли как раз. Мать получила бязь по карточкам и очень гордилась новыми простынями. Представь, что было, когда она увидела их разрезанными на куски! Но она была доброй женщиной и прекрасно понимала: сделанного уж не воротишь, тем более, что я успел пропитать будущие крылья олифой — таким маслом, которым разводят краски. На деревянные части пошли высохшие до звона доски нашего забора, на растяжки — бельевые верёвки. Сиденьем для планериста служил небольшой эмалированный таз, который, кстати сказать, спас меня от увечья. Колёса от старой, вконец прохудившейся детской коляски подарила соседка.