Все это было странно, непонятно. И никак не относилось к ней. Они говорили о какой-то девушке, ставшей жертвой врачебной ошибки, девушке, которой теперь придется ждать непонятно сколько времени, чтобы эту ошибку можно было исправить. «Бедняжка, — подумала Надя. — Действительно, жаль ее». Только почему она лежит здесь, а они говорят об этом? Какая связь между этими двумя фактами? Какое она имеет к ним отношение?

Вопросы роились в голове, пока вдруг ей не стало внезапно очень холодно. Так холодно, что трудно было дышать. Словно ее перенесли в морозильную камеру. Спазм сдавил горло. Она пыталась встать — и не могла. В мозг впиявились тысячи иголок. Казалось, она сейчас взорвется изнутри от этой пытки. ЭТО ВСЕ ГОВОРИТСЯ О НЕЙ! ЕЙ СДЕЛАЛИ НЕУДАЧНУЮ ОПЕРАЦИЮ! Она закрыла глаза.

Этого не может быть! Она ошиблась! Это все ей снится. Сейчас она проснется — и забудет этот кошмарный сон, приснившийся так не вовремя. Неужели это не сон! Неужели — правда! Она открыла глаза. К ней подошел доктор. Он смотрел на нее с какой-то жалостью и сочувствием. Потом тяжело вздохнул. Она ждала от него каких-то слов. Слов, что все осталось позади, что все закончилось хорошо, что ей теперь не о чем беспокоиться и что она стала нормальным человеком. С новым лицом. Но никаких слов не было. Доктор молчал. И смотрел на нее. Потом, резко повернувшись, вышел из операционной. Она слышала, как хлопнула дверь, и этот звук болезненно отозвался у нее в голове.

Она никак не могла до конца поверить в услышанное и поэтому лежала с гулко бьющимся сердцем.

Дни, проведенные в клинике, выпали из ее памяти. Она даже не могла впоследствии вспомнить, сколько времени она провела там: несколько дней или недель. Она впала в состояние странного, отупляющего ступора…

Нет, это все было правдой! Чудовищной правдой! Ей хотелось хохотать до упаду. Если бы она могла, она бы так и сделала. Хохотала бы до колик. Но в ней все омертвело. Лактионов извинился и отдал ей обратно заплаченные деньги. Она хотела сказать, что деньги здесь ни при чем. Она и копила их для того, чтобы сделать операцию. Но вместо этого она растерянно теребила деньги в руках, пока Лактионов не сказал ей, чтобы она убрала их в сумку. Она ничего не соображала. Доктор говорил, что произошла ошибка. Сейчас трудно говорить что-то определенное. Надо подождать какое-то время. «Сколько?» — машинально спросила она. «Не знаю, — услышала она в ответ. — Будем вас наблюдать. Приходите через полгода. Там будет видно. А еще лучше — через год. А пока нужно быть готовой к переменам. Любым. В том числе и к худшим. Но отчаиваться не стоит. Надо не падать духом. Смириться и ждать…»

Она хотела сказать, что ей отныне незачем жить. Она уничтожена и раздавлена. Но она молчала, закусив губу. «Еще раз извините, — сказал Лактионов. — Вы звоните, приходите. А сейчас я вынужден идти — дела». Он коснулся ее руки и вышел. Через минуту к ней подошла секретарша. «Я вызову вам такси», — вежливо сказала она.

«Не надо», — встрепенулась Надя. «Нет, шеф сказал, вас нужно довезти до дома. Не возражайте».

Они вышли из клиники. Была жара. Но Надя ничего не чувствовала. Юлия Константиновна поймала такси и довезла ее до дома. «Спасибо», — поблагодарила Надя. «Не за что».

Она стояла перед дверью и боялась нажать на кнопку звонка. Наконец нажала. Анна Семеновна открыла ей дверь.

Увидев ее, она заплакала.

— Что, очень страшная?

Но Анна Семеновна только мотала головой, зажав себе рот, и плакала.

— Можно пройти? — усмехнувшись, спросила Надя. Та посторонилась, пропуская ее. Надя прошла к себе в комнату и села на кровать.

— Вот и все! — сказала она громко. Вслух. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. В клинике ей не удалось как следует разглядеть свое новое лицо. Когда сняли бинты, ей принесли зеркало, поднесли к лицу и тут же убрали. Наверное, чтобы не травмировать, подумала тогда Надя. Теперь она могла без помех рассмотреть себя. Лицо было определенно чужим. Оно стало хуже. Раньше она была просто некрасивой. Теперь — уродливой. Или ей это кажется? Очень трудно быть объективной, если смотришь на свое лицо как под микроскопом, если ты давно потеряла чувство реальности и ощущения себя. Господи! Что же теперь делать? Надя закрыла лицо руками. А потом отняла их и снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Нет: она подурнела и стала настоящим страшилищем. А впрочем, плевать и на это! Непонятно только, зачем она родилась на свет? Смысла в ее жизни все равно никакого нет. Может, лучше покончить с собой? И всех делов-то! Зачем мучиться! Если кругом одни обломы и неудачи, то самый приемлемый выход — разорвать этот заколдованный круг. Пусть даже и ценой собственной жизни.

Все плыло перед глазами. Она легла на кровать и уснула. Проснулась она поздно. В двенадцать.

— На работу пойдешь? — спросила ее Анна Семеновна, когда Надя выползла в кухню. Заспанная, протирая глаза руками.

— Не-а.

— А ты позвонила им? Надя отрицательно качнула головой.

— Позвони.

— Отстань! — огрызнулась Надя. — Я сама решу: когда звонить, а когда — нет. Не лезь не в свое дело!

Она не стала есть, а пошла обратно в свою комнату и включила телевизор. Просидела за «ящиком» до полуночи. Наутро проснулась в час дня.

— Скажи мне, пожалуйста, ты что, бросила работу? — спросила ее Анна Семеновна.

Надя вскинула на нее глаза.

— Представь себе: да.

— А на что жить будешь?

— Найду. Деньги мне за операцию вернули. Вот и буду жить на них.

— А твой институт? Надя пожала плечами:

— Зачем?

— Как — зачем? Ты же сама хотела поступать в финансовый!

— А теперь передумала.

— Но почему?..

— Потому, — кратко сказала Надя. Через два дня Анна Семеновна не вытерпела:

— Ну хорошо. Ты в кризисе. Я понимаю. Но съезди на работу, возьми зарплату, трудовую книжку. Она тебе еще пригодится.

— Отста-ань!

Но, поразмыслив, Надя подумала, что надо съездить на работу и взять расчет. Но в таком виде…. Она вздохнула. Но что делать — выхода нет.

На работе первым делом она наткнулась на Казанкину Галю.

— Ты куда пропала? Тебе уже несколько раз звонили?

— Болела, — вяло откликнулась Надя.

— Надо было предупредить.

— Забыла. Я все равно ухожу. У Гали округлились глаза.

— Уходишь? Куда?

— Секрет!

— А… более высокооплачиваемую работу нашла? Удивительно. И где? Понятно: секреты, секреты. Ты у нас — дама загадочная, скрытная. А чего ты в темных очках? Дозу, что ли, приняла? — хихикнула Галя.

Ее болтовня начинала уже действовать на нервы.

— Мне надо в отдел кадров пройти.

— Иди, иди. Я что, мешаю? — Гадя пошла рядом и как бы ненароком взмахнула рукой, задев Надины очки. Они слетели с лица и упали на пол. Инстинктивно Надя прикрыла лицо рукой. Нагнулась за очками. Вместе с ней нагнулась и Галя.

— Ой, у тебя глаза отекли. И лицо другим стало. Операцию, что ли, пластическую делала? Ну ты даешь! Омолодиться захотела или красавицей стать?

Надя подняла с пола очки и распрямилась в полный рост.

— Галь, отойди от меня, пожалуйста, а то я за себя не ручаюсь.

— Ради бога! Дважды повторять не надо! Больно ты мне нужна! Я к тебе по-дружески, а ты…

Через минуту она уже слышала звонкий Галин голос в другом конце коридора. А еще через пять минут все сотрудники фирмы норовили заглянуть в отдел кадров, где она сидела и писала заявление. Об увольнении по собственному желанию. Наде хотелось буквально провалиться сквозь землю или исчезнуть вместе со столом. Она чувствовала, как в груди разливалось жжение, которое усиливалось с каждой минутой. Быстро дописав заявление, она подала его начальнице отдела кадров. Наде казалось, что она читала его целую вечность. Наконец Валентина Михайловна кивнула головой и поставила свою подпись.

— Здесь еще подпись твоего начальника нужна. Его сейчас нет. Будешь ждать?

— Нет. Мне некогда. — Валентина Михайловна « внимательно посмотрела на нее. Но Надя выдержала этот взгляд.