– Отвратительно, – повторил он. Вдруг трость замерла. – Что это такое? Рэндал, я спрашиваю, что это?

– Книга, сэр.

– Даже две книги! Разве книги включены в перечень предметов, которые дозволено держать в тумбочках?

– Я не знаю, сэр.

– Значит, ты даже не удосужился ознакомиться со школьными правилами?

– Это библиотечные книги, сэр. Я хотел…

– Библиотечные книги, – брезгливо сказал учитель. – Они переходили из одних немытых рук в другие. Грязные, омерзительные. Полнейшая антисанитария. Ловушка для микробов. Ты мне отвратителен, Рэндал. – От выдержки и бесстрастия не осталось и следа, голос дрожал от гнева. – Ты – позор этой школы! Бентли!

– Сэр? – отозвался дежурный с диктофоном.

– Проследи, чтобы это было сожжено.

– Но, сэр, – начал Роб. – Ведь библиотека…

Учитель резко повернулся к нему, буравя глазами:

– Позор! Надеюсь, твои товарищи будут стыдиться тебя также, как я. Собери и приведи в порядок остальные вещи.

Сразу после обеда Роб явился к Бентли. Тот холодно объявил о наказании – месяце вечерних дежурств – и отвернулся, дав понять, что разговор окончен. Соседи по дортуару удивительно дружно восприняли намек учителя дисциплины – с Робом никто не разговаривал. Когда он встретил на лестнице Перкинса, тот прошел мимо, отводя взгляд.

Конечно, это было неприятно, но Роб не считал бойкот великой трагедией, как любой другой урбит на его месте. Он никогда не испытывал жизненно необходимой зависимости от коллектива. «Веселого мало, но пережить можно», – решил Роб. Первый урок за свою провинность он получил в тот же вечер. Задание оказалось полной бессмыслицей: собирать камни в окрестностях дома и складывать в одном месте. Бестолковое занятие было столь же скучным, сколь и утомительным. Когда прозвенел звонок отбоя, Роб чувствовал себя совершенно измотанным. Он разделся, умылся, почистил зубы и лег в постель, едва погасили свет. Наконец-то можно было уснуть и забыть обо всем на несколько часов.

Засыпая, он услышал в дальнем конце дортуара звук шагов. «Старшеклассники, – догадался он. – Опять кого-нибудь знакомят с Порядком». Милостиво дарованные новичкам три недели еще не истекли. Роб был спокоен – не к нему. Он снова подумал о Д'Артаньяне, но на сей раз ему даже не захотелось подражать любимому герою – слишком много было своих забот. Шаги приблизились, в глаза ударил свет. Роб сел в кровати.

Их было семь или восемь – сказать наверняка мешали потемки. Двое держали электрические фонарики, третий поставил на тумбочку портативную люмосферу.

– Ты – позор, Рэндал. Верно? – сказал один.

«Они, наверное, еще не дошли до своей жертвы. Сейчас я подыграю им, и они оставят меня в покое», – подумал Роб.

– Да.

– Что – да?

– Да, сэр.

– Так-то лучше. Повторяй за мной: «я – позор этой школы и стыжусь самого себя».

Роб машинально повторил.

– Я молю о наказании, – продолжал парень, – потому что заслужил его.

– Я уже наказан, – сказал Роб. – Месяц дополнительных дежурств.

– Мало. Слишком легкое наказание за твой проступок. Ты притащил в школу заразные книги. И, потом, это официальное наказание. А тебе еще полагается домашняя проработка. Так? – Роб не ответил. – Поразительная наглость! Он считает ниже своего достоинства говорить с нами. Тем хуже. Похоже, ему не повредит небольшой урок.

Спорить было бессмысленно. Роб молча смотрел на ухмыляющиеся лица окруживших его парней.

– С другой стороны, тебя еще рановато знакомить с Порядком – не прошло трех недель. К тому же, тебе стыдно, сам признался. Пожалуй, урок можно отложить. Докажи, что раскаиваешься в своей дерзости – падай на колени и целуй нам ноги. Всем по очереди. Начинай с меня.

Роб, не говоря ни слова, смотрел на них.

– Так как, Рэндал? – спросил мучитель.

Роб покачал головой:

– Нет.

– Ну что ж, ладно. Еще пожалеешь. Начинаем учить.

Роб сопротивлялся, но они легко связали его.

– Молоток? – предложил один. – Надо вбить в него немного вежливости.

Идея пришлась по вкусу. В руке одного парня появился молоток из жесткой резины, на несколько секунд замер над лицом Роба, и вдруг резко ударил его в лоб. Ощущение было скорее неприятное, чем болезненное. Удары продолжались в четком ритме. Вскоре родилась боль. Роб поморщился.

– Кажется, доходит, – обрадовался один из мучителей. – Ну что, одумался? Будешь нам ноги целовать? – Роб покачал головой, и молоток вновь ожил. – Значит, продолжим.

Скоро боль стала нестерпимой. Роб вспомнил совет Перкинса не кричать слишком громко, но решил, что скорее не вымолвит ни звука, чем встанет перед ними на колени. Он сжал зубы и чуть повернул голову. Молоток ударил в другое место. Облегчение, но не надолго.

Дикая боль заполнила все вокруг. Он уже не видел лиц, не слышал голосов. Не было ничего, кроме боли – огромной, слепой, ненасытной, она пожирала все новые и новые удары, которые разрывались в ней с оглушительной силой. Несколько раз он чуть не потерял сознание. Он хотел этого, но боль вытаскивала его. Наконец, помимо своей воли, Роб закричал. Удары прекратились. Кто-то сказал:

– Ладно, на сегодня хватит. Продолжим лечение завтра.

С тумбочки взяли люмосферу. Шаги и голоса стихли. Ушли. Нестерпимо болела голова. Спасительный сон не приходил. Завтра ночью… И на следующую ночь? Похоже, они не собирались оставлять его в покое.

Несмотря на боль, он попытался обдумать свое положение. Ему предстояло прожить здесь еще четыре года – до семнадцати лет. Даже если прекратятся пытки, у него не будет ни родного дома, ни спасительного уединения, ни книг. А привыкнуть к такой жизни куда страшнее. Есть и другой вариант. Но лучше терпеть мучения, чем уподобиться этим палачам.

А если он попытается сбежать, куда он пойдет? К тетке? Шеффилдский Урбанс так далеко, да и примет ли она его? Кеннели – ближе, но и там никакой надежды. Мистер Кеннели уже один раз отказался ему помочь, а теперь и подавно не захочет неприятностей с властями. Побег из государственного интерната – дело нешуточное.

Куда еще? Попробовать жить одному, но как, где? Неделю-другую можно прятаться от полиции в брошенных домах, а потом? Денег почти нет. А когда и те кончатся, попроситься в какую-нибудь банду? Могут и не взять…

Он не смог бы затеряться в толпе. В этом обществе каждый занимал строго определенное положение, по которому всегда можно было установить личность любого человека. Скрываться в Урбансах – безнадежная затея.

В Урбансах… А если? Неожиданно возникшая мысль пугала и завораживала. Его мать пришла в Урбанс из Графства. Что если он осмелится сделать наоборот? Пустые поля. Фермы. Там наверняка можно будет найти пищу и кров…

Неотвязная мысль еще долго не давала ему уснуть.

По воскресеньям утренней разминки не было, а завтрак начинался не раньше восьми тридцати. Сигнал звенел за час. После завтрака мальчики расходились по домам и чистили перышки к десятичасовой службе в интернатской церкви. Служба длилась полтора часа, и потом до обеда еще оставался свободный час.

Роб решил, что для побега лучшего времени, чем обед, не найти. Вряд ли кто-нибудь заметит его исчезновение – воскресенье было единственным днем недели, когда на обед подавали терпимую пищу, и никто, а уж тем более дежурные старшеклассники, не пропускали его. А если хватятся после обеда, могут подумать, что он где-нибудь прячется, дабы не искушать судьбу, ища новых наказаний за возможные провинности. До вечерней переклички побег не обнаружится, а это значит, что у него есть целых шесть часов.

Когда прозвенел звонок к обеду, он вышел вместе со всеми, но потом незамеченным прокрался обратно. У всех мальчиков были маленькие чемоданчики для изредка разрешенных визитов к родственникам. Роб сложил в него самое необходимое: письма матери, ее фотографию, сменную одежду, зубную щетку, плитку шоколада, которую удалось спрятать. Он выскочил из корпуса и, пробираясь самой глухой тропкой, пошел к главным воротам.