Эдвард вышел из посадочного шаттла в парадном мундире главнокомандующего войсками феода, золотого и зеленого цветов Тристанского дома, со всеми своими наградами и регалиями из золота и серебра, не без труда вдыхая разряженный воздух вокруг храма, сейчас закрытого силовыми полями. От волнения молодой барон почти ничего не говорил, только поглядывал по сторонам, на своих вассалов в свите и друзей, шедших рядом. В этот момент в его голове почти не оставалось мыслей и воспоминаний, запомнилась только бородатая улыбка корсара, искренне наслаждавшегося происходящим вокруг. Северед, заметив, что барон смотрит на него, одобрительно показал большой палец, после чего исчез среди прочих приглашенных гостей.
Невеста еще не прибыла, по устоявшейся традиции она должна прилететь к храму через некоторое время после появления там жениха, иЭдвард первым вошел внутрь храма, где его уже ожидали. Здесь, в отличие от улицы, было поразительно тихо, слышен был только гул ветра, играющего между каменных стен башен высоко над головой. С улицы доносились лишь отдельные приглушенные звуки, но внутри даже звук шагов отдавался громким эхом.
Иконы и фрески, каким насчитывались тысячи лет, казалось, смотрели со всех сторон именно на него, пока барон осторожно подходил к алтарю, освещенному лишь несколькими восковыми свечами в человеческий рост высотой. Над ним, раскинув в стороны широкие крылья, стояла высокая статуя прекрасной женщины в тоге, с распущенными волосами и с закрытым шлемом лицом. Ее руки были сложены руки в молитвенном жесте, а у стоп, прикрытых складками тоги, громоздились искусно вырезанные человеческие черепа. Статуя Неба, которой и был посвящен весь храм. И у самого ее основания, сгорбившись под весом тяжелого белоснежного одеяния, стоял старый жрец, как и все служители Неба, лишенный глаз, вместо них была лишь туго замотанная широкая красная повязка, закрывавшая всю верхнюю половину лица.
- Подходи, сын мой, - хриплым голосом произнес жрец, повернувшись к барону и поманив его сухим и морщинистым пальцем. Не смотря на отсутствие глаз, он будто видел и запоминал каждого, кто входил в его обитель, - Встань передо мной...
Эдвард опустился на колени в двух шагах от ступенек алтаря и прикрыл глаза, опуская голову. Старый жрец подошел ближе и принялся бормотать молитвы, окропив его святой водой. Древний язык, не понятный никому, не посвященному в таинства Культа Неба, но заложенный в его основы, звучал под сводами этого храма совсем по-другому, гротескно и пугающе, особенно из уст слепого старика в жреческих одеяниях. Голос священника теперь звучал совсем иначе, словно доносящийся из другого измерения, от другого существа, лишь надевшего на себя оболочку этого человека, дабы заглянуть в материальный мир.
Пусть здесь и не было ничего жуткого, всего лишь привычный обряд очищения, но Эдварда все равно пробрала дрожь. Он никогда не относил себя к верующим, и все же, появляясь в плобных местах, все равно чувствовал что-то почти не осязаемое, потустороннее и нематериальное, словно мощь энергии мыслей миллионов верующих действительно наполняла сами храмы, даже наэлектризовывая воздух под каменными сводами. И сейчас ему оставалось лишь ждать, когда молитвы закончатся, после чего сможет выйти отсюда с Изабеллой, полноправно называя ее своей женой. И обо всем этом можно будет наконец-то забыть.
- Открой глаза, сын мой, - сказал жрец, и Эдвард послушно посмотрел на него и на золотую чашу с водой, какую старик держал в руке. Ожидание длилось всего лишь несколько секунд, прежде чем святая вода начала дымиться, а после и вовсе загорелась неровным желтым пламенем. Поднеся чашу ближе к Эдварду, так что он даже чувствовал слабое тепло от огня, священник произнес: - Так сгорают твои грехи, нынешние и прошлые... Небо смотрит на тебя и видит в твоей душе великую судьбу... Встань, сын мой...
Жрец Культа отступил обратно к алтарю, оставив Эдварда в сомнениях по поводу только что произошедшего. Ни разу прежде барон не слышал, чтобы во время подобных обрядов вода вспыхивала как хорошее топливо, но почему-то сам жрец в этом ничего удивительного не видел.
Эдвард успел только подняться, не отводя взгляда от жреца, когда в храм вошла Изабелла в сопровождении своего отца и матери. С ее появление молодой барон сразу же забыл обо всех сомнениях. В своем белоснежном свадебном платье его невеста была настолько прекрасна, что он не мог подобрать никаких слов, чтобы хотя бы приблизительно описать увиденное, но мог уверенно сказать, что чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Взяв за руку, принял ее у Рокфора, едва удерживавшего слезы радости в глазах, и ее матери, которая плакала, ничего и никого не стесняясь, барон, убрав левую руку за спину, подвел невесту к алтарю, где жрец жу ждал их вместе с двумя молодыми прислужками, еще сохранившими зрение.
Священник положив каждому ладонь на лоб, говорил долго, повторяя клятвы верности и долга, какие должны были произнести друг перед другом, прежде чем скрепить их первым поцелуем. Потом еще предстояло долгое повторение и освещения договоров вечного союза Карийского и Тристанского бароната, на основании которых и заключается их брак. Эдварду не хотелось выслушивать в этот день все сухие строчки долгого юридического текста договора, но это было необходимым злом, если не хочет, что когда-нибудь их потомки стреляли друг в друга из-за неправильно поставленной запятой.
- Нарекаю вас мужем и женой, именем Неба и вечного Света, - наконец, закончил жрец свою речь, по очереди одевая им на пальцы обручальные кольца, - Ваши души отныне едины, сейчас и вовеки веков...
Первый поцелуй, настоящий, а не те мимолетные касания, что могли позволить себе не обвенчанные, для них был самым счастливым моментом, и хотелось, чтобы он длился вечно. Изабелла обняла Эдварда, от радости уже не сдерживая слез, а у него самого только и хватало сил, чтобы еще раз поклониться старому жрецу и, держа невесту на руках, выйти вместе с ней из храма на подкашивавшихся ногах, слабо веря, что наконец-то прошел через все поставленные препятствия, все добившись столь долгожданной цели.
Снаружи новобрачных уже ждали гости, встречавшие их аплодисментами и громкими поздравлениями, желая счастливой и долгой жизни, счастья и всего остального, что только можно желать молодым супругам. Эдвард и Изабелла, которую он все-таки поставил на ноги, махали им руками, отвечали на поздравления и счастливо улыбались, направляясь по красной дорожке, в конце которой уже ждал шаттл, готовый отправиться к новой резиденции Тристана. На высоте при желании можно было увидеть сигнальные огни аэромобилей новостных каналов, в прямом эфире снимавших передачу со свадьбы и готовивших будущие репортажи, но старались все же держаться вдали, не испытывая терпение тристанского барона, не особо желавшего, чтобы столь важный дня него день превратился в большую сплетню, какую бы пережевывали многие месяцы.
Однако в действительности Эдварду было глубоко все равно, как себя ведут все эти журналисты, слишком счастливым он чувствовал себя в эту минуту, но один такой аэромобиль все-таки слишком обнаглел. На полной скорости снижая высоту, водитель направил свою машину прямо к дорожке, ведущей к шаттлу, буквально перерезая молодоженам путь. Это было уже слишком, мимоходом подумал барон, наблюдая за его крутым виражом и мысленно пообещав себе, что если этот журналист прямо сейчас не уберется с дороги, то проткнет его шпагой без всяких раздумий. Эдвард отпустил Изабеллу, обогнав ее уже на пару шагов, когда аэромобиль затормозил всего лишь меньше чем в полуметре над землей, открыв пассажирскую дверцу.
В следующий миг тристанский барон потерял дар речи, поскольку из салона автомобиля на него смотрело перекошенное гримасой злобы лицо Респира, державшего в руках штурмовую винтовку. Эдвард, не успев даже понять, как сильно в этот момент испугался, бросился назад, надеясь хотя бы успеть закрыть своим телом Изабеллу, когда раздались звуки первых выстрелов и крики гостей, еще не совсем понимавших, что происходит.
