Вечером в сочельник, после того как был съеден ужин и вымыта посуда, мы собрались в часовне, чтобы послушать о всеобщем прощении и рождении маленького Иисуса. Матрона, ко всеобщему облегчению, на этот раз воздержалась от нравоучительной речи. Сквозь мерцающее от уличных огней разноцветное окно я смотрела на звезды и луну; положив руку на живот, я думала о своем ребенке.

В ту ночь мне было тяжело заснуть. Мне не давали покоя мысли о моей семье; я отчаянно скучала по дому. Интересно, что они будут делать на Рождество? Скучают ли по мне? То, что они не забыли меня, заставляло меня счастливо улыбаться в темноте. Но мне так сильно хотелось оказаться рядом с братиками и сестрой, что слезы наворачивались на глаза. Я представляла, как мама сидит на диване и кормит малыша, вспоминала, как гордо улыбался папа, когда родился мой старший брат. А что он чувствует сейчас? Наверное, тоже гордится.

Когда мне наконец удалось заснуть, в мой сон прокрался шум ночных поездов. Спящее сознание превратило грохот и гудение в яростные крики, только усилившие мое одиночество.

На следующий день никто не залеживался в кровати, и я тоже проснулась рано. «Сегодня же Рождество!» — радостно подумала я, открыв глаза, и первым делом достала подарки. Сначала распечатала золотой сверток, который принесла тетя. Внутри были флакон духов, лосьон для тела и душистое мыло — все с одинаковым ароматом. Я аккуратно положила флакончики на кровать и взяла подарок Доры. Коричневые кожаные ботиночки с мягкой меховой опушкой — самые красивые, что я когда-либо видела. К ним прилагалась открытка, подписанная маминой рукой: «Чтобы твои ножки не замерзли, когда будешь возвращаться домой». Возможно, так она пыталась сказать, что понимает, как я себя чувствую. Я сложила оба подарка в ящик и спустилась в гостиную к остальным девочкам.

Рождество в Доме для незамужних матерей… Ярче всего мне запомнились именно молодые мамы; они сидели у елки, держа на руках своих малышей, и всем казалось, что мы обычные девочки из большой счастливой семьи. Наверное, в тот день мы действительно были счастливы; отошли на второй план все ссоры и размолвки, беременные девушки ласково ворковали с младенцами. Матрона подарила каждому ребенку небольшую мягкую игрушку. По радио передавали рождественскую службу, и на несколько минут музыка заставила нас забыть о наших бедах.

Потом наступила очередь праздничного обеда. Все было очень вкусно — вполне вероятно, мало кому из нас доводилось пробовать что-то подобное дома; девочки старались быть веселыми и приветливыми, охотно передавали друг другу тарелки, зачитывали шутки, наряжались в бумажные колпаки… но пробиравшееся откуда-то уныние исподволь разрушало праздничную атмосферу. Мы знали, что все это устроено в честь рождения Младенца, и многим становилось не по себе при мысли об этом, ведь большинству из нас придется расстаться со своим ребенком, когда ему исполнится шесть недель.

После обеда мы послушали речь королевы по радио, и Матрона, в качестве последнего подарка, включила для нас телевизор в гостиной. Мы посмотрели «Белое Рождество» с Бингом Кросби, и праздник кончился — раньше, чем все успели осознать это.

На каминной полке лежало несколько открыток, на них были изображены деревья и кусты, занесенные блестящим белым снегом. Я смотрела на открытки и размышляла, в какой стране живет художник, нарисовавший все это. Точно не в нашей: за окном Дома для незамужних матерей вместо белой сказки бушевало ненастье; дождь и порывы холодного ветра отбивали желание погулять даже у самых отчаянных девушек.

Но я выросла в деревне и привыкла ходить в школу в любую погоду; я скучала по свежему воздуху, деревенской тишине, лишь изредка нарушаемой проезжающей мимо машиной или урчанием трактора. Мне несколько месяцев пришлось сидеть взаперти в родительском доме, а теперь погода не пускала меня на улицу.

— Можно я пойду погуляю? — спросила я Матрону, и в ответ услышала, что трава слишком скользкая, поэтому девочке, которая вот-вот родит, опасно гулять в такой дождь.

Каждое утро я смотрела в окно, надеясь, что ветер прогнал облака и на синем небе наконец-то засияет зимнее солнце. Но день за днем в стекло бился унылый дождь, и тучи разбивали в прах мои мечты.

Ребенок в моем животе готовился к появлению на свет, он опустился совсем низко, так что я чувствовала себя невероятно тяжелой, неуклюжей и буквально валилась с ног от усталости. Спину ломило, к груди было больно прикасаться, а когда я шла, меня мотало из стороны в сторону, словно тело никак не могло привыкнуть к увеличившимся размерам.

Но я так ждала встречи со своей малышкой, что почти не обращала внимания на неудобства. С тех пор как она впервые толкнулась в моем животе, она стала для меня реальной, и последние дни перед родами я могла думать только о том, что скоро, совсем скоро я увижу ее. Я разглядывала в зеркале свое округлившееся тело, и мне в какой-то степени даже нравилось мое отражение, потому что меня изменил ребенок, растущий в моей утробе.

Но девочка моя, судя по всему, не торопилась появляться на свет. Врачи говорили, когда примерно я должна родить, но ребенок явно запаздывал. И тогда желание получить назад свое тело начало бороться во мне с растущим страхом перед болью, сопровождающей этот процесс.

Я помнила, как кричала во время родов мама, слышала, как замужние женщины с ужасом вспоминали о том, что им пришлось пережить. И не понимала, почему они забывают о боли, когда вынашивают еще одного ребенка.

Я скучала по маме больше, чем могла себе представить. Мне ужасно ее не хватало. И при этом я безуспешно пыталась отогнать мысли о мужчине из соседнего дома, который никак не пытался меня поддержать. Ни записки, ни открытки — ничего. Из-за него моя семья отослала меня прочь, и постепенно я начала ненавидеть его за это.

Моя дочка родилась рано утром. Совсем как моя мама тринадцать лет назад, я проснулась от схваток в мокрой постели. Только рядом со мной никого не было — лишь звонок над кроватью для вызова помощи. Не было и старой акушерки, которая успокоила бы меня и пообещала обо всем позаботиться. Вместо нее пришла хмурая Матрона, явно недовольная столь ранним пробуждением, взглянула на меня, посадила в кресло-каталку и отвезла в комнату для родов.

Помню боль, много боли, крики, разрывавшие горло, когда мышцы выталкивали ребенка наружу. Наконец я почувствовала, как девочка выскользнула из моего тела, услышала ее плач и провалилась темноту.

Проснулась я через несколько часов, во второй половине дня. Рядом с кроватью сидела медсестра; она сказала, что я потеряла много крови и мне потребовалось наложить швы. А потом сообщила то, что я и так знала: у меня родилась девочка.

— Можно мне посмотреть на нее? — взмолилась я. Сестра улыбнулась и принесла мне маленький сверток весом меньше трех килограммов. Я протянула руки и прижала дочку к себе. До сих пор не могу подобрать слова, чтобы описать всепоглощающее чувство любви и нежности, окутавшее меня в тот момент, когда я впервые увидела свою малышку, вдохнула ее чистый, ни на что не похожий запах.

Красное, сморщенное от недавних усилий личико, пухлые щечки, тонкие темно-русые волосики, абсолютная беспомощность — посмотрев на нее всего один раз, я поняла, что не хочу выпускать ее из рук. Я внимательно разглядывала дочку, ища хоть малейшее сходство с мужчиной из соседнего дома — и не находила. К счастью, она была моей маленькой копией.

Пришла Матрона и сказала, что я еще слишком слаба.

— Отдохни, Марианна, тебе нелегко пришлось.

У меня не было сил спорить. Глаза слипались; Матрона забрала у меня ребенка, и в следующий миг я заснула, чтобы проснуться только утром.

Медсестра помогла мне встать с кровати и отвела в комнату, где лежали новорожденные; там она показала, как правильно пеленать ребенка и кормить из бутылочки. Я внимательно слушала ее, несмотря на то что успела достаточно натренироваться с братиками и сестрой.