Когда вернулись в батальон, из тех, с кем я в бой пошел, почти никого не нашел — все погорели. Сохранились некоторые наиболее опытные, а наше молодое пополнение почти все было выбито.
Немцы после нашей атаки отошли, а потом мы их погнали. Запомнились бои за Пятихатку, вернее, трофеи, захваченные в. самом городке. Сначала был бой, нас обстреляли, мы стреляли. Проскочили на станцию, где стояло два эшелона, один с ранеными. Они пытались сопротивляться, но их всех перебили. Ребята сразу пошли по трофеи. У меня уже на машине были автоматчики, и мой заряжающий Бодягин сдружился с одним из них. Вот они вдвоем отправились. Командир батальона Лекарь наставлял нас, чтобы брали теплое обмундирование, носки. А нам, пацанам, что надо — водочки, пистолет и бинокль. Ведь мне, например, личное оружие не дали, хотя и положен был «наган». Только к концу войны я обзавелся «парабеллумом».
Однажды с этими трофеями смех был. Наскочили мы как-то на горящую немецкую машину. Бодягин побежал, приволок две или три банки консервов — теплые, можно сказать, с пылу с жару. Вскрыли банки: у заряжающего и радиста — с мясом, а у нас с механиком-водителем — с овощами. Мы их выкинули, а они мясную часть съели, а под ней овощи. Оказалось, что они открыли с той стороны, где мясо, а мы — с той, где овощи. Так было обидно!
После Пятихаток я познакомился с командиром корпуса генералом Кириченко. Мы подходили к очередному населенному пункту, как вдруг с его окраины раздалось несколько орудийных выстрелов и пулеметных очередей. При этом был убит один командир танка. Отошли в лощину, пока хоронили погибшего, выпивали за упокой его души и решали, как действовать дальше, со стороны деревни неожиданно показался «Виллис». Приняли было за немцев, но кто-то узнал штабиста, размахивающего фуражкой, а рядом — и самого генерала Кириченко. Оказывается, догоняя танки по другой полевой дороге, он заскочил в деревню, откуда нас обстреляли немцы, к тому времени уже смотавшиеся. Кириченко, поздоровавшись, съязвил: «Ну, орлы, деревню я освободил, можете наступать дальше!» Он показался простым, общительным, без особого командирского гонора, который встречается у иных больших начальников. Вроде неплохой мужик. Расположившись у «Виллиса» перекусить, генерал угостил нас приготовленными для него бутербродами.
Вечером 24 октября мы получили приказ выйти из деревни Недайводы в направлении города Кривой Рог. Снаряды и горючее «подбросил» танк без башни, кем-то окрещенный «жучкой». Еле-еле успели заправить танк ко времени выхода.
Пройдя около пятнадцати километров, мы замаскировались на день в деревушке. Рассредоточились по садкам, заровняли следы гусениц, замаскировали машины, вырубив при этом фруктовые деревья. Покончив с маскировкой, я отправил Бодягина к хозяйке на переговоры — очень хотелось горячей пищи, которую мы не видели с самого начала наступления. Вскоре он вернулся: «Договорился. Через полчаса будет горячая картошка!» Чуть погодя мне пришлось идти по вызову ротного. Подойдя к хате, в которой расположились комбат и ротный, я увидел практически не укрытую комбатовскую машину с трофейными чемоданами на бортах. Я еще подумал: «Вот нам постоянно твердят о маскировке, а сами? Небось уже „заправляются“.
Не успел подойти к крыльцу, как в дверях появился ротный Тришин: «Готовься. Пойдешь в разведку!» Этого еще не хватало! Но приказ есть приказ. Однако выполнить его не пришлось — беспечность комбата стоила жизни и самому майору Лекарю, и ротному Тришину. При налете двух немецких самолетов, последовавшем буквально через десять минут после нашего разговора, оба они были убиты. От больших потерь нас спас командир танка, лейтенант Данельян, который тут же распорядился перегнать машины на другой край деревни. И вовремя! В течение дня немцы три раза бомбили край деревни, в котором мы располагались утром.
К вечеру появился новый комбат, старший лейтенант Головяшкин, бывший заместителем майора Лекаря по строевой части. Мы его почти не знали. Видели лишь раз, во время торжественного построения.
Вскоре после его прибытия выдвинулись дальше. Я, честно говоря, уснул и проснулся только от резких ударов гильзой по броне танка. Комбат, стучавший по броне, наорал на меня и приказал снять миномет, который я возил десантом, взять пехотинцев и отправляться в разведку. Оказывается, два танка, посланные перед тем, не вернулись. «Пойдешь на малых оборотах, если что, сигнал — красная ракета в нашу сторону!»
Автоматчики, выделенные их командиром, старшим лейтенантом, устроились за башней, а мы с Бодягиным, стоя на сиденьях, высунувшись на половину из люков, пытались хоть что-то увидеть в темноте. На всякий случай приготовили гранаты. Примерно через три километра я услышал звук движущейся навстречу машины. По шуму двигателя — «тридцатьчетверка», но ведь немцы могут быть и на нашем танке! Когда, наконец, увидел силуэт машины и торчащего в башне человека, интуитивно почувствовал — наш, Фоменко или Савин. Почти одновременно остановились, спрыгиваю, бегу к машине.
Выясняется, что ребята подошли к железнодорожному полотну, фрицы на платформах тягают что-то взад-вперед. Савин остался наблюдать, а Фоменко поехал за батальоном. Вернувшись к колонне, поставил машину на место, где меня поджидали минометчики, и — бегом к комбатовской машине.
Фоменко предлагал ударить по немцам, пока они не готовы, но Головяшкин, выслушав всех, решил, что надо связаться с командиром корпуса, доложить обстановку, и полез в танк. Через полчаса он сообщил, что связи нет и мы должны отойти к деревне Вечерний Кут, располагавшейся в двух-трех километрах. Общее разочарование выразил Данельян: «Не то мы делаем, упускаем преимущество наше… »
За Савиным отправили Фоменко, а сами — в разведанную деревню. Снова маскировка. Наступило утро. Крюков уснул за рычагами, а мы подались в хату, где наконец-то нам удалось поесть горячей картошки.
Не успели перекусить, как на другом конце деревни раздался треск автоматных очередей. Быстро заняли свои места в машине. Рация молчит, и я решил сбегать к взводному Ермишину, машина которого находилась за соседней хатой. На месте его не оказалось, и я не солоно хлебавши вернулся к танку. Стрельба затихла. Наконец к нам прибежал радист взводного: «Автоматчики обстреляли немецкий обоз, который шел в деревню. Увидели, и давай палить! Нет пропустить бы и тихо, без выстрелов в плен взять. Всего-то с десяток фрицев да подводы две-три. Теперь разбежались, попрятались в кукурузе, а мы — обнаружены».
В это время прошелестел снаряд и разорвался где-то в середине деревни. За ним второй, третий. Радист убежал, а мы, не ведая, откуда бьют, где противник, чувствовали себя как загнанные волки. Артиллерийский обстрел деревни усиливался, били с разных сторон, кое-где повалил черный дым — горят танки! Нервы были на пределе, когда появился Ермишин. Схватив за рукав, потянул за собой, принудив пробежать с ним рысцой метров двадцать. Мы оказались на краю большой площади. «Видишь на противоположной стороне дерево? Гони к нему, поставь машину так, чтобы наблюдать за северной стороной. И миномет подготовьте, гони!»
Дерево совершенно голое, маскировать машину нечем. Миномет сняли. Командир отделения минометчиков, хороший парень, все курить у нас стрелял, своим ребятам говорит: «Давайте помогайте маскировать танк. Один на дерево — рубить ветки, остальные — внизу». Проходит буквально пара минут, и вдруг снаряд разрывается метрах в двадцати пяти от танка. Я крикнул Бодягину: «В машину!» И сам метнулся в люк. Я еще не успел опуститься на сиденье, как второй снаряд разорвался рядом с танком и на меня посыпалась земля. Я упал на сиденье, ощупал голову — все цело. И вдруг ужасная мысль — «Вилка! Сейчас третий — точно наш!» Ужас ожидания неотвратимой смерти не с чем сравнить! Но за бортом — тишина, только стоны… Люк открыл. Смотрю, двое минометчиков лежат недалеко от искореженного взрывом миномета. У дымящейся воронки — командир минометного расчета. Рядом с деревом лежит боец, сброшенный взрывом с его кроны. Подошли еще двое. Их спасла канава поодаль от дерева и сноровистость, с какой очутились в ней после первого разрыва. Бодягина нет. Тут слышу из дома кто-то зовет: «Лейтенант!» Мы с Тихомировым бросились туда. Бодягин стоит, гимнастерка задрана, живот весь в дырках, держит бинт, пытается себя перевязать и не может. Синеет. Руки трясутся. Коленки подгибаются. Щека, продырявленная осколком, багрово-синяя, с затылка на шею стекает струйка крови. Схватил его бинт, начал перевязывать. Положили мы его на шинель в угол, прямо в доме.
