В 1943 году закончили восьмимесячную программу училища и поехали в Челябинск, на Кировский завод, за танками. Мы пробыли в Челябинске до января 1944 года. Завод уже не выпускал танки KB, перестраиваясь на выпуск ИС. За несколько месяцев в резерве, куда прибывали танкисты не только из училища, но и из госпиталей, с фронта, скопилось большое количество офицеров в звании от младшего лейтенанта до капитана. Сначала нас кормили по третьей норме, а когда скопилось слишком много народу, нас перевели на питание вольнонаемных. А люди все прибывали и прибывали. «Тридцатьчетверышники» приедут, переночуют, и на второй день они получат танки — и на фронт, а мы сидим. Мы-то еще «зеленые», терпим, а фронтовики постарше, уже опытные, подняли бучу: «Что вы нас держите здесь голодных? Отправляйте на фронт!» К нам прибыли командир запасного полка с командиром запасного корпуса: «Ребята, чего вы бузите?» — «А чего нас голодом морят? Отправляйте нас на фронт. Что мы тут сидим, лапу сосем!» — «От нас ничего не зависит. Мы запросим Центр». Вскоре нас стали отправлять командами по двадцать пять человек в Москву, в резерв БТМВ. А там Федоренко схитрил, назвал запасной полк, в который мы прибыли, учебным. А раз учебный, то там и питание по девятой норме. В этом полку нас переподготовили на Т-34 и отправили в Горький.
В Горьком меня определили в маршевую роту, дали экипаж. Командир роты, представляя меня экипажу, сказал: «Вот механик-водитель, Александр Иватулин, у него дисциплина хромает. Ты, если что, палкой его лупи». Тот стоит, улыбается. «Товарищ старший лейтенант, до палки не дойдет, мы найдем общий язык». Вскоре мы поехали в Сормово, получили танки. На полигоне в районе станции Козино сколачивали роты, проводили тактические занятия с боевыми стрельбами. Вот так я стал командиром танка.
Погрузили нас в эшелон и отправили на фронт. И надо же было кому-то додуматься прицепить к нашему эшелону вагон с водкой — две пивные бочки литров по пятьсот в каждой. И вот однажды утром я смотрю, а наводчик Габидулин еле-еле на платформу забирается. Я его спрашиваю: «Что с тобой?» Сначала отнекивался, а потом сознался: «Товарищ лейтенант, я почти котелок водки выпил». — «Откуда водка? Ты в своем уме? Ты где ее взял?» — «В конце эшелона вагон, а там водка. Возьмите что-нибудь, сопровождающий вам нальет». Оказывается, ему налили в котелок. На обратном пути ему попался начальник эшелона: «Что несешь?» — «Воду, товарищ лейтенант». Но тот, видимо, почувствовал что-то: «Выливай». — «Это не вода, а водка». — «Тогда пей, сколько сможешь, а остальное вылей». Ему жалко было выливать, и он выпил весь котелок, вылив немножко для вида. Елки-палки! «Лезь в танк, ложись на боеукладку, оттуда не высовывайся, а то начальство меня взгреет». А сам взял двенадцатилитровое танковое ведро и пошел к вагону. Потом из этого ведра заполнил трехлитровые бочки для воды — НЗ, а оставшиеся полведра — это расходная часть.
Приезжаем во Ржев. Там стоит наш эшелон и эшелон с пехотинцами. Оказалось, что в этом эшелоне едет младший брат одного из командиров взвода нашего батальона, Ивана Чугунова. Что делать? Надо младшего забирать. Побежали к начальнику эшелона пехоты, сочинили какую-то бумагу да сверху поставили три литра водки начальнику пехотного эшелона, три литра — коменданту. Вот так Василий попал к своему брату, и они вместе воевали. Старший Чугунов стал командиром роты, и, когда мы выходили из окружения осенью 1944 года, он отличился, и ему Героя дали. Уже после войны мы всегда Василию напоминали: «Вась, помнишь, как мы тебя за три литра водки выкупили?»
Мы прибыли под Витебск на станцию Бычиха где-то в 20-х числах мая 1944 года и влились в состав 89-й танковой бригады 1-го танкового корпуса. Корпус состоял из 89-й, 117-й, 159-й танковых и 44-й механизированной бригад. Были в его составе артиллерийские полки, полк «катюш» и артиллерийско-самоходный полк на СУ-76, которые мы называли «брезентовые ФЕРДИНАНДЫ».
В это время готовилась операция «Багратион». Мы ездили на рекогносцировку, причем переодевались в солдатскую форму, чтобы не привлекать внимания противника.
21 июня мы сосредоточились в лесу, километрах в пятнадцати-двадцати от переднего края. Всю ночь шел сильный ливень. Утром началась артиллерийская подготовка, а потом в атаку пошел штрафбат. Хотя фронт стоял в этих местах почти полгода, но эшелонированной обороны у немцев не было, и штрафники быстро прорвали фронт. Утром мы пошли не в атаку, а в колонне по дороге. После ночного ливня дороги стали непролазные. Танки позли на пузе, еле-еле цепляясь за твердый грунт, оставляя за собой глянцевый след утрамбованной днищем грязи. Немцы сопротивления не оказывали, нам больше доставалось от наших же штурмовиков, хотя в нашей колонне был представитель штурмовой авиации, но пока он даст координаты, пока там соберутся, вылетят штурмовики, мы уже подойдем к месту предполагаемого нахождения противника. Штурмовики нас же начинают бомбить. Нам-то ладно, мы в танке. А пехота — на броне. Приходилось останавливаться, все разбегались. Прятаться негде, везде болото, мокро, грязь. Короче говоря, впечатления от первого дня в наступлении такие остались — танки в колоннах, штурмовики штурмуют, немцы бегут, а мы их преследуем.
В нашей роте поначалу потерь не было. Но на второй или третий день наступления погиб командир орудия. У танка порвалась гусеница, ее зацепили тросом, а сам танк начали буксировать другим танком в лес. Тут налетели немцы и начали бомбить. В этой нервозной обстановке командира орудия, сидевшего за башней поврежденного танка, прижало орудием буксировавшего танка к башне, раздавило таз, и через полчаса он умер.
Перед Ветрино сломался танк командира взвода — фрикцион отошел. Командир пересел на мою машину, а я остался с неисправной. Ночь провозились, но починить не смогли. Уже под утро приехали ремонтники, привели танк в порядок. Зампотех бригады указал мне на карте место действия бригады, а сам укатил. Место-то он указал правильно, а дорогу не ту. Мы заблудились и решили вернуться назад. За рычаги сел механик-регулировщик. Дорога шла под гору, а внизу резко сворачивала вправо, огибая болото. Опыт вождения у него был небольшой, он не удержал танк, и тот на хорошей скорости влетел прямо в болото, где и увяз по самые уши. С трудом, при помощи бревна, мы танк вытащили.
Как происходит самовытаскивание? Бревно подводится под обе гусеницы и крепится к ним тросиком. При движении назад бревно остается на месте, а танк на длину корпуса подается назад. Теперь бревно освобождается, и процедура повторяется до тех пор, пока танк не выберется на твердый грунт. Если есть куда трос прикрепить, то его можно просто одним концом за дерево, а другим за гусеницу, чтобы она его наматывала, но у нас такой возможности не было.
Танк вытащили, но при этом порвался маслопровод, и стало бить масло. Вообще, сплошное невезение. Кое-как ночью выехали на то же место, где остановились вчера. Легли спать. Утром приезжает зампотех бригады: «Чей танк?» — «Мой». — «В чем дело? Почему не догнали бригаду?» — «Вы же мне дали не тот маршрут». — «Ну, ладно, ладно. Давай двигайся по этой дороге». В общем, пока мы чинились да блудили, Ветрино взяли, а в мою машину, на которой был командир взвода, попала то ли мина, то ли снаряд, в перископ заряжающего — крышу танка проломило, убило заряжающего, сорвало люк заряжающего, перископ сорвало. Задний кронштейн, на котором крепится прицел, сбило, и прицел болтается на переднем креплении.
Седов, начальник штаба батальона, меня встречает: «Твой танк все равно неисправен, садись на трофейный велосипед, поезжай к отставшей штабной машине привези карты, а то уже кончились». А я, считай, уже вторую ночь не спал, но что делать — приказ есть приказ. Возле танка остался командир орудия — остальных забрали в другие машины. Нашел машину, карты в трубку свернули, я обратно на велосипеде приезжаю.
