Не успел он уехать, а меня уже затрясло.

Я послала за Сесилом и выложила ему свои сомнения:

– Леннокс ненадежен! Он одной ногой в Англии, другой – в Шотландии; Бог весть куда ему вздумается прыгнуть.

Сесилу самому тогда было тяжко: долгожданный ребенок, о котором он молился восемнадцать лет супружества, его первенец Роберт появился на свет горбуном, жалким скрюченным карликом, и вообще, похоже, был не жилец. Мой секретарь кисло улыбнулся:

– Простите, мадам, но его жена, графиня, еще ненадежнее.

Мне пришлось простить, хотя он дурно отозвался о моей кровной родственнице. Леди Маргарита была моим недругом со времен Марии.

Тогда я ненавидела ее, а как папистка она ничуть не подобрела с моим восшествием на престол. Она страдала тем же недугом, что и кузина Екатерина Грей, – примесью тюдоровской крови, достаточной, чтобы вообразить о себе невесть что, но недостаточной, чтобы трезво смотреть на вещи. Дочь старшей сестры моего отца, вышедшей замуж за шотландца, и, следовательно, чужеземка, рожденная вне Англии, католичка – женщина! – она была еще моим отцом решительно исключена из списка наследников. Его сквернейшество Папа Римский и тот с большим основанием мечтал бы об английском престоле!

Но мадам Маргарита владела этим бесценным сокровищем, живым и здоровым сыном, этим святым Граалем, мальчиком с кровью Тюдоров в жилах, пусть жидкой, пусть разбавленной, но все же Тюдоров, а с отцовской стороны – прямым потомком шотландского короля Якова II.

Она всегда похвалялась своим сыном, кричала: «Его зовут Генрих!» – еще до того, как он испустил свой первый крик, в родовых судорогах.

– А сейчас, – мрачно сказал Сесил, – мне доносят, что она думает женить своего сына на вдовствующей королеве Марии – и сделать его королем.

– Что?! Нет, нет, это чепуха! Он еще мальчишка, у него молоко на губах не обсохло! – Я вспомнила двор при Марии и его – ребенком рядом со своей несносной мамашей. Ведь это было совсем недавно!

Сесил покачал головой:

– Мадам, ему девятнадцать.

Девятнадцать? На год меньше, чем Марии!

И кто он такой, чтобы свататься к бывшей королеве Франции, до сих пор не утратившей надежду воцариться в Испании! Даже его имя – «лорд» Дарнли, не настоящий титул, как и у Робина. Нет, его бояться нечего.

И все же… Сесил редко ошибается. Безопаснее будет осадить молодчика.

Вот оно! Одним махом возвысить Робина, сделать его достойным женихом для королевы и убрать с дороги сосунка Дарнли! Вот он случай вознести моего лорда – потому что он мой, и всегда будет моим! – увенчать его достойным титулом.

«За ваши доблестные заслуги жалуем вас бароном Денби и графом Лестером…»

Ни один церемониал в жизни я не готовила с таким, тщанием. Во-первых, титул – он всегда давался младшему сыну короля, так же как второй сын всегда был герцогом Йоркским. Во-вторых, поместья – древний Кенилворт в Уорвикгиире, с большим замком, одним из красивейших в Англии, все прежние владения его отца, по соседству с землями брата Амброза в Уорвике; должности, откупа, ренты – я пичкала его богатствами и почестями, покуда он, подобно метеору, не ворвался в ряды знатнейших и не стал завидной партией даже и для королевы.

Чтобы подчеркнуть его высокое положение, я приказала: пусть после торжественной службы в Вестминстерском аббатстве в Присутственный покой Сент-Джеймского дворца, где предстоит свершиться церемонии, его сопровождают мой кузен Хансдон, лорд-адмирал Клинтон, граф Сассекс и граф Хантингдон; пусть все видят, что первые пэры страны, даже Хантингдон, которого иные прочат в наследники престола, склоняются перед Робином, признают его главенство.

А чтобы урок усвоился, чтобы подчеркнуть контраст между моим лордом и жалкими подражателями, пусть пажом на церемонии будет Дарнли, пусть несет впереди Робина золотой меч – я сочла (и не ошиблась), что рядом с мужчиной он покажется школьником-переростком, бледной пародией на английского лорда, желторотым птенцом.

Оставляю вас догадываться, как великолепен был Робин, когда стоял передо мной на коленях, а Сесил читал жалованную грамоту, – Робин, одетый с головы до пят в парчу из Святой Земли, в затканном золотом камзоле, белых чулках, белых башмаках с золотыми каблуками, в белой с золотом кожаной перевязи, с позолоченными перьями белой цапли на белой шелковой шапочке, в оплечье из трех нитей белого жемчуга, перемежающегося золотыми бусинами, – даже волосы его в тот день были надушены лилией и белой жимолостью. Вот он встает навстречу, вот я наклоняюсь к нему, наступает самый торжественный момент. Сперва церемониальная перевязь, затем его собственный золотой церемониальный меч, затем тяжелое бархатное облачение – знак его нового сана.

Застегивая золотую пряжку на плаще, я коснулась его шеи. Какая теплая… какая теплая и гладкая. Я не удержалась и, еще не понимая, что делаю, скользнула рукой под снежно-белый жесткий воротник, погладила кожу. Он выглядел таким серьезным, меня так и подмывало вызвать одну из его обворожительных улыбок – и плевать, что на нас смотрят Мариин лорд Мелвилл, испанские и французские послы. Робин долго крепился, но наконец невольная улыбка расцвела у него на губах. Глаза говорили: «За это вы заплатите позже – поцелуями…»

Теперь-то она перед ним не устоит! Когда процессия двинулась дальше, я перехватила брошенный на Дарили взгляд сэра Джеймса и, не сомневаясь в ответе, поддразнила:

– Что, сей вьюноша кажется вам пригляднее?

Сэр Джеймс пожал плечами, заломил бровь.

– Мадам, моя госпожа рассудительна и осмотрительна. Как же она предпочтет вашему лорду безусого женоликого юнца?

Я довольно кивнула. И впрямь, как? Мария уже побывала за мальчиком, теперь ей наверняка нужен муж. А кто из мужей сравнится с моим Робином?

В тот же вечер, когда мы пировали в моих покоях, подоспела еще одна радостная весть – такая важная, что архиепископ Кентерберийский прибыл сообщить ее лично.

Я поднялась ему навстречу, протянула обе руки:

– Входите, милорд архиепископ, входите!

Я с нежностью глядела на его озабоченное морщинистое чело, стиснутые руки, плотно сжатый рот. Паркер! Маленького Мэтью Паркера я сама назначила на эту должность за то, что он был духовником моей матери, а еще больше – за то, что остался верен ее памяти, когда другие не знали, как громче от нее отречься. Но еще больше я полюбила его в эту минуту, когда он торжественно произнес:

– По просьбе вашего секретаря Сесила Верховный церковный суд рассмотрел спорный матримониальный случай. Леди Екатерина Грей, называющая себя графиней Гертфорд, всего лишь Грей, поскольку она не венчана.

– Екатерина не венчана? – задохнулась я и тут же вспомнила, как в день ее бесчестья Сесил невинно обронил: «У нас будет время вникнуть в обстоятельства их бракосочетания».

Какой умница! Снова он оказался прав! Да, конечно, Екатерине всю жизнь чудовищно не везло, сама судьба ополчилась против нее! Видимо, они поженились второпях, наверно, в тот самый день, когда она отказалась ехать со мной на охоту, за суматохой им удалось скоренько обвенчаться. Чтобы сохранить тайну, они пригласили первого попавшегося священника невесть откуда – теперь невозможно сыскать ни его, ни каких-либо записей. Единственной свидетельницей была сестра Гертфорда, Джейн Сеймур, а она, бедняжка, умерла от оспы. Ни церковной церемонии, ни оглашения, ни священника, ни свидетелей, ни записи в приходской книге – так что остается от их законного венчания?

Екатерина направо и налево вопила, что у нее есть документ, составленный ее мужем, определяющий ее вдовью долю в случае его смерти и подтверждающий их брак. Но где он в таком случае? Пропал, видите ли! И женщина, которая не сумела сберечь клочок бумаги, считает себя в силах управлять королевством? Я смеялась до упаду!

Теперь она клялась своей бессмертной – своей бессмертной! – душою, что они обвенчаны по-христиански.

– Пусть удавится вместе со своею бессмертной душой! – довольно заявила я. – Налейте вина архиепископу! Пусть доводит до конца дело о признании брака недействительным.