Игра увенчалась успехом. Мария так радовалась моему «обращению», что прислала брошь с рубинами и алмазами и свои собственные резные четки из белого коралла. И, благодарение Богу, ее расположения ко мне хватило до самой коронации. Она вновь сделала меня второй дамой в королевстве, осыпала алмазами, которые мне предстояло надеть для торжественного шествия, велела выдать королевский отрез редкой белой иерусалимской парчи и другой парчи, серебряной, чтобы мой наряд на коронации по богатству почти не уступал ее.

По богатству – но не по царственности. В то время как я в своих непорочных одеждах изображала бледную принцессу-девственницу, сама Мария блистала королевским пурпуром, пышным, словно у царя Соломона или царицы Савской. Грудь и голова ее сверкали самоцветами, новая маленькая корона вспыхивала на солнце. С плеча к бедру сбегала церемониальная перевязь, а на ней россыпью падучих звезд теснились рубины и алмазы; аметисты и ограненные розочками алмазы выглядывали из каждой складки ее сплошь вышитой верхней юбки и огромных, подложенных ватой рукавов. Сами перстни, которыми были тесно унизаны ее пальцы, победно звенели, возвещая, что новая религия самоотречения, протестантизм, мертва, и на ее место вернулась прежняя, с ее бесстыдной роскошью обрядов и самовосхваления.

Вернулась сторицей?

Солнце палило вовсю, а я дрожала и мерзла.

Сходив к мессе, я угодила Марии: все видели, как королева-девственница и девственная принцесса вместе молились на празднестве Пресвятой Девы. Не обидела я и своих сторонников, тех, кто крепко держался новой веры и не собирался перекраивать свою совесть в угоду последней моде.

Однако в этой победе была и своя горечь. Коль скоро сестру королевы принудили смириться, всем ясно, откуда дует ветер. Кузены Фрэнсис Ноллис и Генри Кэри пришли проститься, у обоих на лицах было написано поражение. «Здесь не место для тех, кто исповедует истинную веру!» – хрипло прошептал Фрэнсис, стискивая мне руку в горьком прощании. Генри рыдал в открытую и попросил дозволения писать. «Хотя не знаю, что можно будет сказать открыто, миледи…»

Теперь на место их и прочих друзей, моих и Эдуарда, повылезали из нор Мариины паписты. Они праздновали победу. Больше других колола мне глаза старая графиня, о которой предупреждал Денни, мать единственного мальчика-Тюдора. Генри Дарили. Постоянно сопровождаемая своим десятилетним долговязым сынком, леди Маргарита Леннокс не пропускала ни одной мессы и вечно норовила протиснуться впереди всех, кроме Марии и меня, чтобы похвастаться королевской кровью. Глядеть на нее было не приятнее, чем целоваться с жабой, запах ладана явно заглушал что-то более мерзкое, я ненавидела ее всеми фибрами души, она отвечала мне взаимностью.

А так дорого купленная передышка оказалась недолгой. Когда в следующее воскресенье я под предлогом недомогания отказалась пойти к обедне, Мария в отместку понизила меня в ранге. Теперь я должна была сидеть ниже других особ королевской крови! Мне приходилось расшаркиваться и приседать перед старой толстой Фрэнсис Грей, моей четвероюродной теткой и матерью осужденной изменницы Джейн, и, что еще хуже, склоняться и приседать перед торжествующей графиней и ее гаденышем. Гордость моя была уязвлена, и Мария это знала.

И это было только начало. В следующем месяце испанский посол Симон Ренар и лорд-канцлер, ненавистный Гардинер, протолкнули парламентский акт, в котором обвинения в незаконнорожденности снимались с Марии, но зато подтверждались в отношении меня.

Снова незаконнорожденная – в который уже раз?

И каждый новый удар больнее.

Однако во всем остальном парламент решительно отказывался идти у Марии на поводу. Потому что все видели, как Ренар втерся к ней в доверие и дает советы по любому поводу. И все не хуже моего знали, что у Его Католического Величества короля Испанского есть сын, весьма завидный жених, недавно овдовевший инфант Филипп…

– Она не выйдет, не может выйти замуж за иностранца и паписта! – бушевали горячие головы на каждом углу. Однако все понимали, что королева выйдет замуж – после долгого, одинокого, безрадостного девства она всем сердцем стремилась к браку.

И не просто выйдет – должна.

– В нашей истории не было царствующих королев, – сокрушался Сесил в личной беседе со мной – Господи, сколько мне еще слушать эту старую песню? – А те королевы-супруги, что нами правили, приносили нам только смуту!

– Смуту? – Мне не понравилось слово. Он беспомощно потряс головой.

– Свирепая Матильда и та не сумела удержать трон – она породила гражданскую войну и жестокое безвластие. Пока Ланкастеры воевали с Норками, две королевы-супруги узурпировали мужскую власть, и страну захлестнула кровь! Нельзя допустить повторения! Спору нет, королева должна выйти замуж – нам нужен принц! А для этого необходим король, но только, ради Бога, не сын испанского короля.

В одиночестве я обдумала его слова. Если бы дело было только в Марииной вере, то Кортни – католик. Однако правитель вплетает в государственную ткань не только одну нить. Она обещала парламенту не выходить за иноземца. Значит, Кортни? Я не завидовала ее выбору. А ей было уже тридцать восемь, ее время уходило быстро, быстрее, чем виделось со стороны, но не настолько быстро, чтобы остановить реки крови, реки огня…

За множеством хлопот и треволнений Мария тем не менее находила время бороться с дьяволом за мою душу. Неделями мы ссорились и препирались, она то подкупала меня алмазами, то грозила опалой и даже хуже, если я не смирюсь. При дворе я была бессильна и понимала, что единственный путь для меня – отступление. Пока Мария металась от одной крайности к другой, я все твердила свое: «Молю Ваше Величество о дозволении уехать к себе».

Наконец она сдалась, и я отправилась в Хэтфилд. Новое зимнее путешествие отнюдь не прибавило мне веселья. Мария – восходящее солнце, а я кто – закатившаяся звезда? Мы добирались до Хэтфилда словно разбитые в бою солдаты, которым предстоит восстановить силы или потерять все. Однако и в Хэтфилде мне не удалось укрыться от интриг Марииного двора. Не прошло и недели с моего приезда, как нас посетил гость.

– Сэр Джеймс Крофтс к вашим услугам, принцесса! – представился он с низким поклоном.

– Что вам угодно, сэр Джеймс?

В последний раз я видела его в Уонстеде в числе тех, кто поздравлял Марию с восшествием на престол. Жилистый, низкорослый, он был придворным моего брата; больше я о нем ничего не знала. Однако, преклонив колено и целуя мою руку, он сдавил мне пальцы, заглянул в глаза и прошептал:

– Отпустите всех, кроме самых доверенных служителей, миледи, – то, что я должен сказать, предназначено только для ваших ушей.

Не первую ли встречу с милордом Сеймуром, не его ли вольность в обращении с моей рукой напомнило это пожатие? Меня прошиб озноб. Даже в Хэтфилде у стен есть уши. Я кивнула.

– Давайте поговорим в парке.

На улице было сухо, солнце мужественно пробивалось сквозь тучки, никто не мог подслушать наш разговор.

– Итак, сэр?

Его голос дрожал от ярости.

– Ваша сестра обнародовала свой выбор. Она нарушила данное парламенту обещание – английским королем-супругом станет Филипп Испанский!

Горчайшая новость для каждого англичанина. Я чуть не потеряла дар речи. Он гневно продолжал:

– Наша страна окажется в подчинении у Папы и Испании, станет форпостом Священной Римской Империи! Англия этого не потерпит! Это недопустимо!

Мои губы напряглись.

– Что должно быть, будет.

– Есть лекарство. Лекарство.

«Но не для Марии», – слышалось в его тоне. Что, заговор против нее со мной в качестве пешки?

– На все воля Божья. Он снова вспыхнул.

– Однако если народ встанет на свою защиту… поднимет оружие за правое дело… разве это будет против Божьей воли. Его заповедей?

Я почуяла недоброе.

– Замолчите!

– Выслушайте меня, мадам! Если вас позовут править… спасти новую веру от гнусностей старой…