Но потом выяснилось, что в детдоме долгое время отсутствовал психолог, директриса писала письма в разные инстанции. А сообщать ребенку о гибели родителей без психологической подготовки нельзя. В общем, Борисовну оставили, и я была рада.

Она может и нервная немного, но хорошая. И она все правильно говорила Тимуру, вот только для меня такая правда оказалась убийственной, и я даже рада была, что оставила детдом.

Сначала я долго лежала в больнице, потом меня перевезли в какой-то медицинский центр с очень крутым оборудованием. Меня клали на длинную лежанку и завозили в такую капсулу, как в фантастических фильмах. Потом обратно вывозили, и мне очень нравилось.

Потом врачи решили, что лечить мне больше нечего, нужно просто ждать, когда я встану. А я боялась, дико боялась потерять равновесие и упасть. Меня пробовали поднимать на костыли, но я сползала обратно в кресло.

Наверное, это правда, я не хочу ходить. Не хочу возвращаться в детдом, не хочу снова ждать. Здесь хорошо, у моря. Я здесь кормлю чаек, ко мне приходит настоящая кошка и запрыгивает на колени. Я ее глажу, а она мурчит, не то что мой Лаки.

Со мной гуляет санитарка, она добрая, здесь весь персонал добрый. Никто не кричит и не ругается, потому мне нравится жить в кресле.

Чайки пугливо взлетают, и я вижу фигуру, которая идет ко мне по пирсу. В груди замирает и перехватывает дыхание. Это Тимур, я узнаю его сразу же, хоть мы столько не виделись. Как же я ему рада! Но показывать нельзя, я откуда-то знаю, что ему это не понравится. Он чувствует себя виноватым, а я не хочу его добивать. И поэтому просто здороваюсь.

— Здравствуй, Тимур.

— Здравствуй, Доминика.

Мы молчим, мне просто хорошо, потому что он рядом, а он — потому что собирается с духом.

— Почему ты упираешься, Доминика? — спрашивает Тим, и я от удивления приоткрываю рот.

— Что?

— Я говорил с твоим лечащим врачом. Ты можешь ходить, но не хочешь. Почему?

«Потому что я тебя люблю. Потому что боюсь, что ты перестанешь думать обо мне. Потому что мне лучше быть инвалидом, чем чувствовать свою ненужность…»

— Потому что мне страшно.

— Чего ты боишься?

— Что у меня ничего не выйдет. А если выйдет, мне снова придется вернуться в детдом.

— Послушай, девочка, — он присаживается перед креслом на корточки, и у меня сжимается сердце от того, какой у него измученный вид, — я пытался забрать тебя, но у меня ничего не вышло. Мне тебя не отдают. Я чужой тебе, у нас недостаточная разница в возрасте, слишком много препятствий.

Я внезапно замечаю, что он действительно повзрослел, мой Тим Талер.

— Сколько тебе сейчас лет, Тимур? — тихо спрашиваю.

— Двадцать шесть. Это мало, Доминика, слишком мало, чтобы я мог стать твоим опекуном.

— Почему?

— Потому что часто взрослые мужики позволяют себе мерзости в отношении маленьких девочек. И мне просто никто не поверит. Наверное, это правильно, но если бы ты знала, как бесит собственное бессилие…

Он упирается руками в подлокотники кресла, а лбом мне в колени, и я замираю. До жути хочется погладить его по голове, я даже представляю, какие у него жесткие непослушные волосы. Но после того, что он сказал, страшно дать ему повод думать обо мне плохо. Он так старается держать дистанцию, и я не имею права этому помешать.

— Я знаю… — говорю еле слышно, и тогда он поднимает на меня пылающий взгляд.

— Тогда помоги мне, Доминика. Помоги перестать чувствовать себя подонком, искалечившим единственное по-настоящему близкое в этом мире существо.

Он… он правда это сказал? Сказал так обо мне? Я ему дорога? Глаза застилает пелена, когда я представляю себе боль и чувство вины, которые испытывает этот большой и странный мужчина.

На миг накрывает волной раскаяния — я настоящая эгоистка, ведь до этой поры думала исключительно о себе. Все время думала, что будет со мной, и ни на один миг, ни на одну секунду не подумала, что испытывает человек, которого я люблю.

Развела руки в стороны, как будто собралась взлетать, подняла подбородок вверх и стремительно встала на ноги.

«Я не имею права делать тебя несчастным, Тимур Талеров».

Он успел подхватить меня, когда с непривычки я рухнула как подкошенная, но я никогда не забуду то счастье и благодарность, которыми был переполнен устремленный на меня взгляд.

Три года назад

Мне пятнадцать, я уже три года живу в детдоме после того, как меня поставил на ноги Тим Талер. Точнее, заставил встать на ноги, и с тех пор мы не виделись.

Он незримо присутствует в моей жизни, всегда, я знаю, но мне это не нужно. Я хочу его видеть хотя бы изредка, но он, видимо, решил исчезнуть навсегда. Однажды я подслушиваю, совершенно случайно, как Борисовна ругается по телефону, и сразу понимаю, что речь идет обо мне.

— Не выдумывай, Тим, я не могу допустить, чтобы она выделялась среди других девочек. Ну да, ты думаешь, она не поймет? И другие поймут, станут завидовать, это же дети, и это девочки, Тим, так нельзя…

Я прячусь за колонной, Борисовна меня не видит. Она идет по коридору, думает, что он пустой и распекает Талерова по телефону.

Через несколько дней в детский дом от спонсоров привозят партию очень дорогой одежды — на всю группу. Девочки визжат от удовольствия, разбирая брендовые шмотки, а я не могу на них даже смотреть.

Тимур одел всех наших девчонок так, как хотел одеть одну меня, потому что ему не позволили. И от того мне плохо и обидно, я не хочу, чтобы это было для всех. Я тогда так и не взяла ничего, осталась ходить в старом. И больше Тимур одежду не присылал.

На пятнадцатилетие мы все получаем в подарок смартфоны, одинаковые, явно недешевые — мы хоть и детдомовские, в таких вещах сечем не хуже домашних. К каждому смартфону в комплекте идет бампер. Мой — нежного пастельного оттенка с сердечком в углу. И у меня трясутся руки.

Я сразу все понимаю, как только вижу сердечко. Бегу на лестницу, прячусь под самый высокий пролет, несколько раз целую сердечко и только тогда включаю смартфон.

Пользоваться телефоном умею, у нас у всех уже есть планшеты, они нам нужны для учебы — презентации, электронные библиотеки, электронные учебники. И какой-то магазин пропиарился, подарил детскому дому партию планшетов.

Загорается экран, я долго его рассматриваю. Жду чуда? Наверное. Я умею ждать, и чудо случается.

«С днем рождения, Доминика!» — приходит от абонента без номера, там лишь безликая аватарка, но я знаю, что это Тим. И написать ответ я не могу.

Он все правильно делает. Если у меня будет его номер, я не удержусь, начну ему звонить или писать. Он этого не хочет, иначе просто пришел бы.

Но я все равно напишу, как я скучаю, только не здесь. Мой дневник я обнаружила под подушкой в тот день, когда вернулась в детдом из санатория, и теперь снова пишу там Тимуру письма.

Верю, что он прочтет его однажды, даже не сомневаюсь, поэтому обдумываю каждое слово, представляя, как он будет читать. Вижу его внимательный взгляд, вертикальную складку на лбу, закушенную нижнюю губу. Он читает, потом отбрасывает тетрадь в сторону, потом проводит рукой по жесткой шевелюре. Ожесточенно трет лицо, замирает, а потом снова хватает дневник и читает.

Не знаю, откуда такие кадры, но мне давно кажется, что у нас с ним особая связь. Я уже не помню как это, когда есть родители, но точно знаю, что перестала быть сиротой в тот день, когда в моей жизни появился Тимур Талеров.

Два года назад

— Девочка! Моя бедная девочка! — в голосе дамочки напротив звучат истеричные визгливые нотки, а я удивленно разглядываю незнакомку.

Это моя тетя. Троюродная сестра моей мамы. Я ее вообще не помню, зато она, судя по судорожным всхлипам и стенаниям, меня помнит очень даже неплохо. Иначе зачем так убиваться?

— Ну что же ты как неродная, Доминичка? — Татьяна Борисовна подталкивает меня к посетительнице, хотя, судя по поджатым губам, моя новоявленная родственница ей не очень нравится.