Потом были найдены и другие ледяные острова. Их называли буквой «Т» — первой буквой слова «target», что значит по-английски «цель», «мишень». Ведь за этой «целью» стали охотиться лётчики. Так появились ледяные острова «Т-1», «Т-2» *** и «Т-3».

Через несколько лет Флетчеру удалось посадить тяжёлый самолёт на один из таких островов — «Т-3». С тех пор он и стал называться «Ледяной остров Флетчера».

— Мы все так радовались, — рассказывал Флетчер. — Наконец-то найден запасной аэродром для наших тяжеловозов. И, кроме того, здесь можно поставить домики, создать метеостанцию, радиостанцию, которая улучшит условия навигации. А мой друг Берт Крери, узнав об этой новости, тут же позвонил мне и сказал, что у него есть идея создать на льдине научно-исследовательскую станцию, которую он готов возглавить. Ведь Крери лучше всех знал шельфовые ледники острова Элсмир, и, конечно, ему было бы интересно сравнить наблюдения на ледяном острове с наблюдениями на шельфовых ледниках. Вот так была создана американская дрейфующая станция «Т-3», или «Остров Флетчера».

— И, кроме того, — шутил Флетчер, — нам было очень приятно, что теперь не только русские, но и мы, американцы, имеем свою дрейфующую станцию. А то до этого мы лишь с завистью следили за тем, как вы прыгаете по океану на своих лёгких Ли-2 со льдины на льдину, как посуху. Особенно пристально мы следили за полётами вашего Ивана Черевичного. Я уверен, что знал почти о каждой его посадке на дрейфующий лёд. Почерк его радиста был известен всей Арктике. Кстати, это один из русских, которых я очень хотел бы увидеть здесь, в Москве. Этот лётчик, по-видимому. уже не молод, но если он ещё в состоянии со мной встретиться, я хотел бы пожать ему руку, посмотреть — какой он…

Я знал, что Черевичный в то время был тяжело болен, и сказал об этом Флетчеру.

— А кого ещё вы хотели бы видеть?

— Базиля Бурханова и Бориса Дзердзеевского, — без промедления последовал ответ. — Знаете ли вы их?

Конечно, я знал профессора Дзердзеевского. Он работал в том же институте, что и я, занимался климатом Арктики и связью его с морскими льдами. И мне понятно было желание Флетчера: ведь Дзердзеевский был главным синоптиком первых советских воздушных экспедиций на Северный полюс, имя его навсегда связано с историей авиационного освоения Арктики. Ну, а бывший начальник Главного управления Северного морского пути Василий Федотович Бурханов был тем человеком, который помог мне когда-то первый раз попасть в Антарктиду. «Я попробую связаться с ним», — отвечал я. А сам думал: что связывает Флетчера с Бурхановым?

Я позвонил в Лабораторию проблем Севера Московского университета, где работал тогда Бурханов. Мне ответили, что Василий Федотович сейчас в отпуске, отдыхает в одном из санаториев под Москвой. Когда я передал разговор Джо, тот огорчился:

— Как жаль… А не можете ли вы как-нибудь передать ему, что я здесь, в Москве? Я уверен, что он приедет. Ведь мы старые, хорошие друзья!

И вот у меня дома раздаётся телефонный звонок:

— С вами говорят по поручению Василия Федотовича Бурханова. Если Флетчер свободен, Бурханов приглашает его завтра в час дня пообедать с ним в ресторане «Мир». Это ресторан в здании СЭВ.

На другой день, около часа дня, Джо с Лин, Дзердзеевский и я подошли к зданию СЭВ. У входа в ресторан «Мир» рядом со швейцаром стоял представительный немолодой мужчина, судя по одежде и важности — метрдотель. Не успел я сказать и двух слов, как он прервал меня:

— Добро пожаловать, командир ждёт вас, все мы ждём вас… «Ничего себе — командир ждёт. Ну и порядочки…», — подумал я, и мы прошли в почти пустой зал, где около одного из столов стоял плотный седой человек в чёрном костюме. Я узнал молодцеватого, осанистого, с румяным полным улыбающимся лицом Бурханова. Флетчер и Бурханов посмотрели друг на друга, подошли, пожали руки, потом начали хлопать друг друга по плечам и наконец поцеловались. Все расселись за столом, и обед начался. Обед как обед. Необычно было только то, что рядом со столом стоял сам метрдотель. «Есть, командир!» — отвечал он на любую просьбу Бурханова. Все обратили на это внимание, и Бурханов рассказал, что когда он, молодой морской офицер, служил на крейсере «Красный Крым», метрдотель, тогда тоже молодой матрос, был у него баталёром. Чувствовалось, что, хотя никто не знает толком, что такое баталёр, но всем приятно смотреть на этих теперь уже не связанных служебной субординацией немолодых, но старающихся сделать друг другу приятное людей.

И вот тут началось самое главное: Бурханов и Флетчер начали вспоминать, как они летали над одним и тем же замёрзшим океаном в послевоенные годы. Флетчер рассказывал о том, как он создал станцию «Т-3», а Бурханов — о том, как нашей стороне стало известно, что в океане начала действовать американская станция на дрейфующем льду, но где именно — никто не знал.

И вот однажды, перед 1 мая 1954 года, самолёт Черевичного, на борту которого находился и Бурханов, работал — как выяснилось чуть позднее — неподалёку от места, где находилась в тот момент «американская льдина». И вдруг, рассказывал Бурханов, они услышали передачу американского радиста. И поняли: это не оплошность американца, это им умышленно дают возможность выйти на льдину, пролететь над ней. Зачем? Кто гарантирует, что там их не ожидает какая-нибудь ловушка? Много ли надо для обычного невооружённого и незащищённого Ли-2? Ведь если самолёт упадёт на дрейфующий лёд, он смаху пробьёт его и утонет, и никаких следов. Но что-то все же подсказало им — нет. И они полетели на зов американского радиста.

И вот вдруг, внезапно — огромная, странная, похожая на остров льдина, на ней домики, самолёты. И приветливо машущие руками люди. И когда самолёт, уже пролетев над льдиной, разворачивался для повторного прохода над ней, всем в самолёте захотелось сделать что-нибудь хорошее для тех, кто был там, на льдине и они поспешно стали готовить грузовые парашюты и набивать сумки всем вкусным, что оказалось на борту.

А вкусного было много — ведь они собирались праздновать 1 Мая. Затем подтянули парашюты к дверям и вышли на прямую, чтобы снова пройти над станцией.

А Флетчер рассказывал, как в этот момент было у них на льдине. Сначала они услышали шум самолёта, а потом на небольшой высоте показался такой похожий на американский С-47 самолёт, только пятиконечные звезды на крыльях были не белые, а красные. Самолёт, покачивая крыльями, прошёл над станцией, и все стали радостно кричать и махать руками. Но вот самолёт снова показался вдалеке, он снова шёл на льдину, только высота его почему-то стала много больше и крыльями он уже не махал. В чём дело? И тут вдруг все, кто смотрел вверх, — увидели, как от самолёта отделились два тёмных предмета, а над ними вспыхнули цветы парашютов. «Бомбы!» — вдруг крикнул кто-то, и все бросились прятаться… кто куда. Ведь если бомба на парашюте — это, значит, очень сильная бомба. Но парашюты сели, а «бомбы» не взорвались, и через некоторое время добровольцы пошли искать парашюты. Нашли они лишь один парашют. Он зацепился за торосы. И мы представляли себе, как вернулись добровольцы, радостные, волоча за собой сумку парашюта, а потом вытаскивали оттуда дары: шоколад, икру, консервы, коньяк и эти удивительные русские папиросы, которые они тут же вставляли в рот табачной стороной. Конечно, у них и у самих в избытке было и табака, и еды. Но эта — была особенной. Она как бы говорила о том, что все не так уж и плохо в мире.

И лишь много позже, встретившись с Бурхановым в Москве по общим арктическим делам, Флетчер узнал, что было в сумке второго парашюта. Там, в ящике, завёрнутый во много слоёв бумаги, лежал большой букет свежих красных роз. Эти розы экипаж Черевичного получил в подарок ко дню Первого мая…