А рыжий, так и не дождавшись реакции, тем временем соскочил с полуразобранной кровати и вальяжно двинулся ко мне:
–?Будешь называть нас «милорд» и «господин». Или «Ваша Светлость», – вкрадчиво, упиваясь вседозволенностью, протянул он. – Прислуживать нам, горшки, там, выносить, форму стирать, может, развлечёшь, когда без девчонок невмоготу будет, – тогда позволим тебе остаться.
–?Знай своё место, чернь, – лениво добавил герцог-с-кольцами.
–?Понял? – изогнул бровь рыжий. И сунул мне под нос руку в чёрной бархатной перчатке. – Целуй. И, кстати, тебе положено встать на колени. Быстро на колени!
Дальнейшее застряло у него во рту вместе с кровью и осколком одного из красивых белых зубов – я как раз добрался до кочерги.
И на колени он, кстати, передо мной встал очень даже замечательно…
– Зря ты так.
Ланс слизнул кровь с разбитой губы и запрокинул голову: нос мгновенно отозвался болью.
–?Они тебе жить не дадут.
Ланс сглотнул кровь, заполнившую рот.
–?Тебе нужно к лекарю, – не сдавался голос. – Позвать?
Ланс снова с трудом сглотнул, и на это ушли все силы.
–?Тогда возьми. Вот.
Ланс не шевельнулся, но «собеседник» был очень настойчив: к губам прижалось что-то твёрдое и холодное. А спустя мгновение Ланс, закашлявшись, отобрал кубок и судорожно принялся заглатывать холодную – до зубной немоты – воду.
–?Сейчас, – шепнул голос, о котором мальчик уже забыл.
И почти сразу ко лбу прижалось что-то ледяное. Поползло, точно змея, к щекам, рту, шее… И лишь спустя долгие мгновения Ланс осознал, что его кто-то осторожно обтирает мокрой тряпкой. Точнее, шёлковым платком с узорчатым вензелем «А.Р.». А скосив глаза, увидел и обладателя платка – толстого, круглого мальчишку с золотистыми кудряшками и пухлыми губами. Руки у него тоже были пухлые. Собравшись с силами, Ланс выдохнул: «Спасибо».
Круглый мальчик расплылся в улыбке, убрав платок.
–?Ты не перечь им, – посоветовал он. – И они тебя не тронут. Ну, так, если только чуть-чуть. Но терпимо в общем-то. А так, чего ты добился? – он укоризненно посмотрел на Ланса.
–?Ты не перечишь? – слизывая кровь, поинтересовался Ланс, и мальчишка-толстячок нахмурился.
–?Ты не понимаешь… Я второй сын, мне не быть наследником. Я всегда буду прислуживать. И ты, – убеждённо добавил он, – тоже будешь.
–?Да пошёл ты, – хмуро буркнул Ланс, оглядывая расплывчатую фигуру толстяка. – Давай, вперёд. Их ночные горшки и грязные шмотки тебя уже заждались.
И отвернулся.
Скрипнула кровать – толстячок встал и, шаркая шерстяными домашними туфлями, действительно ушёл.
Больше с Лансом никто не разговаривал, и так он пролежал до вечера, больной и голодный, свернувшись калачиком, наблюдая, прислушиваясь. А когда после заката сокурсники убрались на ужин в замковый общий зал, осторожно перевернулся на живот и закусил подушку, давя ком в горле.
Сбегу, хоть в бездну, сбегу…
Побег отложился на сутки – кочерга кочергой, а кулаки у того крепыша всё равно оказались что надо. И, судя по глазам, бычок этот думать не умел. За него тот, с кольцами, думал. Мне от этого было, конечно, не легче.
Ночь мне дали отлежаться, а потом оттащили прямо в местный карцер – продуваемую всеми ветрами комнату на вершине какой-то из башен. Для местных изнеженных аристократиков комната, наверное, казалась ужасной – каменная, сырая, с огромными дырами в стенах, смотрящими невесть куда, грязная, мыши бегают, вода капает – ну только что цепи не присобачили для полного устрашения.
А мне жуть как понравилась: можно сказать, домой наконец-то попал. Дыры? Да и бездна с ними – я исследовал все, куда смог протиснуться. И выяснил, что тайных ходов в замке немерено, надо только тихонько ходить под комнатой, кажется, директора и парой «казарм». Многие туннели, правда, пересекались коваными решётками с тяжёлыми, основательными замками. Но это ничего, гвоздь, переделанный в отмычку, их быстренько откроет. В карцере гвоздей не было, но я заприметил парочку подходящих в нашей спальне. Скобой от кровати выну и ей же заточу.
А пока я лазал по тем ходам, что были не закрыты. Вывозился и наконец вывалился в местной кухне, точнее, столовой для прислуги, что рядом. Хорошо, что ещё в громадную супницу на столе промазал, а то я ж с потолка падал – легко мог угодить. А и потолки здесь низкие – тоже хорошо.
Прислуга, ошеломлённо вытаращилась на меня, но повела себя куда дружелюбнее лордов.
Смешно сказать, они приняли меня поначалу за барчука, лордёнка. Закрутились, завертелись, только я поднялся – «Ах, господин испачкался, ах, рубашечку порвал, ах, пальчик занозил». И так, пока я не заговорил по-ихнему, без высокого мальтийского. Оказалось, их просто одежда смутила. Уф, а то я уж подумал, что начал походить на этих, высокорождённых.
Так что план по привлечению на свою сторону прислуги оказался выполнен в мгновение ока. Я тут же стал в доску свой, только обласканный милостью Матери. А когда за чаем и пудингом (хотя предполагалось, что в карцере я на хлебе с водой сижу) рассказал, кто я, откуда и как здесь оказался, дружба, можно сказать, скрепилась навеки. Мне, несчастному сиротке, вывалили бездну сплетен про директора, про учителей, про учеников-старшекурсников, про то, что нас, малолеток, ждёт. А одна из горничных, старая дева (и сильно в возрасте), даже предложила мне кровать у себя в каморке – у неё вторая пустовала, говорят, из-за вредности характера. Странно, милейшей души была женщина. Я часто у неё потом ночевал, и в ту ночь тоже.
А утром, наевшись свежих пирожных и забрав парочку с кухни, дисциплинированно сидел в карцере, ждал, когда лакеи директора – к нижней прислуге, с которой я чаёвничал, отношения не имеющие, – меня выпустят и обратно в казарму отведут.
Я сбежал прямо из казармы – там над балкой у входа была одна из отодвигаемых панелей, скрывающая лаз в сад.
Так и повелось – со своими однокашниками я встречался только на уроках. Вываливался, пыльный и помятый, где-нибудь на последнем ряду, за их спинами. И учился. Приходилось – лорд Джереми регулярно справлялся о моей успеваемости. Ход в ближайший город-то я потом, уже полгода спустя, нашёл и даже смог открыть перегораживающую его решётку. Но местная ключница, тоже знавшая замок, как свои пять пальцев, поймала меня как-то на кухне, отвела в сторону и подробно расспросила. Она нормальная была, дослужившаяся, а не получившая должность по наследству. Потому поняла и объяснила, что пока Великая Матерь мне улыбается, её милостью надо пользоваться, потому что лорд за меня всё-таки платит, и образование я, между прочим, лучшее в стране получаю. А с образованием шансов на приличную жизнь у меня куда больше, чем у простого приютского сироты, сбежавшего от своего опекуна.
Из-за её красочных доводов или из-за того, что обращалась она со мной как с равным, то есть взрослым, – спокойно и доброжелательно – я прислушался. И по здравому размышлению решил, что она права: прямо сейчас ничего ужасного мне не угрожает, так зачем менять шило на мыло? А то и на петлю – если лорд Джереми обидится и захочет меня найти (а он точно найдёт, это я уже понял).
Ключница, госпожа Берта, была даже настолько добра, что выделила мне пустующую комнату для прислуги. Говорила, что я расту и негоже мне спать со служанкой, пусть и годящейся мне в матери. Так я обзавёлся собственным углом и мог в спальню к своим однокашникам больше не заглядывать. Это хорошо: я делал всё, чтобы ограничить наше общение. Но следил за ними периодически, – во?первых, просто из любопытства, во?вторых, моё приютское прошлое говорило, что, выражаясь языком взрослых, компромат найдётся на каждого. Так и было. Они меня называли Босяком, я придумывал им клички куда обиднее и, главное, совершенно правдивые. Так, лордёныш-с-кольцами обожал смотреться в зеркало и даже носил с собой карманное. И стоило мне в ответ на его подначки сделать вид, что достаю зеркальце и смотрюсь в него, лордёныш начинал беситься и «рыть копытом землю». Я звал его Мадамой за глаза, и лично мне было весело. А рыжий де Беард, считавший, что он самый умный на потоке, а может, и в стране, обделался, когда старшекурсники повели наш поток на экскурсию в Алхимическую башню. Я из щели под потолком наблюдал, как моим «товарищам» показывают бесплатное представление, и, каюсь, посодействовал, испугав и парочку старшекурсников.
