— Ага, он

— Натворил что? — Ольги испуганно посмотрела на невозмутимого Филиппова

— Подломил банковскую кассу на Литейном, — я не стесняясь секретарши матерно выругался.

Нет… ну почему сейчас?!? У меня на носу - инспекция крепостей, потом важный визит в Европу. С немцами все висит на волоске!

— Владимир Гаврилович! — Лохтина не спешила уходить из кабинета. Плотно закрыла дверь, встала позади меня. Успокаивающе положила руку на плечо — Да что случилось то??

Много чего писали про распутинских баб. А вот то, что они вили веревки из старца — ни слова. А это правда! Что Елена, что Танеева, теперь вот обратно Лохтина. Да, болеют за дело, да заботливые… А кто-то ведь должен идти искать личное дело Кузнецова!

— Григорий Ефимович, да чего ты всполошился то?? — Филиппов достал портсигар, вопросительно на меня посмотрел. Я кивнул:

— Кури

— Ну появилась у тебя черная овца в стаде, так и стадо большое! Всех не упомнишь. Я узнавал — сто восемьдесят два депутата в Думе от небесников

— Уже меньше. Булгаков увел семерых, и вот теперь это — я вчитался в записку.

У Кузнецова в Питере оказалась целая шайка, свой наводчик, специалист-медвежатник по сейфам и взломам, двое “валетов” на шухере.

— Но зачем?!? — я покрутил головой, разминая шею. Нежные руки Ольги тут же принялись массировать мне плечи.

Филиппов глядя на это только крякнул. Затянулися сигаретой, дым поплыл по кабинету.

— Оля, открой окно пошире — я бросил записку на стол, задумался — И принеси наконец, личное дело Кузнецова.

Лохтина ушла, Филиппов курил, разглядывая меня.

— Тебе сколько лет, Григорий Ефимович?

— Тридцать девять. Скоро сорок

— Плохая дата

— Почему?

— Так по Библии через 40 дней после смерти душа покидает землю и возносится на небо.

— А еще потоп длился 40 дней — я тяжело вздохнул — Дело говори Владимир Гаврилович! Винишь меня?

— Ни боже мой! — Филиппов прижал руку к сердцу — Встаем утром и благодарим тебя, Григорий Ефимович. Засыпаем — обратно славим. Содержание сыскарям поднял, открыл эти кабинеты дика… дикло

— Дактилоскопии

— И сыскные собаки. Раньше только в двух центральных околотках были. Все денег нет, денег нет… А теперь служебное животное в каждой бригаде. Какое-происшествие — выезжает сразу три сыскаря. Один пальцы снимает, другой собакой ищет. Кстати, Кузнецова так и нашли — один из “валетов” каблук от сапога потерял. Сначала выследили его, потом всю шайку.

— Ну и где он?

— В кабаке на Лиговке отмечают. Как дашь бумагу от Думы — сразу всех возьмем.

Я опять застонал. Сначала докладывать на совете Думы об этом гнилом деле — правые и левые по мне знатно оттопчутся. Потом собрание фракции. Только пережили уход Булгакова, еще идут дела по партийным кассам в губерниях… И вот снова-здорово. Кузнецов.

— Нет, хоть убей, не помню его — я повертел в руках фотокарточку — После выборгской амнистии брали чохом к себе много кадетов. Как он к ним угодил то?

— Если хочешь, Григорий Ефимович, поспрашиваю на допросе. Только ты мне побыстрее бумагу дай разрешительную. Ну как сдриснут из этого кабака…

— Жди тута — пойду нырять в дерьмо

— Хорошо живешь. Мы оттуда и не выныривали.

*****

Замуштрованные до потери пульса солдатики старательно тянулись в равнении на высоких особ, прибывших в Ковенскую крепость. На первый взгляд, крепость полностью готова к обороне: двор чисто выметен, подворотнички свежие, пуговицы начищены, рамы и двери подкрашены… Наверное, будь у генерал-лейтенанта Григорьева побольше зеленой краски, он бы и траву покрасил.

1-ый Ковенский крепостной полк бодро прокричал “Здра-жла ваш им-пе-ра-тор-ское высоч-ство!” и уже покороче поприветствовал военного министра и начальника Главного штаба, ограничившись “Вашим высокопревосходительством” для Редигера и Палицина. Мне же, как откровенному шпаку, не досталось даже “Вашего сиятельства”, как теперь положено титуловать графа Распутина-Стадницкого. Одно утешает, что извозчики не ошибутся — они всех сколь-нибудь солидных пассажиров “вась-сиясями” величают.

Грянул оркестр, под бодрый марш ротные коробки, преданно тараща глаза на высокое начальство, промаршировали мимо и утопали с глаз долой, проклиная, небось, высокую инспекцию, поломавшую размеренное течение дел.

— Скажите государю, — наклонился я к уху Петра Николаевича, — что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся.

— Вы это к чему, Григорий Ефимович? — подозрительно нахмурившись спросил великий князь.

Шутки он похоже не понял. И вообще с чувством юмора у “инженера” оказалось туго. Всю дорогу из столицы изводил меня различными “прожектами”. Тут был и самолет-автомобиль со складывающимися крыльями, и крылатые ракеты для полетов на другие континенты и даже авиатакси. Наш поезд с официальной делегации ехал на Запад медленно, с остановкой на инспекцию оборонительных крепостей, так что наслушался я всякого.

— Да к тому, что все эти парады да оркестры суть та же самая чистка кирпичом. Показывают внешний блеск и отрывают солдата от наращивания внутренней силы.

Редигер с Палициным заинтересованно придвинулись поближе, Федор Федорович не утерпел:

— Во-первых, смотры позволяют увидеть, насколько бодры и здоровы солдаты. Во-вторых, внешний вид показывает, насколько хорошо поставлена служба. И в-третьих, умело ли они действуют вместе.

— И часто ли крепостному полку придется в бою вместе вот так маршировать? Я бы поинтересовался — каков запас снарядов в крепости, правильно ли они хранятся, исправны ли орудия, как быстро расчеты могут подготовить их к стрельбе и насколько точно поразят цели… А парадное прохождение дело нужное, но далеко не первостепенное.

Спор о чистке ружей кирпичом мы продолжили на обеде в честь прибывших гостей, коий дало командование крепости. Слава богу, помимо меня на нем присутствовали и другие гражданские лица из числа губернского начальства, а то бы заклевали меня господа генералы. Но системно их возражения в итоге приходили к одному и тому же аргументу — вы человек штатский и в военных вопросах дурак дураком. Ну, разве что формулировали повежливее.

Зато по моей просьбе Владислав Тышкевич, знакомый мне по Думе, пригласил высокую инспекцию посетить его имение. А местные небесники организовали для поездки несколько автомобилей. Ни в какое имение, разумеется, ехать я не собирался — поутру кавалькада машин пересекла Вилию и покатила на север, прямо к IX-му форту, где и высадила нас всех.

Разумеется. обстановка на форту, где нас не ждали, мало была похожа на вчерашний парад-алле и потому недоуменные интонации начальствующих лиц быстренько заглохли и сменились лающими. По плану, доложенному вчера генералом Григорьевым, на IX-м форту вовсю расширяли полевые укрепления, по факту же рядом со рвом уныло ковырялось от силы два десятка солдат под командой подпоручика.

Вот он и отдувался за все начальство сразу перед тремя генералами такого уровня, что представить себе разговор с ними он мог лишь в мечтах. Или в страшном сне.

Но несмотря на вопиющую юность, робевший поначалу подпоручик шустренько освоился и бодро отвечал на вопросы. Наверное, оттого, что я сразу шепнул — не боись, паря, говори правду, а коли обидит кто, сразу мне жалуйся, я Распутин. Это имя уже крепко засело в общественном сознании.

Господа военные, кто слышал, изобразили на лицах неудовольствие, но промолчали. Разве кто-то из адъютантов тайком показал поручику кулак.

Расклад нам предъявили вполне обычный — большинство солдат на “вольных работах” в Ковенском уезде. То есть трудятся на уборке урожая, обеспечивают крепость продовольствием или, что вернее, зашибают деньгу в полковые кассы, откуда она перетекает в полковничьи карманы. А что модернизация крепости от этого идет ни шатко, ни валко, всем пофиг.

Пока там генералы от инфантерии да инженерии терзали подпоручика, я отправился к солдатам. Они поначалу вытянулись во фрунт, хоть и были без мундиров, в одних рубахах, и даже приставили лопаты “к ноге”.