В мой первый приезд к Аньке домой она показала мне свою медицинскую карту. Сначала я не поняла, что она мне протягивает.

— Это что? — Спросила, беря у нее из рук стопку разномастных листков.

— Посмотри.

Я прочла, и у меня сдавило горло. От ее доверия ко мне и от стыда за свой малодушный разговор о ее болезни. Я держала эти листки в руках, не в силах поднять глаза. Она молчала, и эта тишина заставила меня взглянуть на нее. Она смотрела мне прямо в глаза спокойно и внимательно.

— Я вылечу тебя. — Вырвалось вдруг, и я поверила тогда самой себе.

Она продолжала молча смотреть на меня, и только в глазах у нее появился этот любимый мной свет.

Она идет и ест мороженое. Синие джинсы, красная майка и песочное каре. И брызги серых глаз, отрываясь от сладкого стаканчика, падают и падают на меня.

— Анька!

— Что? — Улыбается она.

— Я люблю тебя… Ты это знаешь?

— Знаю!

И в ее глазах столько счастья, что это влюбляет меня еще сильнее.

Нереально теплый майский вечер, и она — в черном свитере, в котором еще более хрупкая и еще больше света от ее лица и красивых от любви глаз.

Мы сидим на набережной, прямо в нежной весенней траве, растворяясь в майском воздухе и — друг в друге.

На вечернюю набережную выползли горожане, соблазненные неожиданно ранним теплом, и я мучаюсь оттого, что не могу свободно выразить свою нежность:

— Ну почему я не могу тебя сейчас обнять??

— Ну, я тут ни при чем, — мягко улыбается она. И я смеюсь.

Вечером на службе, оставшись вдвоем с Тошкой, попиваем с ним пиво и ждем. Я — звонка от нее, и он со мной за компанию, впрочем, ему тоже могут позвонить — он на это надеется. Мы сидим у него в комнате и вдруг слышим, как зазвонил телефон у меня. Срываемся и, сбивая углы, почти накрываем телами телефонный аппарат.

— Да?!

Нет, не то.

Мы падаем на стулья у меня в комнате и закуриваем. И слышим зуммер в Тошкиной комнате. Об ратный сумасшедший топот по коридору, и один из нас, замерев, впивается глазами в лицо, завладевшего телефонной трубой.

Нет. Опять расслабились разочарованно. И снова звонок у меня.

— Тошка!

Тошка длинными ногами стремительно отмеривает коридор, и первый срывает трубку.

— Можно! Сейчас. — И протягивает мне трубу, улыбаясь, — Аня.

— Привет, — слышу чуть хрипловатый голос.

— Ты-ы-ы!! — Обрушиваю я радость на кусок пластика в кулаке. — А я так жду!

Пьяный-пьяный воздух майской ночи! От сирени, от луны и от нашей любви…

Она звонит третий раз за день.

— Анька, ты разоряешь своих родителей! — Но на самом деле я не хочу, чтобы она положила трубку.

— Скучаю я…

— Я тоже…

Мне нравится бывать у нее. Мы ужинаем по-семейному. А когда непьющий, симпатично спокойный Анькин папа идет в спальню отдыхать, мы с ее мамой выпиваем иногда по паре стопочек водки, болтая на откровенно бабские темы под язвительные замечания Аньки.

Потом мы с ней в отчаянных поисках уединения перебираем все укромные уголки этого тихого городка, пугая своим безрассудством прохожих, случайно натыкающихся на нас.

А потом я лежу на раскладушке на расстоянии вытянутой руки от нее, и мы, сначала прислушиваясь к каждому звуку за дверью ее комнаты, а-а-а! потом, потеряв всякий контроль, поддаемся безумной силе притяжения друг к другу, и расстояние между нами тает…

Я приезжаю к ней в субботу. Вымотанная дурной суетой рабочей недели. Она одна, родители уехали на дачу.

Я устало падаю на кровать и ничего не хочу. Она ложиться рядом, прижимаясь ко мне, и тихо целует лицо, руки… Я не могу открыть глаз и, чувствуя, что уплываю в сон, слышу, как она встает, бережно накрывает меня прохладным покрывалом и бес шумно выходит из комнаты. И покойно засыпаю под ее шорохи на кухне.

АДРЕНАЛИН

Всю неделю мы встречались только по телефону. Она болела.

— Ирка, приезжай…

— Анечка, работа… не могу… никак. Давай подождем до выходных?..

— Я скучаю…

— Я тоже, малыш.

— Так приезжай! Мама тебе привет передает, кстати.

— Спасибо! Ей тоже. Я приеду! — в субботу. Она молчит.

— Анечка… подождешь?

— А что, у меня есть выбор?

— Анька, ну не могу я сейчас!

— Ну, хорошо-хорошо. Не кричи.

— Я не кричу… Я люблю тебя. Она молчит.

— Ну, все, Анечка, клади трубку — уже полчаса висим.

— Не…

— Клади, Анька! Я тебе вечером перезвоню сама.

— Точно?

— Точно! Целую тебя нежно…

— Еще…

— И еще, — я улыбаюсь, — и везде…

— Я тебя тоже…

— Анечка, ну, клади трубку.

— Клади сама.

— До встречи, — шепчу я и нажимаю кнопку.

В пятницу на службе отмечался очередной день рождения. Я отпустила тормоза и хорошо оттянулась. Тошка не отставал от меня.

— Ира! Целоваться хочу! — он был мило пьян и мешал мне разговаривать с Анькой.

— Там что у вас? — спрашивает она.

— Да Тошка пристает!

— Опять пьете?

— Анька! Просто расслабились после трудового дня.

— Хорошо расслабились, видимо.

— Ну, Ань, что, не имею право отдохнуть?

— Сопьешься.

— Да ну, не смеши.

— Ты завтра-то в состоянии будешь?..

— Да о чем ты? Ка-анешно! Вот счас отзвонюсь — и домой! Спать!

— Так я тебе и поверила.

— Та-а-ак! Только без наездов!

— Это не наезд… — в ее голосе я все же уловила сквозь хмель расстроенные интонации.

— Анька… я люблю тебя! Завтра мы увидимся!

— Хорошо бы…

— Я сказала! До завтра, малыш… люблю-люблю-целую нежно… очччч!

— Ага, — прошептала она.

— Ну, давай.

— Даю — не берет никто, — грубо пошутила она съехавшим голосом.

— Анька! Прекрати уныние! Все — я утопываю спать, а завтра — у тебя!

И мы с Тошкой потопали в «Наутилус». Тошка протащил в клуб нелегально бутылку водки, и мы еще добавлялись в антрактах между танцами. Разогретые водкой, драйвом, жарой, толпой и друг другом, мы затеяли стриптиз-шоу, сорванные аплодисменты возбудили Тошку; он забрался на сцену и, упав навзничь, стал выделывать безумные па ногами в воздухе. Мои попытки разыскать в куче других Тошкину сумку с бутылкой водки прервала, возникшая из душного хаоса танцпола, Люська. Она была хвостатая, и я долго не могла сообразить, что это костюм, а не пьяный глюк у меня. Она потащила меня за свой столик, вокруг которого светились чьи-то морды, и я с ними пила за что-то, с чем-то кого-то поздравляя. Потом какая-то нетрезвая баба из Люськиной компании, стащив Тошку со сцены, принялась тупо, как танк, преследовать его с неясными целями, гоняя бедного Тошку по всему залу сквозь толпу танцующих…

— Ира! — кричал пьяный Тошка, — спаси меня!

Когда мы вывались из клуба, первый глоток воз духа чуть отрезвил меня, и я вспомнила:

— Тоха, я спать пойду! Мне же завтра с утра в Светлый ехать.

— Ира, да завтра у Аньки и выспишься!

— Нда?.. А куда счас?

— Идем на фонтан? Купаться!

— Иди ты! Я порядочная девушка — фонтаны громить!

— Ну, Ир!.. Давай, еще возьмем водки?

— Тошка, ты уже и так в умат пьяный!

— Да ну, Ир!.. Может, в «Телевизор»?

— Нафига? Скушно… Ладно, давай в нет сначала зайдем?

— Давай!

Мы щедро одарили инет-клуб винными парами и полезли хулиганить по чатам. Неожиданно промелькнуло название моего города в одной из чьих-то мессаг. Я посмотрела ник. Дайк. Хм, забавно!

ЧАМИ: Дайк, прив))))

ДайкЖ ЧАМИ, привет!

ЧАМИ: Дайк, откуда чатишься?))

ДаЙК. ЧАМИ, из Красноярска

ЧАМИ: Дайк, это мы поняли! из дома или из клуба?

Дайк: ЧАМИ, из клуба

ЧАМИ: Дайк, какого????

Я оглядела зал. И зацепилась взглядом за одну особу. Она сидела напротив. Но я ее просто узнала. Прошлым летом, у Центральной гостиницы. Мы сидели с Киркой в летнем кафе, а она выделялась тем, что явно ждала кого-то. И как-то, вообще, была вне. Странная какая, подумала я тогда. Я перевела взгляд на монитор.