Кэти протягивает к нему руки, всей своей юностью старается привлечь к себе. Непонятно, кто кого соблазняет. Я хватаюсь за шершавый ствол и, скорчившись в колючих зарослях, всматриваюсь в сплетение веток.

— О, Эдам, — вздыхает она, и слезы высыхают.

Обольстительная, нежная Кэти — истинное пиршество для глаз Эдама, который явно не знает, что ему делать. Ее ноги скрещены с напускной скромностью, острые плечики откинуты назад, и лунный свет белыми мазками ложится на ее кожу.

Эдам освободился от куртки. Я жду, что сейчас он начнет расстегивать рубашку, но нет — он приближается к Кэти, выставив пред собой куртку. Так матадор раскидывает свой плащ перед быком.

— Кэти… — бормочет Эдам.

Он охотник, а Кэти олененок. Хвойные иголки колют мне ноги.

— Мистер Кингсли!

«Мистер Кингсли». У нее с языка срывается не имя — фамилия учителя. Она уклоняется от куртки, трясет головой и приближается к нему сзади. Эдам круто оборачивается:

— Надень.

Я бы убежала, но нет возможности: одно мое движение — и в игре будет трое игроков. Кэти вплотную придвигается к учителю, прижимается губами к его губам и дарит ему поцелуй, который он не сможет забыть.

Я отворачиваюсь, не в силах смотреть. Зря я пошла за ними, это было ошибкой, но я должна была убедиться, что Кэти ничего не угрожает. Я не знала, что Эдам — тот, кто не дает ей проходу; понятия не имела, что у него на уме. А сейчас у меня ни малейшего представления о том, что же делать. И ведь проходила все это, казалось бы, должна была научиться уму-разуму.

— Прекрати! Бога ради, Кэти, накинь куртку и пойдем в дом.

Эдам очнулся от столбняка, в который вогнала его Кэти, отпрянул, вырвался из девичьих сетей и вновь принадлежит сам себе.

Мгновение — и черная куртка накинута Кэти на плечи. Прикрыв девочку, Эдам отыскивает на земле прозрачную ночную сорочку и протягивает Кэти.

— Вы же этого хотели, мистер Кингсли! — Кэти снова ребенок.

Эдам берет ее за плечи, такие хрупкие под широкой курткой, и легонько встряхивает.

— Нет, Кэти, я совсем этого не хотел! И пора прекратить весь этот вздор. — Он тяжело дышит, лоб блестит от испарины.

— Я думала, вы меня любите, — шепчет Кэти. Потеки туши исчертили ее лицо, губы приоткрыты. — Поцелуйте меня. — Она делает к нему шаг, встает на цыпочки, тянется к его лицу.

Эдам останавливает ее — кладет ладони на плечи и осторожно отстраняет.

— Кэти, нет, — твердо говорит он. — Довольно. Я твой учитель, и больше ничего. — Слова летят в Кэти, эхом скачут среди деревьев.

— Нет! — истерично кричит она и рвет с себя куртку, заливаясь диким хохотом.

— Ты не в себе. Тебе надо успокоиться и вернуться назад. — Эдам поднимает куртку и снова пытается завернуть в нее девочку.

Как бы не так.

— Вы хотите меня… вы приходили за мной в спальню… а на уроках вы всегда заигрываете со мной… хватаете при каждой встрече… у вас руки так и чешутся потрогать меня… — Кэти, дрожа всем телом, бормочет свои обличительные речи, пока Эдам, закрыв ей рукой рот, не заставляет замолчать.

— Ты все это придумала, Кэти. Ты увлеклась, потеряла голову, и все вышло из-под контроля. Когда ты сегодня пришла ко мне, я решил, что мы поговорим и уладим это дело раз и навсегда. А ты побежала к мисс Джерард, угрожая, что все ей расскажешь… — Эдам отворачивается. — Это несправедливо по отношению ко мне, Кэти. — Он убирает ладонь с ее рта. — Я не сделал ничего плохого.

Несколько секунд она потрясенно молчит, а потом снова в крик:

— Ненавижу! Все про вас расскажу! — Неожиданно Кэти вскидывает руку и хлестко бьет Эдама по лицу. На щеке остаются две глубокие царапины, как от когтей. Эдам отшатывается и смотрит в спину убегающей к школе Кэти. Все закончилось.

Я не двигаюсь. Вижу грусть, отчаяние, с которыми Эдам делает шаг, другой вслед за Кэти, оставившей после себя опустошение. Лишь когда он скрывается из виду, я, досчитав на всякий случай до ста, выбираюсь из зарослей и, придерживаясь тени, возвращаюсь к себе. Не сомкнув глаз до утра, гадаю — кому рассказать?

— Мик? Ты уже дома? — крикнула Нина. Никто не отозвался. — Джози, это ты? — Она совершенно отчетливо слышала, как кто-то возится с входной дверью.

Нина вышла в коридор и напрягла слух, затаив дыхание. Звуки были громкие и четкие — дверь хорошенько потянули, подергали за ручку. Она прекрасно знает голоса своего дома.

— Мик? — снова окликнула она.

Ни знакомого щелчка дверного замка, ни позвякивания ключей, брошенных на столик в прихожей, ни громогласного: «Я дома!»

— Джози! — шепотом крикнула она наверх. — Ты меня слышишь?

С ее места не было видно маленького окошка во входной двери. Может, это Лора заглядывает внутрь? Лора, впрочем, позвонила бы в дверь или попробовала зайти с черного хода. И вообще, подруга сейчас на работе.

— Ты что, мам? — Наверху нетерпеливо топталась Джози, удивленная странным маминым поведением и ее испуганным видом.

— Оставайся там, — свистящим шепотом приказала Нина. — Иди к себе.

— А зачем тогда звала?! — Весь дом содрогнулся: Джози захлопнула свою дверь.

Снова возня снаружи. Почему бы просто не позвонить? Нина отважилась выглянуть из окна — на крыльце никого, но за углом, кажется, мелькнула тень. Во рту у нее моментально пересохло; трясущимися руками Нина потянулась к мобильному телефону и, сжав зубы, набрала номер. Безопасность Джози превыше всего.

Когда на том конце подняли трубку, у нее свело живот. Сколько она молилась, чтобы ей никогда не пришлось этого делать…

— Полицию, пожалуйста.

Нина сухо изложила детали случившегося, стараясь оставаться спокойной, но всей душой желая поскорее со всем этим покончить. Попросила поторопиться, чтобы до возвращения Мика полицейские успели уехать. На объяснения с мужем ушло бы полжизни, это было выше ее сил. Скорее бы услышать полицейскую сирену, может, ее завывания спугнули бы того, кто рыщет вокруг ее дома. Бог даст, этого будет достаточно. О том, что последует дальше, Нина не имела ни малейшего понятия.

Даунс они покидали в припадке нетерпения и страсти. У Нины кружилась голова от прощального тепла солнца, от вина, которое они пили, но главным образом — от Мика. От пьянящей смеси мужественности и творческого начала. Во время пикника она открыла в себе чувства, о которых даже не подозревала. Там, откуда она явилась, страсть, вызванная любовью, просто не существовала.

Когда они, спотыкаясь, бежали вниз, к дороге, Нина вдруг поняла, что хочет Мика больше всего на свете. Так сильно, как еще ничего не хотела. Желание сидело в ней бутоном, который годами рос, рос, а раскрыться не мог. Мик — решение всех ее проблем, он заполнит пустоту, с ним ее жизнь обретет цель и смысл. Они станут лучшими друзьями, любовниками, когда-нибудь поженятся.

— Ко мне? — спросил Мик, когда они сели в первый же автобус.

Ни он ни она не знали, подходит ли им этот номер и поедет ли прямиком в город. Их это не заботило. Потому что не было нужды входить рука об руку в заваленный трейлер Мика, не было нужды раздеваться, забыв задернуть шторы, и падать с ослабевшими коленями на матрас. Сплести тела, не различая, где чья кожа, не думая о том, где уже были или не были губы, — не важно. И секундное молчание, абсолютное, шаткое, когда два незнакомца становятся одним целым, — не важно. Обоим было куда дороже просто сидеть рядом в автобусе, жадным воображением впитывая будущее, ощущая его покалывание в кончиках пальцев.

Сельские виды сменились предместьем, за окнами побежали городские улицы. Нина без улыбки кивнула:

— К тебе.

Они почти не разговаривали. На какой-то остановке вышли, как во сне пересели на другой автобус, поехали в противоположный конец города. Каждая жилка в Нине дрожала. В молчании они быстро шли к Инглстон-парку, с каждым шагом приближаясь к тому, что рисовалось в воображении. Мик отпер трейлер, их встретили запахи мастерской и неприбранного жилья. Они не заметили, им было не до того. Оба знали, как и что сейчас произойдет.