— Нет, Ваше королевское высочество, — отвечал капитан. — Его величество вчера простудился, и доктора посоветовали ему не покидать сегодня покоев. Он сейчас у себя в кабинете принимает госпожу маркизу де Ментенон...

Губы герцогини брезгливо искривились. Она испытывала инстинктивную неприязнь к этой женщине, вдове поэта Скаррона[41], известного своей порочностью, сумевшей сделаться из скромной гувернантки в доме на улице Вожирар, где она присматривала за незаконнорожденными детьми короля от маркизы де Монтеспан, чуть ли не его другом, наставляя Его величество в оккультных науках.

— Извольте сообщить Его величеству, что я приехала с ним поговорить.

Тон герцогини был резким. Сен-Валье, тоже недолюбливавший Скарроншу, почувствовал в герцогине свою союзницу, улыбнулся про себя, а вслух произнес:

— Сию минуту, Ваше королевское высочество! Сейчас доложу!

Капитан начал подниматься по красивой беломраморной лестнице, ведущей в покои короля, а герцогиня последовала за ним, и Сен-Валье услышал благоухание роз, которые она обожала и всегда пользовалась духами с этим запахом. Вопреки своему обыкновению, герцогиня Елизавета на этот раз отказалась от излюбленной амазонки и тщательно продумала свой наряд. На ней было великолепное платье из сиреневого бархата — цвет, который она любила больше всего, — отделанное белым атласом, и ожерелье из молочно-белого светящегося жемчуга, которое, как она знала, очень нравилось королю. Сверху она накинула плащ, подбитый черно-бурой лисой. С высокой красивой прической, в элегантных туфельках, герцогиня выглядела блистательно. Она это знала и приложила немало усилий, чтобы именно так и выглядеть, надеясь, что это поможет ей добиться желаемого. И поняла, что трудилась не напрасно, когда дверь королевских покоев распахнулась, выпуская мадам де Ментенон, и у той округлились глаза при виде царственной и сиятельной герцогини Орлеанской. Черноглазая Скарронша поторопилась сделать почтительнейший реверанс, на который герцогиня ответила небрежным кивком и тут же обмахнулась веером, словно отгоняла от себя зловредные миазмы. Лакеи с почтительным поклоном распахнули перед ней двери, и она царственно переступила порог королевских покоев. Король стоял возле огромного стола, занятого макетом его будущего дворца, и смотрел на входящую герцогиню Орлеанскую. Соблюдая этикет, она сделала реверанс, и Людовик XIV подошел к ней, помог выпрямиться и поцеловал ей руку.

— Сестра! Вот нежданная радость!.. И какая же вы красавица! — прибавил он ласково, и от этих слов герцогиня покраснела, как девочка, впервые в жизни услышавшая комплимент, а про себя посетовала, что взяла на себя столь неприятное и опасное поручение, которое наверняка придется не по нраву Его величеству. Уже столько лет она была влюблена в него и могла бы оградить себя хотя бы от такого рода неприятностей. Но... «если вино налито, его нужно выпить». И герцогиня уселась в кресло и откашлялась, прочищая голос.

— Месье де Сен-Валье сказал мне о вашем нездоровье, сир. Но мне трудно в него поверить, видя вас столь элегантным.

Людовик и в самом деле в этот день был одет с особенным старанием: коричневый цвет его камзола был точь-в-точь того же оттенка, что и волосы; золотое шитье украшало отвороты на рукавах и ворот, а из-под них сверкала белизной рубашка, отороченная драгоценными кружевами из славного фламандского города Малина.

— В самом деле, сущие пустяки, и я напрасно послушался докторов. Особенно в своем усердии отличается грубое животное Дакен: стоит мне чихнуть, и он считает, что я уже при смерти. Вот и на этот раз он настоял, чтобы я никуда не выходил... Но, увидев вас у себя, я ему благодарен. В ответ могу сказать, что нахожу вас необычайно серьезной. Что случилось? Неужели вы сердитесь на меня из-за женитьбы дофина?

Месяц тому назад в Сен-Жермене отпраздновали свадьбу апатичного толстяка, принца Людовика, который бог весть почему покорил сердце несчастной падчерицы герцогини. Женился дофин на Марии-Анне-Кристине-Виктории Баварской, дальней родственнице Елизаветы, в то время как она надеялась, что он женится на ее двоюродной сестре Доротее Оснабрюкской, милой и очаровательной девушке, а не на этой уродине. Но, похоже, именно неприглядность и пленила наследного принца. Воистину, не зря говорят, что чужая душа — потемки.

— Нисколько не сержусь, брат мой, и даже не думала сердиться. Больше того, мы прекрасно ладим с дофиной. Я приехала поговорить с вами о совсем другой молодой женщине.

— О ком же?

— О моей падчерице и вашей племяннице. Простите, я хотела сказать о королеве Испании. Я получила от нее весьма дурные известия и думаю, нет на свете королевы несчастнее, чем она.

Ставни закрылись, и нет больше светлого окна — вместо галантной любезности на лице Людовика проступило холодное отчуждение.— Она написала вам?

— Да. Письма от нее приходят не в первый раз, но предыдущие ее ответы на мои послания ничуть не походят на это письмо. Обычно кто-то писал письма за нее, и в них не было ничего, кроме сообщений о погоде и общепринятых любезностей. На этот раз ей удалось ускользнуть от сурового надзора герцогини де Терранова, первой статс-дамы, которая не спускает с нее глаз, и написать несколько строк своей рукой. Письмо ко мне всего лишь предваряет другое, обращенное к вам, Ваше величество, — и герцогиня вытащила из кармана сложенный лист бумаги, скрепленный красной печатью.

Она заметила, как, слушая ее, король сурово нахмурил брови, и все-таки протянула письмо.

Людовик сломал печать, развернул плотный лист бумаги, опустился в кресло и принялся читать. Герцогиня не без внутреннего беспокойства отметила, что брови его сходились все теснее и морщины на лбу обозначились резче. Закончив читать, он вскочил, бросив письмо на бюро.

— Вам известно, что там написано?

— В общих чертах ситуация мне известна, наша девочка глубоко несчастна и очень напугана.

— Она сошла с ума! Как она представляет себе мое вмешательство? Я, что же, должен написать королю, ее супругу, письмо, сообщив, что его жена прониклась к нему отвращением и желает покинуть его? Она хочет скандала? Катастрофы?

— Нет, конечно. Насколько я могла понять, она хочет, чтобы под тем или иным предлогом ей было разрешено вернуться во Францию, а потом она задержалась бы на родине. У короля Карлоса, кажется, слабое здоровье, и он, вполне возможно, не может рассчитывать на долгие годы жизни...

— Прекрасное основание, чтобы оставаться рядом с мужем до самой его смерти!

— Нельзя надеяться на смерть, она в руках Господа. А вот страх Марии-Луизы можно принять в расчет. Она живет среди людей, настроенных по отношению к ней враждебно. В этой стране все, от мала до велика, ненавидят французов, и первая — королева-мать. Король тоже. Юная королева вправе опасаться, что с ней в любой день может случиться что-то ужасное. Она там совершенно одна, с ней всего-навсего три француженки, и при дворе они не имеют никакого веса. Королева не может рассчитывать и на рождение наследника, что делает ее положение еще более уязвимым. Супруг, хоть и страстно влюблен в нее, страдает бессилием.

— Вы не открываете мне ничего нового, я об этом прекрасно знал.

Герцогиня была так потрясена услышанным, что вскочила с кресла.

— Я не ослышалась? Король Франции вручил свою племянницу человеку, неспособному сделать ее матерью? А вы подумали, сир, в каком положении она окажется, когда долгие годы ожидания от нее наследника не принесут желаемого результата? Ей будет грозить большая опасность! Я не думаю, что вы способны поверить, будто испанцы возложат ответственность за это на своего короля, каким бы больным он ни был. В бесплодии, конечно же, обвинят королеву, и дело может дойти до того, что ее просто-напросто уничтожат!..

— Но вы же сами сказали, сестра моя, что Карлос долго не проживет...

— Его недолгого века вполне может хватить на то, чтобы нашу милую королеву обвинили в бесплодии. И тогда никто там не постесняется как можно скорее избавиться от нее и заменить другой принцессой, которая также не сможет родить наследника, но у нее будет великое преимущество: она не будет француженкой. Почему бы испанской королевой не стать кузине из дома Габсбургов?