– А смысл?

– Я буду знать, что на подмогу рыцарям-вампирам не явятся части нацистских коммандо. Вот тогда мне точно кранты.

– Мы даже не знаем, сколько нахттотеров охраняют объект D65, – подал голос Дербник. – И никакая разведка не может этого установить.

– У меня есть идея. Доктор, – я перевел взгляд на врача, – можете погрузить меня в легкий наркотический сон? Желательно, с программируемыми сновидениями?

– Что ты задумал? – встрепенулся Тога.

– Еще раз хочу пообщаться со Шварцкопфом. Попробую его убедить, что я готов присоединиться к его кодле.

– Ой, Леха, хрен тебя знает, что ты творишь! – Тога махнул на меня рукой. – Я больше ни слова не скажу.

Я хотел ответить ему шуткой, но тут перехватил взгляд Кис. В глазах Алины были тревога, упрек, боль, удивление. В них был вопрос, который она хотела задать – и не решалась. И я понял, что должен это сказать.

– Господа, оставьте нас с Алиной на пару минут, – попросил я.

Мои фельдмаршалы молча удалились. Мы остались вдвоем.

– Алина, я помню, как однажды ты мне рассказала про рай, про ангела с огненным мечом, – сказал я. – Так вот, я хочу сделать все, чтобы ты увидела если не рай, то хотя бы мир, в котором не нужно бояться шуцманов, прислушиваться к щелчкам счетчика радиации и каждую ночь ждать прихода выведенных учеными подонками кровожадных мутантов. Может быть, я много на себя беру. Мне сейчас трудно говорить, я очень волнуюсь. Но мне хочется, чтобы ты знала – все, что я делаю, я делаю без колебаний. Я не хочу, чтобы снова погибали люди. Такие, как твой отец, как убитый мной Иван. Хочу, чтобы Зонненштадт, ЛИСА, Штаубе, белесые вампиры, Могильный лес исчезли, как кошмарный сон. И чтобы мой Питер снова стал Питером. И еще я хочу, чтобы ты была счастлива. Я все сделаю, как надо, верь мне. Я постараюсь. А если не получится у меня, это сделаешь ты. Я ведь знаю все, Алина. В курсе, чего хочет от тебя Мюррей, и что хотел поручить тебе Старик. Знаю, зачем тебя отправили к апокалитам. Ведь это тебе приказали закрыть транспортал. Скажи мне, что ты должна была сделать?

– Перепрограммировать главный компьютер цайт-машины, – ответила Алина. – Мюррей дал мне коды управления. Я должна открыть пространственный портал в точку «Альфа».

– Чевертое декабря тысяча девятьсот сорок четвертого года, верно?

– Да, именно в этот день.

– А потом?

– Потом мне следовало войти в портал и уничтожить силовую установку.

– Каким образом?

– Разрушить внешний контур системы охлаждения.

– А после?

– После? – Кис слабо улыбнулась. – А после я увижу ворота, в которые так мечтала когда-то войти.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Послушай, Алексей, мой отец умер. Неужели ты считаешь, что у меня не хватит сил отомстить нацистам, даже если ради этого придется умереть?

– Ты просто не доберешься до реактора. Ты погибнешь в считанные секунды.

– Алексей, ты не умеешь врать, – Кис шагнула ко мне и, поднявшись на цыпочки, зашептала мне в ухо: – Мюррей мне все рассказал. Только я и могу уничтожить контур. Я знаю, кто я.

– Ты – Алина Лукошина. Девушка, за которую я всех нахттотеров порву на британский флаг.

– Это что, признание?

– Да, – выдохнул я. – Я люблю тебя. Влюбился с самой первой секунды, едва тебя увидел. Поэтому я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. В этом мире, или в моем – неважно.

– Ты так легко это говоришь, – Алина выглядела очень удивленной. – Люблю, потому и говорю. Не веришь? – Неудачное время ты выбрал для объяснения. – Другого не будет. Когда ходишь под смертью, торопишься жить. Я хочу, чтобы ты знала. Только не томи меня. Прямо скажи, нужен я тебе, или нет? Не люблю неопределенности. – Твои слова… они искренние? – Конечно, елки-моталки! А не веришь словам, загляни мне в глаза. Я люблю тебя. Еще раз повторить? – Хороший! – Алина провела пальчиками по моему лицу. – Какой ты хороший! Скажи еще раз.

– Я люблю тебя, Алина, – повторил я (Ой, Осташов, сволочь такая, что же ты творишь, а?). – Люблю, сто раз могу повторить, тысячу, миллион. Люблю, и все тут. До безумия люблю. Теперь ты знаешь.

– Лешенька, если бы могла плакать, я бы сейчас плакала от счастья. У меня так хорошо на душе, так светло – не передать.

– Так ты… любишь меня?

– Разве тебя можно не любить, Леша? Ведь ты герой. А я всего лишь девушка…

– Конечно, – обрадовался я, – ты же девушка! Самая милая, самая прекрасная, самая необыкновенная…

– И еще симбиотик, – добавила Алина, будто ледяной водой меня окатила. – Тип специальной модификации «NA-V9005». У меня пятнадцатиминутный ресурс 75-типроцентного сопротивления радиации. Американцы называют таких, как я «Ньюки Энджиз» – ядерные ангелы.

– Нет! – Я взял девушку за плечи и поразился, до чего же она хрупкая и легкая. Ощутил ладонями идущее от нее мягкое, почти детское тепло. Будто синичку в руки взял. Губы у меня задергались, изнутри накатило к горлу так, что я с трудом взял себя в руки. – Это ничего не значит. Мне фиолетово, что они там с тобой сделали. Для меня ты – женщина. Единственная, любимая и желанная. Я отменяю план Мюррея. Плевать мне на него и на американцев! На весь этот гребаный мир плевать. Мы сделаем так, как я предлагаю. И я справлюсь, Кис. Верь мне. Я покончу с этим кошмаром. А уж если у меня не получится, тогда это сделаешь ты, мой ядерный ангел. Мне уже будет все равно, я не буду всего этого видеть и знать. И буду ждать тебя там, у ворот. Ермолай!

– Слушаю! – Архистратиг немедленно вошел в кабинет.

– Скажи мне, я могу перед операцией назначить своего преемника?

– Конечно, это полное право Создателя.

– Если я погибну, меня сменит Алина, – я ощутил какую-то странную непонятную радость. – Уж она точно откроет для вас райские врата! А теперь дайте мне несколько часов, чтобы ощутить себя живым человеком, а не живым Богом. А потом начнем нашу войну.

На исходе ночи я все-таки заснул. Отключился, забылся счастливым сном, как ребенок после своего дня рождения. Сжимая в объятиях лучший подарок, который мне когда-либо дарила жизнь – Алину.

Всего несколько минут полузабытья, но я успел увидеть во сне нашу старую квартиру в Колпино. Мою комнату с обоями в мелкий голубой цветочек, пианино у стены, старый музыкальный центр на тумбочке в углу. Я услышал мамин голос с кухни – она занималась английским со своей ученицей.

– My sweet, – говорит мама, – повтори, пожалуйста! Такие теплые, нежные слова. Интонация должна быть мя-а-а-гкая. Послушай – «my sweet»…

– My sweet, – повторяет звонкий девичий голос. – Мой хороший. Лешенька, мой славный…

Моя комната исчезает, надо мной низкий неровный потолок из серого бетона, весь в пятнах копоти и грязных разводах. Я снова в бункере 43-530. Шумит нагнетающий в подземелье воздух вентилятор. Алина смотрит на меня, и в ее огромных глазищах отражаются огоньки горящей на столике свечи.

– Лешенька, – шепчет она, улыбаясь, – ты так хорошо спал. Как ребенок. Устал со мной, бедненький.

– Устал? – Я пытаюсь окончательно проснуться. – Да разве можно с тобой устать! Нет, просто сморило.

– Уже утро. Сейчас там, наверху, светает.

– Пускай светает, – я привлек Алину к себе, и мы начали целоваться. Я забыл обо всем. Для меня в те минуты в мире не существовало ничего, кроме этой комнаты в бункере, этой постели и этой женщины, которая стала для меня всей Вселенной. Даже подходящих слов не могу подобрать, чтобы описать свои чувства – это надо почувствовать, пережить. Не представить с чьих-то слов, а пережить самому. Назвать это счастьем – слишком просто, банально, избито. Любой самый возвышенный эпитет для Алины казался мне блеклым, недостойным ее. Тогда не хотелось ничего говорить, и сейчас не хочется.