Естественно, что в процессе развития танка должна захватывать все новые области в культуре до тех пор, пока жанр не начинает стираться и угасать либо обретать иные формы существования.

Разумеется, создание и восприятие любого текста происходит в контексте культуры, и если здесь это обстоятельство упоминается как особое, то потому что проекции танка на культуру описаны и регламентированы ее поэтикой, что семантические наборы, о которых шла речь выше, не просто обогащают текст, без них текст не может существовать как поэтический.

Интересно, что некоторые из наборов, отсутствующие непосредственно в тексте танка, все же приводятся в прозе — в виде прозаических предисловий (котобакаки) в Кокинсю или сведений вроде «Сделав искусственную ветку сливы и прикрепив к ней фазана, в девятую луну послал», как в 98-м дане Исэ-моногатари. Из этого явствует, что у автора отсутствует стремление сохранить недосказанность, но преобладает явная тенденция умножить смыслы.

Это «умножение смыслов», выводимое на разных уровнях, почти из всех тех фактов и обобщений, которые приводились выше, видимо, главная черта поэтики той совокупности танка, что можно считать представительной для рассматриваемой эпохи.

О ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ЛИРИЧЕСКОГО И ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОГО.

ПРОБЛЕМА ГРАНИЦ ТЕКСТА

Поэтика произведения жанра ута-моногатари, как явствует уже из самого названия жанра, складывается из двух взаимопроникающих, но все же разнородных поэтик в соответствии с наличием в памятниках этого жанра разграниченных между собой поэзии и прозы.

Центральной проблемой поэтики Ямато становится поэтому взаимодействие танка с прозаическим контекстом внутри дана и в рамках всего памятника.

К моменту создания произведения танка были материалом уже готовым, уже существовавшим, они подлежали отбору, может быть, изменениям (отнюдь не существенным и не превышающим потерь и добавлений при частых переписываниях или при пересказах).

Разумеется, объединяя стихотворения разных поэтов разного времени в рамках одного произведения, автор Ямато-моногатари создавал тем самым новую общность текстов, устанавливая связи между ними; и под влиянием контекста дана и всего памятника происходили функциональные изменения текстов отдельных пятистиший. Однако танка сами по себе представали уже как бы заданными в виде текстов и заданными подчас вместе с ситуациями, эти экспромты породившими. Но вот способ описания ситуации и любого рода дополнения к ней зависел целиком от автора, его вкусов, его понятий о жанре и литературных традициях, степени его талантливости и т. д.

Из этого следует по меньшей мере один непреложный факт: танка по сравнению с прозаической частью Ямато-моногатари первична. Однако эта первичность далеко не везде и не всегда на протяжении памятника означает второстепенность и подчиненность прозы, она скорее обозначает предшествование создания стиха, и, следовательно, можно сделать вывод, что стилистическая целостность памятника, гармония его поэтической и повествовательной частей достигнута за счет авторской организаций прозы.

Проза этой эпохи нередко полностью зависела от стиха, подчинялась требованиям танка. В Ямато-моногатари, как мы намереваемся показать, все чаще встречается преодоление стихотворного начала, иногда даже во имя решения чисто литературных задач. Так или иначе, это было примериванием прозы к стиху с самыми разными результатами и выводами.

Удобнее всего, видимо, рассматривать проблему этого отношения на уровне дана (эпизода) — прежде всего и потому, что именно дан правомерно считать единицей композиции в памятнике, относящемся к жанру ута-моногатари. К тому же разница между списками произведения заключена именно в порядке следования данов или в наличии либо в отсутствии некоторых из них, и в гораздо меньшей степени для разных списков характерны текстуальные изменения внутри отдельных данов, следовательно, текст дана — наиболее достоверный законченный отрезок памятника.

Как уже говорилось, все эпизоды Ямато-моногатари принято считать построенными сходным образом и излагающими, кто, когда, где, при каких обстоятельствах, кому адресуясь, какую танка сложил. Надо сказать, что эта схема, похожая на структуру простого, не очень распространенного предложения, кажется более соответствующей тем предисловиям, которые предпосланы танка в домашних поэтических сборниках и антологиях, или комментариям, следующим за стихом. Ряд данов Ямато-моногатари развертываются точно по этой схеме, напоминая распространенное заглавие к стихам, а вовсе не новеллу со вставными стихами. Иногда эта шестичленная схема сокращается вдвое и втрое, например:

«Тот же Укё-но ками — Гэму-но мёбу…» (Ямато-моногатари, 31-й дан).

«В дом Укё-но ками — дама…» (31-й дан).

«Кайсэн, отправившись в горы…» (50-й дан).

«От Сайин во дворец…» (51-й дан).

И сразу же вслед за этим помещается пятистишие.

Иногда в предшествующей танка повествовательной части буквально тремя словами выражается вся важная информация: «Написано, когда умерла дочь Кимухира…» (Кимухира-га мусумэ сину то тэ) (116-й дан).

Есть и совсем короткие варианты, когда называется лишь имя автора танка:

«Ёдзэйин-но итидзё-но кими…» (47-й дан).

Но примечательно, что в большинстве случаев к такому сокращенному варианту схемы автор прибегает тогда, когда в предыдущих данах уже названы и автор, и получатель танка и сюжетная ситуация приблизительно тоже ясна, например:

«Это тоже императорское [стихотворение]…» (52-й дан).

«Снова тот же принц той же даме…» (79-й дан).

«Тому же принцу — другая дама…» (107-й дан).

«И это та же дама из Цукуси [написала]…» (130-й дан).

Этим словом онадзи («тот же») происходит объединение дана с предшествующим или группой предшествующих. Необходимо отметить, что в самом дане нет иных указаний на то, что об этом персонаже рассказывалось ранее, таким образом, слово онадзи — «тот же» или коно — «этот» выполняет определенную функцию на уровне композиции целого памятника.

Однако, если повествовательная часть эпизода, пусть даже она содержит связующее на уровне композиции звено, представляет собой столь краткую и нераспространенную фразу, встает вопрос, какова же соразмерность поэтического и прозаического начал на протяжении текста памятника, где лежит центр тяжести эпизода, что главное и второстепенное в тексте, что в нем является доминирующим — проза или стихи.

Относительно прозаического окружения танка в Исэ-моногатари Н. И. Конрад писал: «В отличие от Кокинсю прозаические части Исэ не только более развиты по величине, не только играют самостоятельную стилистическую роль, но имеют и очень большое композиционное значение»[38]. «Предисловие к Кокинсю в общем и целом дает, в сущности, не более чем простое основание для темы стихотворения: оно рисует обстановку, среди которой раскрывается лирическое содержание танка»[39]. «…Проза Исэ дает рассказ с подчиненным ему стихотворением»[40].

Чтобы разобраться, каково это соотношение в Ямато-моногатари, стоит, как нам кажется, вопрос о равновесии между стихом и прозой и центре тяжести эпизода поставить как вопрос о рамках текста отдельного эпизода (дана), в таком виде его решение представляется вполне конструктивным.

Под рамками текста мы имеем в виду понятие, раскрываемое исследователями как «граница, отделяющая художественный текст от нетекста и принадлежащая к числу основополагающих. Одни и те же слова и предложения, составляющие текст произведения, станут по-разному члениться на сюжетные элементы в зависимости от того, где будет проведена черта, отграничивающая текст от нетекста. То, что находится по внешнюю сторону этой черты, не входит в структуру данного произведения: это или не произведение, или другое произведение»[41].

вернуться

38

Н. И. Конрад. Очерки японской литературы. М., 1973, с. 136.

вернуться

39

Там же, с. 137.

вернуться

40

Там же, с. 138.

вернуться

41

Ю. М. Лотман. Структура художественного текста. М., 1970, с. 255.

См. также: Б. А. Успенский. Поэтика композиции. М., 1970, с. 181—195.