Подмена понятия всегда имеет сознательной и бессознательной целью сведение подменяемого понятия к подменяющему. У относительно здорового индивида подмена принимает наиболее легкие формы, — он часто просто путает мотив и цель. Например индивид на которого не смотрят представительницы противоположного пола, пытаясь найти объяснение столь неприятного для него расклада, приходит к выводу что во всем виноват либо его маленький рост, либо цвет глаз, либо неумение прилично одеться. Хотя каждый день такому индивиду встречаются люди еще более низкого роста или менее прилично одетые и в то же время являющиеся объектом жадных аппетитов женщин. Здесь подмена чисто сознательная: индивид всегда знает почему он не нравится, но подобно невротику говорящему очень много лишь для того чтоб не сказать самого главного, он загоняет действительную истину в самые отдаленные закоулки своего бессознательного, после чего загромождает подходы к ней баррикадами разного рода сомнительных объяснений. Впрочем, в отношении любви, при столкновении непонимания и сознательного обмана, первое безусловно определяет второе. И предопределен обман весьма простой причиной: дегенераты не способны любить. Природа, отняв у них эту возможность, не дала им и встречную — быть любимыми. Таков непреложный факт, но мы отмечаем его без всякого сожаления. Дегенераты могут быть обольстительными ловеласами, профессиональными альфонсами, сексуальными гигантами, но они никогда не поднимутся выше банального секса, являющегося всего лишь одним элементом простой и одновременно сложнейшей системы отношений между двумя отдельными людьми.

Не существует, да наверное и не может существовать четко определенной научно-обоснованной концепции относительно вопроса: с чем человек сталкивается раньше, с чисто сексуальным инстинктом или же испытывает любовное чувство? Все-таки люди, несмотря на их общее название, отличаются слишком сильно и делать единый вывод для всех было бы некорректно. Человек тем продвинутей, чем больше различий между явлениями он чувствует. А для того чтоб чувствовать разницу, необходимо ощущать и переживать эти самые явления, необходим личный опыт. Относительно большинства, представляется правильным предположить приоритет секса перед любовью, ибо секс доступен всем существам имеющим половую дифференциацию, понятие любовь — чисто человеческое. И понятно, что если разницу между тем и другим не ощущают 14–15 летние дети, это может быть вполне объяснимо — физиология тогда обычно сильнее воли, если ее не чувствуют те кому двадцать, то данный факт подозрителен, если же, к примеру, двадцатипятилетний заявляет что не видит ни малейшей разницы между сексом и любовью, вряд ли данного индивида можно назвать полноценным эволюционирующим субъектом. Он может быть ходячим компьютером, куском колбасы, сала, мыла, а чаще всего — просто бесформенной бочкой с дерьмом, но он точно никогда не будет хорошим товарищем, не говоря о настоящей дружбе. Ведь дружба — всего лишь частный случай любви, т. к. любовь, помимо всего прочего, имеет как одну из составляющих, — сверхзавышенную переоценку личности любимого человека. Я вижу выдающееся подтверждение всему вышесказанному в том, что одни из древнейших обнаруженных законченных литературных произведений — «Гильгамеш» и «Рамаяна» записанных задолго до "нашей эры", как раз и утверждают подобные принципы. Обезьяны, попав под влияние интеллектуалов, начинают приобретать видимое подобие человека.

Любовь, в градации чувств, попадает в слабые. Прежде всего потому, что переходя на массу она делает ее значительно слабее. Доктор Геббельс хвастался, что после его речей в Рейхстаге можно спокойно приказать слушателям повыпрыгивать из окон, что те молниеносно проделают. Геббельс отнюдь не сотрясал воздух. Вопрос: стоила ли пусть и самая гениальная речь "мышиного доктора", по упорно циркулирующим в Рейхе слухам покупающего костюмы в магазинах детской одежды, стольких потенциальных жертв? Конечно нет! И тем не менее масса часто бросалась и бросается жертвовать своими отдельными жизнями, движимая "объяснениями в любви" влетающими в ее уши из уст разного рода соискателей. А поскольку масса слаба не только в силу своей бессознательности, но и по сравнению с тем кто объясняется ей в любви, можно однозначно констатировать: объяснение в любви бессознательной массе — всегда обман. С вопросом соотношения любви и секса столкнулся и идеолог современного сатанизма А. Ш. ЛаВей. То что сексу он уделяет несравненно больше внимания нежели любви, должно восприниматься как в духе времени (в Штатах шел разгар сексуальной и гомосексуальной революций), так и исходя из личных качеств и биографии автора. Понимал ли он в чем различие? Скорее всего да, так как во-первых был человеком сильным, во-вторых — интеллектуалом, но самое главное, — он был романтиком, в творчестве которого постоянно присутствует лирические интонации. "Не являются ли «вожделение» и "плотская страсть" более подходящими терминами для определения «любви» в приложении к продолжению рода человеческого? — вещал идеолог современного сатанизма, — Не есть ли «любовь» лебезящих священных писаний простой эвфемизм для сексуальной деятельности, или "великий учитель" был восхвалителем евнухов?". Употребляя все ключевые слова в кавычках, ЛаВей то ли высмеивал их смешение в умах бессознательных масс, то ли пытался стать выше их, стремясь максимально приблизить схемы собственного мышления к идеалу, которым в его представлении являлся Сатана, а Сатана всегда один. Однако он аккуратно обошел вопрос любви между мужчиной и женщиной, сосредоточившись на погроме т. н. всеобщей любви. "Любите друг друга", сказано в высшем законе, но что за смысл вложен в эти слова? На каком рациональном основании покоится этот стих любви? Почему я не должен ненавидеть врагов моих; ведь если я «возлюблю» их, не отдаст ли это меня в их власть? ".[73] Цитаты из "Сатанинской Библии" ЛаВея приведены еще и вот по какой причине. Дело в том, что формальные противоположности иногда связаны невидимыми нитями фактического единства. Всем известно что высшие коммунистические бонзы и номинальные руководители буржуазного мира очень часто спокойно договаривались между собой, несмотря на декларируемое желание уничтожить идеологического противника. Вспомним беспрецедентный вклад Штатов в создание сталинской экономики, при том что из Кремля каждый день неслись призывы превратить весь мир в большой коммунистический концлагерь. Вспомним что, и в каких количествах, поставлял Рузвельт Сталину. Или возьмем преступный мир и полицейско-карательные органы. Казалось бы, структуры абсолютно противоположные и единство между ними невозможно в принципе. Но далеко не каждый опытный глаз всегда различит где кончается одно и начинается другое. Так же христианство и сатанизм. Современный сатанизм — это в первую очередь антихристианство. Видимо, во вторую и в третью — тоже. А следовательно, между ними должно быть и единство. ЛаВей это признавал, заявляя что Сатана был лучшим другом церкви во все времена. Но ЛаВей — антихристианин. А вот Мартин Лютер, основатель протестантизма, продуктом которого является и ЛаВей, — вспоминал после своей первой аудиенции у папы"… я знаю, наконец, что папа — это Антихрист, и его престол — престол самого дьявола".(d'Aubigne, History of the Reformation in Sexteenth century, VI, 10). Поэтому стать в позу антихристианина — не выход для интеллектуала, но всего лишь удобная позиция для фигляра. Нужно быть не «против», а «вне». Какое нам дело до христианско-антихристианских «межконфессиональных» разборок? И вот для этого и нужно не просто "новое мышление", о котором с чьей-то подачи говорил Горбачев, нужно "другое мышление".

Любовь делает слабее и отдельно взятого индивида, но ослабление это принципиально иного рода. Как известно, обмануть одного, отдельно взятого человека, пусть и с низким уровнем интеллекта, очень часто оказывается весьма трудной задачей. Двоих обмануть куда легче. Еще легче обмануть десятерых. Большая толпа в человек двести-триста будет обманываться сама собой, разумеется, при отсутствии направляющего влияния интеллектуалов и правильной внешней постановке задачи. Сверхлегкая задача — обман целого народа или группы народов не имеющих собственной интеллектуальной элиты. Здесь требуется минимум специальных знаний и частое молниеносное выдвижение наверх политической пирамиды очередной посредственности — блестящее тому подтверждение. Не менее легкая задача — анализ отношений между большими толпами или между народами. Проанализировать же полную структуру отношений двух людей, становится задачей подчас абсолютно невыполнимая. Вне зависимости от того принадлежат ли анализируемые к одному или разным полам. Здесь мы имеем прямую противоположность с техническими устройствами, всегда состоящими из множества элементарных звеньев, принцип работы которых можно спокойно довести до понимания подавляющего числа индивидов. В свою очередь, понимание принципа работы всего устройства содержащего миллионы простейших звеньев (например компьютера включающего в себя несколько миллионов триггеров), — доступно единицам. Мы, такими образом, видим, всю ничтожность попыток создания искусственного интеллекта на базе микропроцессорных устройств, а вот создание математической модели анализирующей поведение толпы — задача более чем реальна. Люди не могут создавать эмулятор интеллекта одного человека, т. к. не могут дать интеллекту четкого определения. А не могут потому, что интеллект — это высшая ступень которой может достичь отдельный человек на индивидуальном уровне, а будучи неспособными полностью проанализировать такие присущие абсолютно всем индивидами чувства как ненависть или зависть, люди не могут создать модель столь сложного признака как интеллект. В отношении же любви мы сталкиваемся с взаимным проявлением чувств двоих людей. Но два человека — это еще не статистическая совокупность, хотя количество степеней свободы такой монады меньше чем у ее индивидуальных составляющих.