Урм приветствует меня, но совещание пока не начинается – задерживаются ещё четверо. Впрочем, условленное время ещё терпит, поэтому пока обмениваемся лагерными новостями и новыми впечатлениями. Обычный трёп.

Наконец все в сборе и начинаются доклады. Я вношу услышанное в тетрадь, где постепенно прорисовывается вся картина осады. Итак… Первое – пять десятков требучетов будут готовы через два дня. Вроде немного, но это – страшная сила, которая до сих пор массированно никогда не применялась при осадах. Площадки под них уже расчищены. Как и подъездные пути для доставки к ним снарядов и камней. На пляже стоят десять осадных башен в полной готовности. Это для хашара. Тех тушурцев, которых погонят на стены. На убой. Готовы и двести штурмовых лестниц. Не узких, которых так любят показывать в голофильмах про старину, а настоящих. На восемь человек. Широких и длинных. Они должны достать до края городских стен. Если, конечно, осаждённые позволят хашару это сделать. Или будет к чему их приставлять.

Далее – готовы уже три тысячи больших горшков для требучетов. Из них больше половины снаряжены нефтяной смесью. И производство растёт. Пленники приспособились, но выработка стоит на одном уровне, потому что те, кто научился работать, выбиваются из сил. А новенькие, кто пока относительно свежий, ещё толком лепить большие кувшины не могут.

Солдаты бодры духом, отъелись, отоспались после быстрого перехода, и горят желанием поскорее разделаться с Кыхтом и отправиться домой. Вроде всё нормально. Но гложет меня какой-то червячок изнутри. Смутное беспокойство. Слишком гладко всё идёт. Слишком. И осаждённые забились за свои толстые стены и не высовываются наружу. Даже не стреляют из луков, не говоря про ответный огонь из тех машин, что имеются за городскими стенами. И пленники услужливо покорны, не протестуют и не саботажничают. Просто идеально всё. А когда всё идёт вот так, по накатанной дороге, как по рельсам, – жди беды. Большой беды! Но я молчу, потому что не хочу накаркать.

С флангов и тыла к нам не зайти – там неприступные скалы и рёсцы, которые относятся к тушурцам, как к скоту для забоя. То есть после них живых не остаётся. Они просто не смогут пропустить армию короля, потому что это будет против всего их воспитания и образа жизни. А впереди – город. Значит, что-то там есть. Что-то, о чём нам неизвестно. Впрочем, нам бы дождаться только окончания работ над требучетами, и тогда нам даже вся королевская армия, вся рать тушурцев будет не страшна. Потому что каким бы человек ни был упёртым и сумасшедшим, в огонь он добровольно не пойдёт. Психика не позволит. Мозги просто откажут, и всё.

Так что же нас ждёт такое-этакое? Что? Три тысячи фиорийцев постоянно в поле. Возле боевых машин и наших строек. Тысяча – охраняет рабов и место работ. Тысяча на отдыхе. Каждая из этих тысяч меняется каждый день. Вчера охраняли рабов и надзирали над ними, сегодня – на отдых, в лагерь. А потом – в поле, охранять наши камнемёты, следить, чтобы тушурцы заготавливали камни, лепили горшки, перегоняли нефть, заряжали наши глиняные снаряды. Ну и заодно таскали из каменоломни булыжники для тех требучетов, что сейчас используются…

Два дня пролетают незаметно. Завтра наконец начнётся настоящая работа. Сегодня днём большинство воинов Фиори отдыхает, потому что уже ночью рабы потащат новенькие огромные требучеты на свои места, понесут на носилках глиняные ядра, залитые по горлышко импровизированным напалмом. Покатят осадные башни, поволокут лестницы. Последние две пригодятся нескоро. Но понадобятся. Так что пусть уж лучше рабы заранее доставят их на место, чем потом суетиться и психовать…

А это что? Тревога? Тревога, вашу мать!!! Отряд – к бою! К бою!!!

Я взлетаю на вал, взбираюсь на вышку и холодею – из ворот несутся… Этого не может быть, но тем не менее – вот они, отборная гвардия короля Тушура, его птичья кавалерия! Их немного. Вряд ли больше, чем нас. Но эти монстроподобные псевдостраусы бегут так шустро, что в один миг пролетают расстояние в четыре сотни метров от распахнутых ворот Кыхта до проходов, прикрываемых нашими камнемётами. А за спинами гигантских птиц торчат стрелы, копья, дротики…

У перехода свалка. Наши подтягиваются туда, все, кто может. Хвала Высочайшему, у кого-то хватило ума оставить прикрывающие отряды на оставшихся двух переходах и выкатить поперёк них телеги с торчащими в стороны копьями. Даже одному страусу их не перепрыгнуть, а тем более с всадником в доспехе. Но тушурцы не сдаются. Птичья кавалерия валит такое же заграждение на атакуемом мосту, наши пятятся, но тут в свалку врезается конный отряд. А затем я холодею – впереди скачет дель Саур, ведущий своих людей в самоубийственную атаку. Пытается выиграть время?

– Коня мне! Живо! Все за мной! Арбалеты – готовь!!! – надсаживая горло и срывая связки, проорал я.

Твою же мать!!! Всадников герцога уже перемололи. Во всяком случае, его стяга я не вижу. Там – каша. Мясорубка. Но тушурцы застряли. Точно застряли. Кто-то из наших оказался умным. Или предусмотрительным. Солдаты с громадными, в рост осадными щитами, которые должны прикрывать их от стрел, построили цепь, ощетинившуюся пиками. Они длиннее копий, которыми вооружены всадники, и птицы не идут на острия, несмотря на все потуги своих хозяев…

Я пускаю Вороного в бешеный аллюр, а следом за мной раздаётся дробный гул четырёх с половиной сотен конных воинов. И в голове у меня единственная мысль – если рабы сейчас взбунтуются, нам конец… Но тут же все посторонние мысли вылетают из головы, в ней только пустота, холод и равнодушие. Как положено истинному воину в сватке. Никаких лишних эмоций. Битва – и больше ничего… Взмах копья, и за моей спиной начинают вырастать крылья – это мои солдаты разворачиваются в цепь. Лишь бы пехотинцы продержались ещё чуть-чуть…

А из ворот Кыхта валит толпа простых солдат! Вот оно! То, что я ждал! Та самая неприятность! Держись, ребята!.. Наши копья не простые. Их наконечники из лучшего металла во Вселенной, того самого, что идёт на обшивку звездолётов во всей известной Галактике, независимо от рас и видов разумных, её населяющих. И они врезаются в широкую грудь громадных страусов, которые закрыты не только плотными жёсткими перьями, самими по себе являющимися отличной бронёй, но и небольшими металлическими сетками, затянутыми ремнями. Хриплый клёкот, визг, почти как у собаки, страшная сила пытается вывернуть у меня из рук оружие, с ног до головы окатывает тёплая солоноватая струя крови, но пехотинец прикрывает меня ростовым щитом, а я держу копьё. Страус вскидывается, бьёт когтистыми лапами, уже лёжа на боку, а его всадник тщетно пытается выдернуть придавленную тушей птицы ногу, и сразу две секиры опускаются на него, рассекая войлок кольчуги, словно бумагу.

Остальные мои воины не отстают от своего командира. Треск, лязг, клёкот и вопли умирающих, слитный щелчок сотен арбалетов… Становится легче. Стрелы с игольчатыми наконечниками раздвигают кольца птичьих кольчуг, прошивают перья, находят могучие сердца, качающие кровь со страшной скоростью. Серпы другого типа стрел отрубают всадникам руки и ноги, головы мячиками прыгают по земле, бьётся и сучит длинными лапами обезумевший страус, которому такая стрела, выпущенная в упор, отсекла половину голенастой ноги. Длинный изогнутый клюв хватает кого-то из тушурцев, вырывает из него куски плоти… Те, кто спешил на подмогу королевской гвардии, замерли, заколебались… Третий залп! Всё! Они сломались! Воины на птицах легли практически все.

И только тут я замечаю, что стою на валу из трупов. Из мёртвых человеческих и конских тел. Мы бились на павших фиорийцах… А мои ребята словно осатанели. Они стреляют уже не залпами, а поодиночке, и тушурцы один за одним валятся на землю будто подкошенные. Расстояние слишком мало, арбалетные болты пробивают сразу два, а то три тела. Войлок им не преграда. С тыла раздаётся дикий рёв, в котором нет ничего человеческого, – это бегут к нам на выручку те, кто был в лагере. Задерживаетесь, ребятушки. Долго копаетесь… И летит первое огненное ядро прямо в цель, попадая в первую шеренгу выживших при обстреле из арбалетов. Вспухает огненная стена, дикие крики, почти мгновенно затихающие, вопли, а потом, поскольку лёгкий ветерок в сторону реки тянет от города, до нас доносится непередаваемая вонь горелого мяса и сожжённой нефти… Но я ещё успеваю рассмотреть, что городские ворота, через которые осаждённые пытались организовать вылазку, медленно захлопываются. И тогда вся сила вдруг уходит из мышц, и я медленно, покачиваясь на мягких телах мертвецов, спускаюсь на землю. А наши уже рядом… Перелезают через жуткий вал и останавливаются, потому что перед ними – грязное, чадное пламя нефти и человеческого жира…