Помолвка прошла нормально, Вилли уехал, а Маргарита осталась — готовиться к переходу в православие и совершенствоваться в русском языке. Вот только Николай зашивался. Как уже говорилось, народ к нему пер со страшной силой, а ведь требовалось еще и начинать вникать в государственные дела. С потоком посетителей надо было что–то делать, и я предложил ему наконец–то организовать нормальный секретариат, а не такой, какой он оставил мне в Приорате вместе с постом председателя комитета.

— Ну, Владимир вроде сможет справиться, — неуверенно предположил Ники. Он имел в виду среднего приоратского секретаря.

— Разумеется, но только если над ним будет стоять толковый начальник, а под ним — грамотные подчиненные, умеющие работать. Сам по себе он способен только завалить любое порученное ему дело. Тогда уж бери младшего, он хоть тебе кошек в кабинете разведет и будет готовить хороший кофе со сливками. Ладно, похоже, этим придется заняться мне. И давай сразу прикинем, какие из твоих прошлых обязанностей мне придется взвалить на себя.

— Все три комитета — и аляскинский, и по голоду, и по Транссибу. Имея в виду скорое начало его строительства, не помешало бы найти хорошего министра путей сообщения. Посьета я отправлю в отставку сразу после того, как найду подходящую кандидатуру ему на замену.

— Витте тебя устроит? А в товарищи по техническим вопросам ему в самый раз подойдет князь Хилков.

— Они согласятся?

— По идее должны, но надо, разумеется, с каждым переговорить.

— Вот и займись этим.

— Слушаюсь, ваше императорское величество.

— Алик, не надо, а? — попросил Николай. — Я, конечно, понимаю, что ты шутишь, но и ты меня пойми. Меня от этих рож скоро тошнить начнет! И каждый ведь именно с императорского величества и начинает.

— Хорошо, учту. Просто «вашество» тебя устроит? Тогда еще один вопрос — на кого ты свой воздушный флот оставишь?

— Да, неохота, но придется. Думаю, Александр Федорович будет самой подходящей кандидатурой.

Я поначалу хотел возразить, что Можайский уже старый и, наверное, скоро помрет, но потом решил, что еще не факт. Это он в другой истории помер, там у него под конец жизни шли сплошные расстройства, а я по своему недавнему опыту знал, что от них и молодой да здоровый может слечь. Сейчас же Александр Федорович — успешный авиаконструктор, особых причин горевать у него нет, так что, может, он и проживет здесь подольше, чем там.

— Правильно, Можайский — самая подходящая кандидатура и по опыту, и по званию, а Нефедов пусть продолжает командовать особым отрядом. Пока он один, получается дублирование начальственных функций, но это означает только то, что не надо тянуть с организацией второго отряда.

— Я думал сделать немного иначе, — возразил Николай. — Все–таки аппараты тяжелее и легче воздуха — они разные по природе своей. У них и приемы пилотирования сильно отличаются, и обслуживание тоже. Поэтому предлагаю их разделить. Пусть аэроотрядом продолжает командовать Нефедов, авиаотряд же возглавит Кованько.

— Тоже неплохо.

Николай прошелся по кабинету, но на очередном шаге вдруг встал и скривился.

— Спина? — догадался я. — Что Боткин говорит?

— Что оно еще месяц может причинять неудобства. Да оно и понятно — ребру же полный покой не обеспечишь, оно постоянно двигается при дыхании, а это препятствует заживлению.

— Сам догадался или Евгений Сергеевич сказал?

— Сам, — подтвердил брат.

А у меня все–таки были сомнения. В медицине я, может, и не полный ноль, но явно где–то близко. То есть хоть что–то знаю только о тех болезнях, которые были у меня самого, и в меньшей степени — о тех, коими страдали близкие люди. Так вот, ребра за всю первую жизнь я ломал два раза и сейчас не припоминал, чтобы они у меня болели больше месяца подряд. Так, где–то неделю с небольшим неприятно, а потом уже при неосторожных движениях так резко, как поначалу, уже не дергает. Да и у Ники не перелом, а, по словам Боткина, только трещина. Правда, рентгена тут нет, так что доктор может и ошибаться.

— Я с тобой от еще о чем хотел поговорить, — продолжил тем временем брат. — Все, что я сейчас делаю, это суета. Но ведь нельзя же за ней потерять действительно важные задачи! Давай подумаем, в чем могут состоять первоочередные из них. Те, которые нельзя откладывать. У тебя какие–нибудь соображения по этому поводу есть?

— В общем, да. Мне кажется, что тебе следует составить три типовых речи. Одну для произнесения перед консервативными слушателями, другую перед умерено либеральными, и третью — перед такими же, но неумеренными. К новому государю всегда внимательно прислушиваются. Всем интересно, что он скажет. Вот, значит, дабы не ляпнуть что–нибудь необдуманное, типовые речи лучше составить и выучить заранее.

Для Николая подобный подход был не внове, он занимался подобным и в детстве, и в юности, готовясь к беседам сначала с Александром Вторым, а потом с отцом. Поэтому он только спросил:

— Я разве уже что–нибудь успел ляпнуть?

— В общем–то да. Что ты отвечал почти всем, подходящим к тебе с выражениями соболезнования?

— Ну… что я очень тронут…

— Вот именно. И некоторые остряки уже втихомолку хихикают, что государь–то наш того, слегка тронулся. Оно тебе надо? Так что давай прямо сегодня вечером и начнем сочинять шпаргалки.

— По–моему, вечером ты будешь занят, — слегка улыбнулся брат.

— После одиннадцати — это, по–моему, уже ночь, а я говорю именно про вечер. Если тебе некогда или неохота, могу составить речи сам, а потом мы быстро что–то там поправим и внесем дополнения, если потребуется.

— Пожалуй, так будет лучше. И, кажется, нам пора начать думать, в чем будет состоять главная задача нашего с тобой царствования. Вот только не говори мне, что оно будет не наше, а исключительно мое! Все равно не поверю.

Намек Николая на занятость моего вечера был связан с тем, что по средам ко мне обычно приходила Юля и оставалась до утра четверга, а сейчас была как раз среда. С мышкой же я практически сразу убедился, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Она не расстроилась и, разумеется, не стала ревновать, ее больше интересовало, все ли правильно делает Юля. Мало ли, вдруг балерина чего–нибудь не умеет, это ж ей не пляски танцевать! Тогда вмиг научим. Я объяснил, что при необходимости смогу заняться преподавательской деятельностью и сам, на чем вопрос был исчерпан.

От Николая мы с Юлей особо не таились — зачем? Брат последнее время взирал на нас легкой завистью, ибо с прибытием в Питер Маргариты его роман с княгиней Урусовой прекратился, а отношения с Ритой должны были перейти в горизонтальную плоскость только после свадьбы.

Разумеется, черновики речей брату я накатал быстро, а насчет главной задачи царствования не стал даже задумываться. Во–первых, потому, что сначала надо было разобраться с не такими глобальными, но зато куда более неотложными проблемами. А во–вторых, подумывать о подобном я начал недели через две после того, как очнулся в теле едва не умершего младенца. И довольно часто к этим размышлениям возвращался, так что сейчас у меня уже была готова довольно стройная концепция — по крайней мере с моей точки зрения стройная. Но знакомить с ней Николая было, пожалуй, пока рановато.

А вот настроить его на довольно скорую реформу министерств следовало.

Дело было в том, что в нынешней России император являлся по совместительству еще и премьер–министром. Это почти то же самое, как если председатель совета директоров крупного концерна станет подрабатывать в нем ночным сторожем. Когда все только начинается, подобное бывает часто, ведь обычно в будущей гигантской корпорации на старте работают хорошо если три человека. Но потом, когда появляется прибыль и фирма расширяется, от подобной практики отходят. Так вот, Россия расширилась давно, а избавиться от ненужного теперь совместительства на верхних уровнях власти так и не удосужилась. Правда, имелся некий комитет министров, но это была какая–то совершенно ни к чему не пристегнутая контора. Этот комитет не имел никакой реальной власти и ни за что не отвечал, а являлся местом почетной отставки старых маразматиков и не менее почетной ссылки не пришедшихся по двору. Председателем там сидел Николай Христианович Бунге, бывший министр финансов. Отец переместил его в комитет, поддавшись уговорам довольно влиятельного публициста Каткова, Победоносцева и императрицы. Катков капал императору на мозг потому, что Бунге считал его дураком, Победоносцев — из–за умеренно либеральных взглядов Николая Христиановича, а маман — просто из–за того, что он был немцем. Однако брата эта троица уже уболтать не сможет, пой они хоть все хором, хоть каждый по отдельности — уж это мне обеспечить нетрудно. Тем более что Бунге с моей точки зрения был лучшим министром, чем сменивший его Вышнеградский. В общем, реформу министерств можно было провести одним из тех путей.