Айзекс рассказывает, что Чака каждое утро принимал ванну, а затем натирался шариками из сырого мяса. Иногда короля одолевала хандра, тогда он целые дни напролет проводил в хижине с наложницами. Спал Чака, скрючившись на соломенной подстилке и примостив голову на деревянное изголовье. Человек, претендовавший на аудиенцию короля, должен был следовать этикету не менее строгому, чем при дворе европейского монарха.
Его жестокость часто принимала экстравагантные формы. Как в том случае, когда Чака повелел убить тысячи человек, провинившихся лишь тем, что не явились лично засвидетельствовать свое горе по поводу кончины матери короля. Причем кара эта самым смехотворным образом распространилась и на скот казненных — будто коровы тоже должны были присоединиться к Чаке в его вселенской скорби! В другой раз, заподозрив кого-то из наложниц в неверности, король полностью истребил свой гарем и завел себе новый. Правосудие Чаки выглядело обычно следующим образом: когда несчастный подсудимый уже спешил прочь, ему одним точным движением — резким рывком сбоку — ломали шею, а затем добивали дубинками.
К белым людям Чака отнесся с радостным, детским любопытством. Он еще не настолько хорошо их знал (в отличие, скажем, от Дингаана), чтобы всерьез опасаться. Белые пришельцы появились перед Чакой в тот момент, когда он отчаянно скучал. Миллион банту уже сложил свои головы в племенных войнах, все земли вокруг завоеваны, и, собственно, у зулусского короля не осталось никаких дел — разве что любоваться на свой великолепный скот или забавляться с глупыми наложницами. И тут, откуда ни возьмись, появились белые гости и принесли с собой столько нового и волнующего. Чего стоили одни рассказы о заморском «брате-короле» по имени Георг! Судя по всему, Чака проявлял живейший интерес ко всему, что было связано с жизнью английского монарха.
Последние годы жизни зулусского деспота были озарены радостью от даров белых людей. Это были простые, незатейливые вещи — макассаровое масло и слабительная микстура, безопасная бритва (смелый подарок, учитывая буйный характер короля!) и зеркало на подставке, — но Чака относился к ним с простодушным восхищением. С непрошибаемой логикой дикаря он рассудил, что, если одна пилюля — хорошо, то двадцать пилюль будут в двадцать раз лучше. А посему весь двор короля периодически страдал от передозировки очередного патентованного средства. Жаль, Чаке так и не удалось пересечь океан, чтобы встретиться со своим «дорогим братом» Георгом. А он так об этом мечтал! Полагаю, Клио, древнегреческая муза истории, веселилась бы от души на этой встрече. Представляете себе Чаку в роли первого джентльмена европейского двора? Интересно, о чем бы говорили эти два человека? Впрочем, Георг IV, как известно, был ревностным католиком. Поэтому не исключено, что они прекрасно бы поладили. Любопытно бы также посмотреть, как сказался бы этот визит на замашках Чаки. Могу себе вообразить некие варварские копии брайтонского Павильона, разбросанные по зеленым холмам Зулуленда!
Увы, ничему из этого не суждено было сбыться. Как мы помним, Чака пал от руки своего сводного брата Дингаана и был похоронен на том самом месте, где сейчас стоит его мемориал. Кстати, памятник поражает почти протестантской сдержанностью: на каменном пьедестале с памятной табличкой стоит скромная задрапированная урна с прахом. Воистину, подобный мемориал скорее пристал бы Джону Уэсли.
Мое удивление возрастало по мере приближения к столице Зулуленда, городу Эшове. Я ожидал увидеть местность, заросшую буйной тропической растительностью, — другими словами, некое подобие Конго. А вместо того видел вокруг себя благодатные равнины и мягкие, округлые холмы. Просторные зеленые долины напоминали пейзажи родного Дорсета и Девоншира. Иногда за окном автомобиля проносились поля, смахивающее на йоркширские пустоши, а еще больше на торфяники Шотландии.
Зулуленд оказался на удивление зеленой страной и к тому же гораздо менее перенаселенной, чем Транскей. Здесь тоже склоны холмов были усеяны хижинами туземцев, но они разительно отличались от тех, что я видел в других резерватах. Если прежде преобладали беленые мазанки, то теперь взору моему представали плетеные жилища с крохотными оконцами. Массивные крыши, спускавшиеся почти до самой земли, придавали им сходство со старинными соломенными ульями.
Да и внешность местных жителей заметно изменилась. Здешние туземцы были выше ростом, темнее и выглядели более изящными, нежели их собратья из Транскея. Я отметил также присутствие многочисленных мужчин. Они куда-то шагали небольшими группами или же сидели, отдыхая, на обочине дороги. Там, где европейская одежда не скрывала тела, привлекала гладкая кожа, блестевшая на солнце, будто начищенная графитом. Что касается женщин, то они, как и везде, были заняты повседневными делами — таскали вязанки дров или тяжелые кувшины с водой. Движения их были отмечены все той же естественной грацией, хотя мне показалось, что здешние жительницы отличались большей живостью, чем женщины коса и пондо.
Само слово «Эшове» — звукоподражание, оно служит еще одной очаровательной попыткой местного населения передать шум ветра в лесных дубравах. Название станет понятным, если взглянуть на зулусскую столицу — город стоит на высоком холме в окружении великолепных лесов. Располагается он в двадцати милях от морского побережья, но благодаря возвышенному месторасположению в Эшове относительно прохладно. С первого взгляда мне показалось, что вся столица — великолепный отель, огромный универмаг и несколько магазинчиков, выстроившихся вдоль главной улицы. Однако позже я обнаружил, что вокруг центра разбросано множество каменных зданий — во всяком случае вполне достаточно для того, чтобы, собрав их вместе, составить небольшой респектабельный городок. В Эшове имеются как минимум четыре церкви, здание суда, больница, полицейский участок, современный плавательный бассейн, сельскохозяйственный колледж и здание, в котором печатается местное периодическое издание под названием «Зулуленд тайме».
Подсознательно я ожидал, что, забравшись в такую глушь, увижу вокруг себя одни черные лица. Каково же было мое удивление, когда в гостиничном холле я застал всю ту же публику, что и в каком-нибудь Илфракуме или Боскуме. Даже престарелая леди со своим бесконечным вязанием привычно сидела в угловом кресле. Персонаж, запомнившийся мне еще с раннего детства! Обед включал шотландскую похлебку и самый лучший пирог с почками, какой мне довелось попробовать за долгое время. В разговоре с хозяйкой отеля я похвалил их кухню и высказал предположение, что повар у нее, должно быть, англичанин или шотландец.
— О нет, — отвечала дама, — он зулус. Не желаете с ним познакомиться?
И она отвела меня в отдельно стоящее здание кухни, где представила маленького и пухлого зулуса в белоснежном поварском колпаке (уж не знаю, почему, но он напомнил мне «дурацкий колпак» — тот самый, что в былые дни надевался ленивым ученикам в виде наказания). У повара было труднопроизносимое имя Мзвайи. В ответ на мои комплименты он сообщил, что много лет назад работал у «замечательной английской миссус»,которая и научила его готовить все эти блюда.
Я преклоняюсь в восхищении перед этой незнакомой мне дамой. Именно они — эти неведомые скромные женщины — являются подлинными знаменосцами нашей цивилизации. И я подумал: что толку увенчивать лаврами наших политических лидеров? Ведь они не сделали ничего такого, что могло бы сравниться по своей пользе с подвигом англичанки, научившей зулусского слугу готовить превосходный пирог с почками! Я бы с удовольствием встретился с этой «замечательной миссус» Мзвайи и поблагодарил ее за весомый вклад в южноафриканскую цивилизацию.
К вечеру я почувствовал себя настолько уставшим, что уже в девять часов отправился в постель. Мне показалось, едва я успел сомкнуть глаза, как уже наступило утро. Я был разбужен деликатным появлением зулусской девушки, которая поставила на мой прикроватный столик поднос с утренним чаем. Яркое солнце заливало всю комнату. Откуда-то из ветвей соседнего дерева доносилось знакомое «хо-хо» — ибо никто не удосужился научить южноафриканских птиц настоящим утренним трелям.
