Плакала!..

Закрыла лицо руками; две светлые косички по бокам дрожащего забрала из тонких пальцев. Сгорбленные несчастные плечи. Тихие-тихие жалобные всхлипы.

— Это же СОН… Фрэнк… СОН…

Боксер смотрел на нее исподлобья, растерянно и тупо, как бычок на ярмарке. Пока он просто стоял и молчал, Джерри еще мог бороться с дикой злобой, клокочущей где-то у горла. Злоба не давала говорить, и он пока что мысленно подбирал слова. Такие, чтоб дошло, чтоб понял, безмозглый бык: Лили все знает сама. Лили нельзя куда-то вести — как невозможно и остановить, не пустить, заставить свернуть с дороги. Лили — знает.

В один миг он расправился с собственными сомнениями — так, словно их и не было никогда. Он обязан ей верить. Не верить — просто предательство.

Она же видела СОН, неужели непонятно?!.

— Лили…

Фрэнк несмело поднял руку, чтобы коснуться ее плеча.

Джерри судорожно сглотнул — но злоба все-таки качнулась и неудержимо плеснула через край. Злоба, конечно, не вспомнила о ружье — она стиснула кулаки, вскинула их над головой, бросила вперед нескладное тело… Боксер или не боксер — какая разница?!.

Сейчас я его убью.

Последняя обреченная мысль.

Фрэнк развернулся навстречу, хмыкнул, вскинул локти в защитную стойку.

— Смотрите!!!

Звенящий, еще стеклянный от слез голос Лили рассек сумерки — будто меч или молния. И Джерри, и Фрэнк замерли, не довершив начатых движений. Словно напоролись на этот голос — изумленный, счастливый, победный.

Джерри поправил очки и прищурился. В темноте все расплывалось перед глазами, особенно вдали, — но он увидел. Там, далеко, горизонт уже не был ровным, как под линейку. Причудливыми зигзагами резали небо островерхие крыши, готические башни, зубчатые стены, флюгера и шпили.

— Вот, — прошептала Лили.

— Зонд ноль-ноль-три, замер радиационного фона, квадрат А-один.

— Пошел.

— Зонд ноль-ноль-четыре, замер электромагнитного поля, квадрат А-один.

— Пошел.

— Зонд ноль-ноль-пять-один-штрих, дубль атмосферной пробы, квадрат А-один.

— Пошел.

— Зонд ноль-ноль-шесть…

Компьютеры исследовательского отсека расчерчивали виртуальную сферу планеты параллелями и меридианами, вырезали из нее сегменты, добираясь до магмы и ядра, наносили на поверхность контуры материков и океанов, полосовали их изобарами и изобатами, делили на климатические и природные зоны, тонировали, штриховали, накладывали фильтры и так далее. Это было красиво. Здорово до мальчишеского, несерьезного зуда в пятках — он и не думал, что до сих пор способен на подобное чувство…

Селестен Брюни пружинисто прохаживался из конца в конец отсека. Никак не мог заставить себя занять место перед главным компьютером, куда поступала сведенная информация. Приостанавливался на секунду, взявшись за спинку собственного кресла; скользил взглядом по широкому черному монитору: бело-лимонные столбцы цифр и вербальных данных становились все гуще, все длиннее. Основные показатели аналогичны земным; это хорошо. И снова — полный круг по отсеку, отрывистые команды, звучащие со всех сторон:

— Зонд ноль-двенадцать, проба грунта, квадрат Б-восемь.

— Пошел.

— Зонд ноль-тринадцать-пять-штрих-штрих… Прилетели. Вышли на орбиту. Арчи достал «Голоса Альгамбры». Как замечательно!..

Пятеро членов научного состава экспедиции сосредоточенно вглядывались в мониторы, стучали по клавиатурам, негромко переговаривались между собой и с машинами через портативные микрофоны у губ. Его команда. Тихие, незаметные пассажиры «Атланта», дождавшиеся наконец своего часа.

До сих пор каждый из них старательно прятался в свою раковину, запирался в личном отсеке и как можно реже выходил на контакт с членами экипажа. Брюни сам подал своим людям такой пример; но традиционная тактика поведения, многократно обкатанная учеными в Ближних экспедициях, за последние месяцы выродилась в болезненное отшельничество. Накапливалась критическая масса апатии. Он замечал это по себе: все уютнее чувствуешь себя в кресле, все ненавязчивее звучит двенадцатитоновая музычка, все ненужнее становится то, что осталось за пределами плотно закупоренной раковины… А главное, все прочнее проникаешься убеждением, что ничего и никогда не изменится. Что никто никуда не прилетит. Что так будет всегда.

— Зонд ноль-двадцать восемь-штрих…

Ребята молодцы. В один миг справились с оцепенением, стряхнули апатию и приступили к работе. Конечно, во всех пятерых чувствовалась нервозность, нездоровое возбуждение — именно так, положа руку на сердце, стоило бы классифицировать и его собственный мальчишеский азарт. Но нельзя сбрасывать со счетов и неожиданный сеанс связи с Землей — тоже колоссальная эмоциональная встряска.

Особенно для того мальчика из экипажа, инженера Ли. Неужели нельзя было дать ему договорить с невестой? Из вахтенного отсека все остальные просматриваются на мониторах, и Нортон не мог не видеть, что сеанс еще не окончен… и все же нажал на клавишу внутренней связи. Отдал распоряжения и сразу же, не дав Селестену возможности задать хоть один вопрос, направился в отсек управления готовиться к посадке. Алекс всегда знает, что делает. У него должны были быть причины поступить именно так, а не иначе.

И все-таки, насколько удивительно наложились друг на друга два настолько экстраординарных события! Селестен так и не определился, хорошо это или плохо, — но эффект вышел, безусловно, потрясающий. Неизвестно, как бы при ином стечении обстоятельств получилось пробудиться от четырнадцатимесячной спячки…

— Пошел.

— Зонд ноль-тридцать-восемнадцать-штрих, дубль замера, квадрат Д-три…

В одной из плановых разработок Первой Дальней предлагалось вводить научный состав экспедиции в анабиоз — до самого прибытия к цели: Братьям Брюни с трудом удалось затоптать тот проект. Классическая биология еще не дала окончательного ответа на вопрос влияния анабиозных процессов на клетки коры головного мозга. И, соответственно, гарантии сохранения интеллектуального потенциала испытуемых… Иными словами, взрывался Арчи, никто не гарантирует, что ученые с мировыми именами не проснутся перед посадкой полными идиотами!

Селестен был даже удивлен, когда оказалось, что их послушали. Потому что стервозная барышня постбальзаковских лет по имени Лейла Караджани давала любые гарантии. Вплоть до стопроцентного восстановления нервных клеток… ну и прочей антинаучной ереси, каковую именовала основами неоантропсихофизиологии. Слово из двух с половиной десятков букв ученая дама произносила на одном дыхании — получалось очень похоже на свист, каким призывают собак. Присутствующие профессора и академики с готовностью делали стойку. Селестена и Арчибальда, разумеется, обвиняли в дремучей гендерной отсталости… Но в конце концов послушали же!

Правда, пришлось включить в состав экспедиции этого… Впрочем, сейчас Габриэл, как и все остальные, запускал на исследуемую планету зонды, фильтровал возвратную информацию и азартно выстукивал ногами дробный ритм под столом. Пока придраться не к чему.

— Комплексная аномалия в квадрате Д-четырнадцать, командир! — Физик Йожеф Корн повернул голову, убрав руки с клавиатуры.

Командир. Это слово дошло до сознания Селестена на долю секунды раньше, чем смысл сообщения. Щекотная электрическая волна вдоль позвоночника. Нет, не тщеславие: просто потрясающее чувство развязанных рук. Теперь от него, биолога Брюни, в первую очередь зависит дальнейшая судьба экспедиции. После посадки даже Алекс Нортон опустится ниже рангом, нежели он… ну-ну, такой поворот мыслей определенно имеет под собой ростки тщеславия!.. Отставить.

— По каким параметрам?

Ответ физика был полным, обстоятельным, донельзя подробным — на иное Йожеф и не способен. За эту педантичность на Земле одни его ценили, другие терпеть не могли; Селестен причислял себя к первым — и не зря. Барабаня по спинке своего кресла, он сверял положения доклада ученого с информацией на мониторе. Желтовато-белые столбцы на черном фоне. Несколько красных мигающих строчек — внимание! Пальцы быстрее застучали по креслу. Стаккато, синкопы. Возбуждение нарастало, заострялось, как игла. Да, действительно… даже скорее всего… Вывод напрашивался сам собой; но озвучивать его от собственного имени Брюни не стал.