Помните детские «загадочные картинки»? Причудливое переплетение штрихов, линий. И задача — «найди мальчика!». Забавная игра.

Сколько таких «картинок» пришлось нам разгадывать среди сталинградских развалин! Только проигрывать в той игре нельзя было.

За много дней, проведенных на Мамаевом кургане, снайперы не отдыхали ни днем, ни ночью. Гасла инициатива, терялась изобретательность. Мы знали, что под каждым бугорком может скрываться опасность, но нас постепенно одолевало безразличие. Ведь если для выстрела снайперу требуется несколько секунд, то для того, чтобы обнаружить цель, приходится часами напряженно следить за передним краем противника. Но что может заметить смертельно усталый человек? Ничего, или просто подставит свою голову под пулю. И появлялось бессознательное стремление уклониться от поединка.

Поэтому командир полка дал нам суточный отдых. Наш участок обороны усилился группой бойцов лейтенанта Федосова, опасность полного окружения миновала, и мы могли теперь немного поспать. Но перед тем как забраться в свои «спальни» — ниши под берегом оврага, мы рассказали и показали новичкам, чем опасны траншеи на Мамаевом кургане. Для новичков курган, вероятно, казался безлюдным.

Проспали мы целый день. Разбудил меня стук котелка над самым ухом: принесли ужин.

После гречневой каши с мясом и горячего чая снова потянуло в сон. Время, отпущенное командиром полка на отдых, еще не истекло, и мы опять нырнули в ниши.

Проснулись через несколько часов, когда ухнул разрыв мины в овраге.

Где-то рядом строчил фашистский пулемет. Трассирующие пули, как в вату, впивались в нависшую над нами стену оврага. Я заметил это уже возле перископа на снайперском пункте. Наблюдал не ради любопытства: надо обнаружить пулемет и заткнуть ему глотку, если не сейчас, в темноте, то с рассветом. Обнаружить его можно было по светящейся трассе пуль, но пулемет быстро умолк.

Ко мне подошел Двояшкин, присел рядом. В овраге что-то загремело: пустые консервные банки или котелки. Гитлеровский пулемет снова заговорил.

— По какой цели он стреляет? — спросил я. — Кто уронил котелок?

— В овраге много раненых новичков. Это они возле медпункта гремят котелками, — ответил Двояшкин.

— За подранками охотится! — возмутился я. И тут же решил во что бы то ни стало найти пулеметчика и продырявить ему голову.

С рассветом закипел бой, и я, сменив под этот шумок позицию, наконец обнаружил «охотника за подранками». Его голова тут же попала в перекрестье моего прицела. Пулемет замолк.

После этого выстрела я спустился в овраг, к раненым новичкам, что прибыли вчера ночью. Очень важно было знать, где и при каких обстоятельствах они были ранены. Особенно меня интересовали нулевые ранения. Ведь каждая рана имеет свою особенность и может подсказать, какие стрелки появились тут у противника.

У входа в санитарный блиндаж сидел широкоплечий, коренастый солдат. Кто черные глаза блестели испугом и радостью, и где-то в глубине их теплилась та острая солдатская шутка, с которой бойцы даже перед смертью не расстаются. Рот солдата был закрыт широким бинтом. Винт на подбородке насквозь пропитался кровью, побурел. Рядом с каской лежала какая-то порванная книга без обложки, а между ее листами — огрызок простого карандаша. На больших грязных руках солдата, на гимнастерке виднелись запекшиеся следы крови.

Он был ранен еще вчера утром.

Степан Сафонов — значилось у него в солдатской книжке.

— Как это тебя, Сафонов, угораздило подставить голову под фашистскую пулю?

Солдат посмотрел на меня укоряющим взглядом. Видно, хотел послать подальше, но я терпеливо ждал ответа. Наконец он взял карандаш и написал на листке книги нервным почерком:

«Ты, видать, так твою растак, еще не нюхал моей зуботычины. Хочешь, дам?..»

— Пожалуйста, — ответил я, — только не раздражайся и помоги мне установить, где и как тебя ранило. Это очень важно.

Только из третьего исписанного листка я узнал, что Сафонова ранило в рот, когда он прикуривал от цигарки товарища.

— А где тот солдат, что дал тебе прикурить?

«Мой друг, Чурсин, остался на передке, ждет своей очереди, ему тоже скоро влепят», — последовал письменный ответ.

Я зло выпалил:

— Растяпы! Мы целую неделю на высоте, но своих голов фашистам не подставляли, а вы ночь переждали — и половина команды вышла из строя. Как это получилось?!

Сафонов что-то начал писать в ответ, но я уже не стал читать, убежал на свои позиции.

По траншее проскользнул к могиле Саши Грязева, потом спустился в яму. Тут можно стоять во весь рост. Надо обдумать, как действовать против снайперов противника. Наверняка они на этом участке есть, но работают очень осторожно.

Фашистские снайперы, как правило, устраивали свои посты в глубине обороны, а мы вылезаем на самый передний край. У них много ложных позиций. Как отличить ложную от действительной? Небольшой опыт уже подсказывал мне: нужны наблюдательность и большая выдержка.

Скажем, на заре где-то мелькнет отблеск зажигалки — снайпер закурил. Засекай эту точку и жди: должна показаться паутина табачного дыма. Пройдет еще немного времени, а может, и целый день, и на какую-то долю секунды покажется каска. Тут не зевай! Но если даже опоздал взять, то уже ясно, где среди ложных позиций действительная.

Эти рассуждения с самим собой привели меня к выводу, что сегодня я должен, как никогда, внимательно следить за тем участком, откуда был сделан выстрел в грудь Саши Грязева.

Переползаю к позиции своего напарника Подкопова и начинаю наблюдение.

Проходит час, второй. От напряжения ломит глаза, устала шея, тяжело держать голову, но я не двигаюсь.

Подкопов убеждает меня: там, куда я смотрю, снайперского гнезда нет, проверено десять раз. Он уползает. Не могу не верить товарищу, но какое-то внутреннее чутье и желание отомстить за смерть Саши не отпускают меня с этой позиции.

Через час снова подползают с перископом Морозов и Подкопов. Теперь мы уже втроем обшариваем все тот же участок.

Над нами пролетают тяжелые снаряды шестиствольного немецкого миномета. Они взрываются в глубине нашей обороны, подымая столбы земли. Такие снаряды-великаны видны в воздухе. Они летят со скрипом, напоминающим голос ишака. Летят, переворачиваясь в воздухе с боку на бок, как поросенок в грязи. Немецкий шестиствольный миномет мы прозвали «ишаком» еще и за то, что он кричал раза два-три в день: на заре, часов в пять, потом в полдень и с наступлением темноты. Видно, знал минометчик, когда наши санитары относили раненых к Волге.