Вспомните путешествия Робинзона Крузо по тогдашней Европе, непрестанные его битвы с сотнями и тысячами волков. Вы поверите, что место, где кто-то повесил волка или, еще того удивительнее, волк сам удавился случайно в какой-то настороженной петле, могло в те дни получить такое имя.

Учесть роль случайности при наименовании трудно, но и забывать о ней никак нельзя. Ведь благодаря чистой случайности был создан гидроним, покрывающий собою третью часть поверхности земного шара — 177 миллионов квадратных километров, — ТИХИЙ ОКЕАН. Если бы Магеллан прибыл в его воды не в период длительного штиля, если бы плавание его прошло не в такой степени благополучно, океан, вполне возможно, был бы назван Ужасным, или Бурливым, или Беспощадным.

Благодаря сложному сцеплению случайностей на карте земли есть островок с португальским именем, означающим «выздоровление», — КЮРАСАО.

На борту Колумбовых кораблей захворали матросы. Вероятно, цинга, бич тогдашних плавателей. Они умирали. Было приказано высадить их на ближайшем острове. Затем, на обратном пути, за ними — чем черт не шутит — заехали. Они были совершенно здоровы. Имя Кюрасао родилось само собой (если, конечно, считать предание правдоподобным) — «Остров исцеляющий».

Трудно провести четкую грань между именами случайными и неслучайными.

Холм (даже несколько холмов) в Месопотамии назван ТЕЛЛО, что значит «Холм исписанных дощечек». Казалось бы, случайность? Но дело в том, что под «дощечками» здесь разумеются глиняные клинописные таблички, добытые при раскопках или просто вымытые на поверхность дождями. Поостережешься заносить такой факт в разряд «случайностей».

Имя острова УМНАК (один из Алеутских островов) значит «Удочка». Странно? Нет: на острове растет какое-то дерево, прямые гибкие побеги которого служат искони веков материалом для удилищ жителям всех ближайших клочков суши.

МЫС ЛЮБВИ… На военных планшетах боевых действий возле Новороссийска в дни Великой Отечественной вы могли бы обнаружить такое идиллическое название. Упоминался мыс постоянно и в горячих, пахнущих порохом донесениях бойцов морской пехоты, очень мало думавших о любви в смертных боях на побережье.

В довоенное время под этим неофициальным названием в новороссийском гарнизоне был известен один из приветливых пригородных мысков, где охотно искали себе прибежище обуреваемые романтическими чувствами пары на яликах и других прогулочных «плавсредствах». В военную бурю бойцы местного гарнизона не увидели надобности отказываться от хорошо им известного имени, и оно осталось жить навечно.

Случайность? Как сказать! Около Петропавловска на Камчатке есть сопка, носящая такое же имя: СОПКА ЛЮБВИ… Опять случайность?

Вероятно, это нельзя все же считать личным произволом каких-то легкомысленных людей. Вероятно, такие имена по-своему закономерны. Все дело в том, что, давая месту имя, человек никогда не исходит и не может исходить исключительно из тех признаков, которые заложены в самом месте. Вольно или невольно, он учитывает (и вносит в имя) свое отношение к месту, свои чувства, которые оно в нем вызывает. А какими именно будут эти эмоции, окрашивающие топоним, — уже дело десятое… Потому что каждому человеку и каждому коллективу людей их эмоции много понятнее и гораздо ближе, нежели самые возвышенные и глубокие ощущения других людей, живущих в иных условиях, движимых иными культурными навыками и привычками, понимающих окружающее их под другим углом зрения.

Иначе люди и впрямь давно отказались бы от всех иных видов топонимики, кроме топонимики счетной. Разъезд № 68 было бы в их глазах правильнее, чем станция Африканда, и мыс Любви превратился бы в какой-нибудь «третий» или «восьмой» мыс. Но такого не случается. И — прекрасно.

Когда повестка заседания исчерпана, принято приступать к обсуждению последнего пункта: «Разное». Нередко случается, что именно тут-то и всплывают самые интересные, если не самые важные, вопросы.

Пишущий популярную книгу по топонимике — не строгий курс науки и не сжатое введение в нее, а только лишь писательские, литераторские заметки о ней — просто не может «исчерпать свою повестку» за полной ее необозримостью. Вот только право поставить точку на главном и перейти к «разному» в любой момент за ним сохраняется. Я и перейду, хоть и не «исчерпал повести».

Почему ее нельзя исчерпать?

Топонимика — наука не просто живущая, но еще наполовину пребывающая «ин стaту насцeнди» — в становлении.

Еще не уточнены окончательно ее границы. Еще можно по-разному судить и о ее возможностях и о ее целевых установках: от чисто теоретического аспекта до вполне практических «польз».

Еще наподобие семи городов, оспаривавших право считаться родиной Гомера, по меньшей мере три науки (пожалуй, осторожнее будет сказать — три группы наук) нет-нет да и рвут ее на части, претендуя на роль ее родительниц и воспитательниц, на право определять ее направление и самый метод ее исследований.

Языковеды иронизируют над историками, пытающимися опубликовать топонимические работы. Историки подвергают сердитой критике деятельность лингвистов, воспаряющих над морем исторических фактов на крыльях своих умозрительных построений. Географы, исходя из того, что речь идет не о каких-либо иных, а о географических именах, весьма сомневаются, чтобы суждения о них были подведомственны кому-либо, кроме них, географов…

Кто же из них прав и на кого следует ориентироваться начинающему топонимисту?

Очень большой французский языковед-топонимист Альбер Доза, говоря о топонимистах историках и географах, с ядовитым сарказмом и не без некоторой справедливости утверждает:

В самом деле. Есть у Ги де Мопассана рассказ ничуть не топонимического содержания — «Избранник госпожи Гюссон». Может быть, вы помните его?

Молодой недотепа, по флегматичности натуры и лени не поддавшийся никаким свойственным юности порокам, получает установленную почтенной дамой премию за добродетель. Впервые в жизни он окружен почетом и роскошью, пирует на своем торжестве. Он напивается до положения риз, отправляется в «веселый дом» и навсегда становится пьяницей и распутником. Таков рассказ. Какая уж тут топонимика!

Но повесть о балбесе начинается с беседы между автором и жителем городка ЖИЗОР, его страстным патриотом-знатоком.

Человеку со стороны такие россказни могут показаться нелепой болтовней: что общего между древнеримским словосочетанием и современным французским топонимом?

Но языковед иначе относится к этим «овидиевым метаморфозам». Он требует только, чтобы каждый переход от одной формы слова к другой соответствовал законам исторической фонетики данного языка или нескольких языков, если имя передавалось от народа к народу.

Тот же Альбер Доза обращается к своим читателям с провокационным вопросом: поверят ли они, что городок ГАП на юге Франции некогда носил римское имя ВАПИНКУМ (нечто вроде Воняловки) и что его теперешнее название есть продукт закономерной эволюции древнего топонима?

Понимая, что на слово ему мало кто поверит, он приводит лесенку изменений, подчеркивая, что каждая ступень, каждый «скачок» обусловлен, и мало того что обусловлен, в данном случае удостоверен точными записями, найденными в исторических архивах. Эта лесенка такова: Вапинкум — Ваппум — Ваппу — Гап.