Часть 7

Вес песчинки

Забавы Герберта Адлера - any2fbimgloader22.jpeg

Сия книга включила в себя лишь малую толику забав Герберта Адлера. Возможно, некоторые из них высветились с излишними подробностями, которые хороши на суде, но отягощают расслабленную читательскую душу. Да что, в самом деле, такого в этом Герберте Адлере? Так, песчинка. Подобными ему засыпаны полнопесочные пустыни от полюсов до экватора и обратно… А существуют ли люди не ничтожные? Каждый человечишка в той или иной мере пытается искривить жизнь себе в удобство. Всякий, рано или поздно, норовит посягнуть на общепринятые авторитеты. Пусть так. Но Герберт – песчинка сложносочиненная. С одной стороны, он призван вызывать у читателя закономерное раздражение, ибо так жить нельзя, не положено идти супротив всяких правил и даже, упаси боже, посягать на свободу воли, манипулировать людьми, лишать их природного права на неожиданное безумство… Но читатель, овладевший азбукой писательских подвохов, чувствует, что фигура Гербрта Адлера мила автору. В этом-то и состоит основной конфликт автора с читателем, и, того хуже, автора с самим собой.

Герои появляются и исчезают по мановению забав хитрого Герберта…

Автор носится со своим Гербертом Адлером, видит мир и людей его глазами, а другие герои романа почти лишены слова… Ну, чувствовали же они что-то? Не просто ведь манекены ходячие… Как же так?

Увы, правда жизни заставляет признать, что бывают люди, или, по крайней мере, некоторые промежутки в жизни людей, когда они почти ничего не чувствуют. Бродят, как сомнамбулы, ощупывают, что попадется под руку, а спросишь с дружеским пристрастием, или даже заберешься к ним без мыла почти что в самую душу, а там – гулкая, зияющая пустота! Это еще очень хорошо, если отыщется хотя бы одна своенаправленная фраза: «Как я его ненавижу» или «Как я ее люблю!». Тогда еще может получиться хотя бы сносный романишко с трагическим исходом, ведь читатели жаждут красивых сложносоставленных чувств, особенно их перемешивания при варке на медленном огне. Анестезия чувств продиктована миром реальной повседневности. Попробуешь препарировать такие чувства – а они несложносочиненные, вымученные по необходимости, потому, что так принято, так должно быть, буквально для галочки. И это устойчивое марево односложности и пустоты совсем неплохо… Так многие из нас живут. Я сам иногда весьма одноклеточен.

Именно с такой односложностью в людях и сталкивается Герберт Адлер. Сначала она ему кажется простой и удобной, но потом он постигает, что жизнь – вовсе не роман. В ней многое ничем не завершается. Люди аморфны и непривычно апатичны. Романы предназначены для страстей, а жизнь предназначена для вполне ощутимого проживания в ней – различие, как между парадным гробом и тесной, но удобной двухкомнатной квартирой. Что вы предпочтете? Риторический вопрос… Конечно, гроб!

Ах, как нравится нам уложить героя в гроб, предварительно вдумчиво его препарировав! А далее запротоколировать результаты вскрытия его души… А там – пусто! Ничего особенного! Набор жалких штампов и полушка блуждания по отхожим местам. Ну, иногда, правда, можно наткнуться на прекрасно сохранившиеся страхи из детства, мрачные воспоминания о каких-то скандалах и легкое головокружение от чужих неудач.

А вот вам неожиданность! Не желаете? Читатель не любит сюрпризов? Пожалуйте… Я вас попотчую очередным «шарше ля фам»! По совести говоря, роман-то надо было назвать «Забавы Эльзы Адлер», ибо все, чем забавляется наш герой, делается исключительно и всеобъемлюще для любви всей его жизни – этой самой милой, едва заметной, беременной Эльзы. Герберт давно забыл, чего же хочет он сам. Смысл его счастья заключается в выискивании тайных и явных желаний любимой и в их осуществлении, возможно, грубом, возможно, несколько насильственном даже в отношении самой Эльзы, но все же это не меняет сути.

Хотел ли Герберт изгонять Стюарда? Неизвестно! Этого, без сомнения, желала Эльза, и мавр блестяще сделал свое дело. Анна на шее… Так ли она мешала Герберту? Опять же неизвестно. Но можно сказать вполне достоверно, что Эльзе она мешала всецело, и посему поплатилась своей бедовой головой.

Невинная, беременная Эльза была всему подспудным дирижером. Она не указывала, что именно нужно сделать или как надлежит поступить… Она лишь выдавала полунамеком состояние своей души, и внимательный Герберт воплощал его в реальность…

Историю своей любви мэтр Адлер изложил в стихах, обращенных к Эльзе… Туманный слог и ненадежный эстетствующий шарм препятствовали пониманию происходящего, но все же, пожалуй, следует процитировать эти вирши – блеклые следы давних чувств, волнений, желаний…

1
В ту эру ненавязчивых дождей,
Едва лишь преломленных ожиданьем
Несмелых радуг, призрачных ветвей,
Снастями увлекающих сознанье
Не в плаванье, а просто в естество
Протянутого в вечность поцелуя…
Тогда, когда немое волшебство
Рождалось между нами, но ликуя,
Весь мир уже препятствовал двоим,
Забравшимся на склон зеленой кручи,
Играть друг с другом, словно им одним
Предназначались излиянья тучи.
Над стриженой макушкою моей,
Над мягкими твоими волосами,
Мы, может быть, сгущали тучи сами,
И снова вот полощутся они
В бесцветных водах нового потопа,
Дышать и жить по-прежнему охота,
Тебя, принадлежащую другим,
Похитить, словно давнюю Елену,
Не навлекая хмурых новостей
На радиовещание из Трои
И хмурый мир против себя настроив.
Ведь он едва ли стал теперь добрей,
Чем в откровенный век членовредительств,
Или в не менее жестокий век открытий…
И в сочетанье быстротечных снов
Предпочитая дерзкие поступки,
Мы отпускали жертвенных коров
Поскольку не питали в тайной прыти
И доли веры в ценность этих жертв.
Мы не толкли на дне потертой ступки
Для ворожбы взошедших в мраке трав,
Мы просто составляли редкий сплав
Из тел и судеб гибкого металла…
Ты в безрассудстве терпком не металась,
Когда метался в безрассудстве я…
И в этом было все наше отличье,
Или, как говорится, диссонанс,
Затерянный меж нашими телами…
И все, что оставалось между нами,
Мы сохраняли трепетно для нас.
2
Мы оба выросли в кругу людей,
Которые не слишком утруждались
Понять, откуда плещется вино,
Когда оно для нас превращено
Из формулы оксида водорода…
Мы были частью серого народа,
А части ведь обычно не дано
Постигнуть прелесть проживанья в зале
Неспешных ожиданий новостей…
Мы изучали выступы костей,
Как требует наука врачеванья,
Мы брали в руки сердце мертвеца,
Как будто это действие учило
Преодолеть немыслимость конца,
И все, что в нас в какой-то мере жило,
Рвалось наружу из стеклянных колб,
Но эта жизнь – есть позорный столб,
К которому приводят всех под ручку,
Упорно утверждая, что затем,
Чтоб приучить нас мучиться беззвучно,
Так, чтобы сам уже едва ли мог
Понять, где начинаются мученья,
А где в очередной соленой пене
Простые волны бьют челом в порог.
Так, подчиняясь скуке естества,
Мы убегали с лекций идиотов,
И находили, что нам жить охота
Без запаха, что мертвые сердца
Неспешно, но истошно излучают,
Иные ведь практически скучают
С рожденья самого до самого конца…
Но не было вдвоем с тобой нам скучно…
В глухих лесах настырная кукушка
Нам куковала продолженье лет,
В анатомичке брошенный скелет
Скучал в своей кручине бессловесной,
И жизнь казалось нам настолько местной,
Что покидать навеки этот край
Нам не хотелось, пусть он был не рай,
Пусть в нем постилась вся наша незрелость,
Но кочевой мой разрумяный ген
Поставил точку в ласковом блужданье…
Нет, я не вскрыл в немой гримасе вен,
Я просто встал и вышел, как нечайно
Из чайника выходит белый пар,
Как отлетают души насекомых,
Как исчезает ласковый загар
На разрыхленных складочках знакомых…