— Шарлотта, останови его…

Шарлотта шагнула к Филипу, но он улыбнулся и покачал головой.

— Помнишь, я говорил тебе про брак? Знаешь, что это такое? Жанет пошла за Тревором в бедность и неизвестность, в маленькую квартиру — и в счастье. Брак — это верность и доверие. Дело не в том, что ты поверила Роберу. Ты не поверила МНЕ. А ведь это я, а не Робер, говорил тебе сегодня ночью… впрочем, присутствующих это не касается.

— Филип…

— Я не обиделся, Чарли. Более того, я люблю тебя. Я уезжаю и оставляю здесь часть своего сердца. Но прежде, чем мы с тобой станем семьей — или не станем ею, должно пройти время. Каждый из нас должен научиться верить и любить. Не только хотеть. А Джонни… Вы все сделали большое дело. Он избавился от страхов, он вспомнил, как это здорово — общаться с людьми. Он пойдет в садик, я на работу, и, надеюсь, на следующее лето мы навестим вас во Франции. Вождь, ты готов?

Джонни кивнул и протянул Филипу маленькую ручонку. В полном молчании они вышли из дома и пошли по дорожке к воротам. Шофер Андре опомнился быстрее всех, кинулся следом — и через минуту разъездной «пежо» увез Филипа и Джонни Марч из поместья Артуа.

Шарлотта Артуа не кричала, не плакала, ничего такого. Она даже не взглянула на Робера Нуво. Просто повернулась и ушла в свою комнату. Взяла с полки свитер, на рукав которого вчера капнула немного «Эгоист платинум». Пошла в комнату Филипа и легла на самый краешек кровати, прижав свитер к лицу.

Отголоски счастья. Отзвуки любви. Воспоминания о том, что могло бы быть — но так и не случилось.

Слезы бежали по бледным щекам. Сквозь рыдания донеслась только одна фраза: «Я не могу без тебя жить, Филип!»

Рождество Филип и Джонни встречали в новой квартире. Не пентхаус — но и не аквариум. Вполне себе ничего квартирка, с двумя ванными комнатами.

Джонни подвырос, став еще больше похожим и на отца, и на мать одновременно. С сентября он ходил в детский сад, у него появились друзья, и Филипу иногда приходилось ждать, пока мальчик распрощается со всеми своими товарищами.

Сам Филип работал в холдинге по своей специальности — финансовым аналитиком.

«Форд» оставили на лето, чтобы поехать на нем в Большой Каньон, на работу же Филип ездил теперь на «тандерберде» семьдесят первого года выпуска — раритетной машине, вызывавшей здоровую зависть сослуживцев Филипа.

Наедине с самим собой он старался не вспоминать о Шарлотте, хотя исправно помогал Джонни писать письма бабушке. Всего было написано уже четыре штуки, в последнем Джонни сам подписался и даже осилил слово «Шалротта», которой неизменно передавал горячий привет.

В данный момент Джонни ползал по ковру в гостиной, высунув язык и пыхтя от напряжения. Из бумаги разнообразных цветов рождался шедевр под названием «Санта пролетает над Артуа, направляясь в Нью-Йорк». На шедевре уже присутствовали: олени, замок, неизменный дракон, несколько женских фигур («Шалротта», бабушка, Мари и Клотильда), усы для пока недовырезанного шофера Андре, щенки Хлои, а оставалось вырезать сущий пустяк: Джонни, Филипа… ах да, и Санту, разумеется.

Филип боролся с индейкой. Она была очень большая и не лезла в плиту. Филип пытался растянуть ее в ширину, одновременно прикидывая, сколько времени им с Джонни придется питаться этой горой птичьего мяса. Выходило — до февраля.

Запищал домофон, и консьерж сообщил:

— К вам дама, мистер Марч. Поднимается на лифте.

— Благодарю, Джимми. Очень кстати. Небось верная Сью тащит подарок для Джонни! Женские руки сейчас очень пригодятся, Сью наверняка должна знать, как запихнуть индейку в духовку…

Вытирая мокрые руки о футболку, Филип Марч выбежал в коридор и отпер входную дверь с криком:

— Как хорошо, что ты пришла, поможешь мне!..

Слова замерли на губах, Филип окаменел на пороге с открытым ртом.

Шарлотта Артуа была прекрасна. На ней были джинсы, зимние сапоги и пуховик, бриллиантами сверкали в черных локонах растаявшие снежинки. Сине-зеленые глаза мерцали новым, таинственным светом, нежные губы чуть подрагивали… Она все-таки немного волновалась. Да и ноша у нее была тяжелая. Не очень, но все же.

Филип с трудом выдавил:

— Это… ты?

— Да. С Рождеством.

— Ага… Ты… приехала…

Шарлотта покосилась на свою большую сумку странной формы, а потом вновь перевела влюбленные и счастливые глаза на Филипа.

— Я решила, что надо ехать. Некоторые вещи нельзя обсуждать по телефону.

— Чарли… если бы ты знала… Я чуть не умер, если честно…

— Я тоже. Но это совершенно не важно. Потому что главное — вот это. Это — тебе.

И она протянула Филипу свою странную продолговатую сумку. Сумка качнулась и издала непонятный, но смутно знакомый звук. Филип осторожно опустился перед сумкой на колени, откинул козырек…

Шарлотта мягко сообщила откуда-то сверху:

— Это — твой сын. Ему почти месяц. Я решила, что первый день рождения он должен отпраздновать в кругу всей своей семьи. Кроме того… Филип, я, вероятно, дура, но я должна была сама тебе это сказать. Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Я прошу тебя — будь моим мужем. Навсегда.

— А-ахр-р… Чарли!

Джонни выглянул из комнаты — и с ликующим воплем кинулся к Шарлотте. При виде сумки он притормозил и нерешительно заглянул внутрь. Суровое розовое лицо с насупленными бровями показалось из вороха кружев. Джонни вопросительно посмотрел на Шарлотту.

— Тетя Шар-р-рлотта! Я надеюсь, ЭТО — не девчонка?

Шарлотта засмеялась — словно колокольчики зазвенели.

А вполне возможно, это и были колокольчики. Рождество все-таки…

За зимой придет новая весна, и почки лопнут, не в силах сдержать напор молодого сока, и старый дом наполнится детским смехом, топотом ног, лаем собак, запахом горячего хлеба и молодого вина…

За столом соберется большая семья, и зазвучат тосты и смех, неспешные разговоры, рассказы о том, что было когда-то и что должно случиться вскоре.

Потом придет ночь, и в нестрашной тьме зажгутся миллионы звезд, а ночная птица споет всем влюбленным колыбельную песню, и усталые любовники уснут, сжимая друг друга в объятиях.

Тьма потихоньку отступит, превратившись в золотистый и теплый рассвет. Окутает измученные тела ароматами цветов и пением птиц. Прогонит прочь ненужные мысли, сожаления о несбыточном, угрызения по сбывшемуся не вовремя, усталость и грусть.

Так будет всегда, во веки веков, пока мужчина и женщина не устанут повторять эти слова.

Люблю тебя.

Не могу без тебя жить.

Люблю.