– Кажется, ты расстроен.

– Я не расстроен, хотя меня несколько удивило, что ты ничего про нее не сказал.

– Ну… да… у меня столько всего на уме, что как-то даже в голову не пришло. Ты слушаешь?

– Да.

– Ты прав, должно быть, это выглядит странно, что я не рассказал тебе про нее. Но я действительно не сообразил. – Он помолчал, затем добавил, с неловким смешком: – Думаю, психолог нашел бы это примечательным: забыл упомянуть, что женат.

– Марк, дай я у тебя кое-что спрошу. Ты мне всю правду говоришь?

– Что?.. Почему ты спрашиваешь?

– Слушай, не тяни резину.

Последовала долгая пауза.

– Знаешь, – наконец сказал Меллери, вздохнув, – это долгая история. Я не хотел впутывать Кадди в этот бардак.

– Про какой бардак ты сейчас говоришь?

– Про угрозы.

– Она не знает про эти письма?

– В этом нет необходимости. Они просто напугали бы ее.

– Наверняка она знает про твое прошлое. Она же читала твои книги.

– Она знает. Но эти угрозы – совсем другое дело. Я просто не хочу, чтобы она волновалась.

Это показалось Гурни почти убедительным. Почти.

– А есть какая-то часть твоего прошлого, которую ты особенно тщательно хочешь скрыть от Кадди, от полиции или от меня?

Неуверенная пауза, за которой последовало «нет», настолько явственно противоречила отрицанию, что Гурни засмеялся.

– Что смешного?

– Я не знаю, можно ли тебя назвать худшим лгуном из всех, кого я знавал, Марк, но ты явно в десятке лидеров.

После еще одной долгой паузы Меллери тоже начал смеяться. Это был приглушенный, вымученный смех, напоминающий сдавленные рыдания. Затем он произнес упавшим голосом:

– Что ж, когда все прочее не работает, остается только сказать правду. А правда в том, что вскоре после нашей с Кадди женитьбы у меня был краткий роман с женщиной, которая была гостьей института. Это было чистое безумие с моей стороны. И все закончилось плохо, что любому здравомыслящему человеку было бы ясно с самого начала.

– И?..

– И все. Я вздрагиваю при одной мысли об этом. Эта история связывает меня с моим прошлым, со всей его грязью – эгоизмом, похотью, порочными мыслями.

– Может быть, я чего-то не понял, – сказал Гурни. – Но как это связано с тем, почему ты мне не сказал, что женат?

– Ты будешь думать, что у меня паранойя. Но я подумал, что тот роман может каким-то образом быть связан с этой историей с письмами. И я испугался, что если ты узнаешь о Кадди, ты захочешь с ней поговорить, и… последнее, чего я хочу, – это чтобы она узнала о том безрассудном, идиотском романе.

– Понимаю. Кстати, а кто владелец института?

– В каком смысле владелец?

– Разве существует несколько смыслов?

– Духовно я владелец, потому что программа основана на моих книгах и записях.

– Духовно?

– Юридически всем владеет Кадди – недвижимостью и остальным вещественным имуществом.

– Любопытно. То есть ты главный акробат, но цирк принадлежит Кадди.

– Можно и так сказать, – с прохладцей ответил Меллери. – Думаю, пора вешать трубку. Арибда может позвонить в любой момент.

Он позвонил ровно три часа спустя.

Мадлен устроилась на диване с вязаньем и была полностью поглощена одной из трех работ, которые у нее находились в разной степени готовности. Гурни сидел в кресле поблизости и листал 600-страничный учебник по компьютерной обработке фотографий, но не мог сосредоточиться на чтении. Дрова в камине догорели до углей, над которыми теперь вспыхивали и, чуть потанцевав, исчезали языки пламени.

Когда зазвонил телефон, Гурни поспешил подойти.

Меллери говорил низким встревоженным голосом:

– Дэйв, это ты?

– Да, я слушаю.

– Он на другой линии. Я включил запись и собираюсь тебя подсоединить. Ты готов?

– Давай.

Мгновение спустя Гурни услышал странный голос, заканчивающий предложение:

– …не будет какое-то время. Но я хочу, чтобы ты знал, кто я.

Голос был высокий и натужный, ритм – неловкий и искусственный. Чувствовался какой-то акцент, но не характерный, как будто слова нарочно слегка коверкали, чтобы сделать голос неузнаваемым.

– Сегодня вечером кое-что для тебя было оставлено. Ты получил?

– Получил что? – Меллери явно нервничал.

– Не получил, значит? Ладно, скоро получишь. Ты знаешь, кто я?

– Кто вы?

– Тебе действительно интересно?

– Разумеется. Откуда я могу вас знать?

– Значит, цифра 658 не подсказала тебе ответ?

– Эта цифра для меня ничего не значит.

– Неужели? Однако из всех возможных цифр ты выбрал именно ее.

– Да кто вы, черт побери?

– Есть еще одна цифра.

– Ч-что? – Голос Меллери задрожал от волнения и испуга.

– Я сказал, что есть еще одна цифра. – В голосе звучало садистское удовольствие.

– Не понимаю.

– Подумай сейчас о какой-нибудь цифре, любой, кроме 658.

– Зачем?

– Загадай любую цифру, кроме 658.

– Хорошо. Я загадал.

– Отлично. Теперь прошепчи ее.

– Не понимаю, что?..

– Прошепчи цифру.

– Прошептать?

– Да.

– Девятнадцать, – громко и резко прошептал Меллери.

На другом конце раздался мрачный смех.

– Хорошо, очень хорошо.

– Так кто вы?

– А ты все еще не понял? Столько мучений, а ты не узнаешь меня. Такую возможность нельзя было исключать. Поэтому тебе была оставлена записка. Ты уверен, что не получал ее?

– Не знаю, о какой записке речь.

– Да, но ты же знал, что цифра 19.

– Вы же сказали загадать цифру.

– Но это была та самая цифра, разве нет?

– Я ничего не понимаю.

– Ты давно заглядывал в свой почтовый ящик?

– Почтовый ящик? Не знаю, когда-то днем.

– Загляни туда еще раз. Увидимся в декабре или даже в ноябре. – За этими словами последовал обрыв связи.

– Алло! – закричал Меллери. – Вы там? Вы слышите? – Когда он снова заговорил, его голос звучал изможденно. – Дэйв?

– Я здесь, – ответил Гурни. – Повесь трубку, проверь ящик и перезвони мне.

Едва Гурни повесил трубку, как телефон вновь зазвонил. Он ответил:

– Угадал. Как ты?

– Хорошо. Но я тут немного занят…

– У тебя все в порядке?

– Да. Прости, что повторяюсь, но я жду звонка с минуты на минуту. Можно я тебе перезвоню?

– Легко. Я просто хотел рассказать тебе кое-какие новости, тут кое-что произошло, я кое-чем занялся. Мы так давно не разговаривали…

– Я перезвоню, как только смогу.

– Хорошо, буду ждать.

– Прости. Спасибо. До связи.

Гурни закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Господи, почему все всегда наваливается сразу? Разумеется, он сам в этом виноват. Отношения с Кайлом лежали в самой неблагополучной плоскости его жизни и были полны вытеснения и самооправдания.

Кайл был ребенком от его первого, недолгого брака с Карен. Воспоминания об этом браке до сих пор, двадцать два года спустя после развода, портили Гурни настроение. Их несовместимость была очевидна с самого начала всем, кто был с ними знаком, однако в силу упрямства (или эмоциональной ущербности, как ему думалось бессонными ночами) они оба ввязались в этот злосчастный союз.

Кайл был похож на мать, он вырос таким же манипулятором и любителем материальных благ. Это она настояла, чтобы его так назвали. Кайл. Гурни так и не привык к этому имени. Невзирая на то что сын был умным человеком и не по годам успешным в финансовом мире, Кайл казалось ему именем самовлюбленного смазливого подростка из мыльной оперы. Кроме того, существование Кайла было постоянным напоминанием о первом браке, который, в свою очередь, напоминал Гурни о каком-то другом человеке в нем самом, теперь недоступном его пониманию, – хотя бы потому, что этот человек хотел жениться на Карен.

Он закрыл глаза, удрученный тем, что так и не разобрался в собственных мотивах, и тем, какую реакцию вызывал у него собственный сын.