Утром Флавия проснулась с больной головой и в панике — рейсом одиннадцать тридцать она должна была лететь в Рим самолетом национальной авиакомпании — этот рейс был зарезервирован для командированных итальянских служащих, чтобы деньги на поездки сотрудников оставались в бюджете страны. Аргайла в квартире не было, на столе лежала записка: «Ушел по делам, до вашего отъезда не вернусь. Кофе на кухне. Надеюсь, ваша голова в порядке. Вы здорово пьете».

На кофе уже не оставалось времени, хотя без него ей была крышка. Одеваться тоже было некогда, так что пришлось очень кстати, что Флавия легла спать полностью одетой. Она прикинула, сколько ей понадобится, чтобы добраться до отеля, упаковать вещи, расплатиться за номер и доехать до аэропорта Хитроу. Примерно два часа. Нужно успеть во что бы то ни стало: начальство косо смотрит на сотрудников, которые тратят казенные деньги, пользуясь самолетами других авиалиний.

Все мысли об искусстве улетучились из ее головы. Страх опоздать на самолет превратил Флавию в некое подобие автомата, все действия которого подчинены строго определенной цели. Она напрочь забыла об Аргайле, саке, тайской кухне и Рафаэле, словно их никогда и не было.

Флавия все-таки успела на рейс. Как только самолет поднялся в воздух, она отстегнула ремень безопасности и побежала в туалет приводить себя в порядок. Потом она на протяжении всего полета нещадно эксплуатировала стюардессу, требуя у нее то крепкий кофе, то аспирин, то апельсиновый сок. За сок пришлось платить из своих денег, поскольку бухгалтерия не одобряет подобных излишеств. Это было тем более огорчительно, что сок оказался так себе. Однако благодаря его тонизирующему действию к моменту посадки Флавия уже почти пришла в себя. Сойдя с самолета, она возблагодарила Бога за то, что была пятница и она могла целых два дня отдыхать. Дома Флавия первым делом просмотрела почту, а затем отправилась в ванную комнату.

Уик-энд Флавия провела в тихом расслабленном состоянии, что помогло ей окончательно избавиться от последствий коварного восточного питья. Все два дня она занималась несвойственными ей делами: убирала квартиру, ходила по магазинам, отнесла одежду в химчистку и до половины девятого утра понедельника даже не вспоминала о работе.

Утром по дороге на работу Флавия встретила своего коллегу Паоло, с которым была в приятельских отношениях. Она поинтересовалась, что происходило в ее отсутствие.

— Поступили заявления о пропаже драгоценностей, двух с половиной тысяч книг восемнадцатого века, четырех картин и тридцати восьми гравюр. Опять угрожали уничтожить Рафаэля, и кто-то решил, что этим должно заниматься именно наше управление. Генерала раз сто вызывали в музей, и он ничего не может с этим поделать. Бедняга даже начал пить…

Они дошли до работы и продолжили разговор в кабинете. Вскоре в дверном проеме показался Боттандо:

— А-а, ты уже здесь, моя дорогая. Как съездила? Чудесно. Поднимайся ко мне, расскажешь вкратце, о чем там говорили.

Генерал исчез. Паоло смотрел на дверь.

— Он стал очень беспокойным. Наверное, переживает из-за этой чертовой картины. А чего волноваться? За последние три недели он так укрепил позиции нашего управления, что мы теперь как за каменной стеной.

Флавия пожала плечами:

— Не знаю. Но это напомнило мне, что я хотела ему кое-что рассказать. Возможно, это поможет генералу немного расслабиться.

Она отправилась к Боттандо, вошла, как всегда, без стука и уселась в его кресло. Вкратце передав итоги совещания, Флавия изложила новую версию Аргайла.

— Я решила, что вам следует это знать, — запнувшись, закончила она, потому что у Боттандо появился взгляд «что за глупая маленькая женщина». Он редко смотрел так на кого-нибудь, особенно на Флавию. — Как вы считаете, что с этим делать? — спросила она.

— Ничего. Занести в компьютер и забыть. А лучше даже не заносить в компьютер. Я уже слишком стар, чтобы искать на свою голову неприятности. Когда я представляю, какова будет реакция куратора Национального музея, если я скажу ему, что в музее висит всего лишь старая копия Рафаэля, у меня перед глазами начинают мелькать цифры, до которых уменьшится моя пенсия…

— Но мы обязаны что-то предпринять, разве не так? Хотя бы намекнуть, осторожно предупредить…

— Дорогая моя, тебя просто заживо съедят. Конечно, я не дам тебя в обиду, но будь разумна и подумай сама. Министр обороны у нас — социалист, так? А министр культуры — христианский демократ, верно? Естественно, они не любят друг друга. А теперь вообрази, что расползается слух, будто министр культуры совершил ужасную, непростительную ошибку. Ты думаешь, тебя кто-нибудь поблагодарит? Скажут «Спасибо вам за предупреждение, как мило с вашей стороны»? Ничего подобного. Христианские демократы решат, что это заговор, цель которого — испортить им репутацию и загасить их восходящую звезду. А теперь представь, что они начинают расследование и выясняют, что картина все-таки настоящая? Тогда на ковер вызовут одного генерала предпенсионного возраста и хорошенько намылят ему шею. А потом доберутся до его правой руки, активного члена коммунистической партии…

— Я уже не член партии. У меня просрочен партийный билет.

— Ну, бывшего члена партии, — уступил генерал. — Тебе, моя дорогая, инкриминируют попытку свержения правительства. Наивную, бессмысленную, но тем не менее попытку…

— А если картина действительно не настоящая?

— Для нас с тобой это ничего не меняет. Все равно будет страшный скандал. Поэтому мы не будем ничего предпринимать. Наше дело — охранять картину, а не бегать вокруг нее в поисках неприятностей. И учти: мы можем выступить с подобным заявлением, только если у нас будут неопровержимые доказательства, да и то… Помнишь тот случай с Ватто несколько лет назад?

Флавия кивнула.

— Его тоже продали за сумасшедшие деньги в Штаты, и все были уверены, что он настоящий. А дальше? Некто опубликовал заметку, в которой высказал сомнение в его подлинности. Там было написано, что на обратной стороне картины ясно как день видна надпись: «Merde». [5] Это правда, я сам видел. А ведь та картина появилась ниоткуда, у нее не было истории, она нигде не упоминалась. Девяносто пять процентов за то, что это фальшивка. Думаешь, кто-нибудь это признал? Никто — ни музей, заплативший за нее три миллиона долларов; ни продавец, которому пришлось бы вернуть деньги; ни искусствоведы с историками, восторгавшиеся ею, — никто не захотел признаться в своей ошибке. Картина висит в музее и по сей день, несмотря на очевидные доказательства того, что ей там не место.

А теперь вернемся к нашему Рафаэлю, который обошелся стране в двадцать пять раз дороже. У него есть история, свидетельствующая о том, что он действительно принадлежит кисти великого мастера. Если выяснится, что «Елизавета» — фальшивка, директору Национального музея не сносить головы, равно как и его патрону — министру культуры, который, собственно, и явился инициатором этой покупки. — Боттандо подошел к окну и некоторое время любовался фасадом церкви Святого Игнасия.

На его место придет другой. Естественно, социалисты, либералы и республиканцы потребуют, чтобы его пост отдали представителю именно их партии, поскольку представитель христианских демократов дискредитировал свою партию. Но христианские демократы ни за что на свете не отдадут этот пост, ведь они имеют большинство в кабинете с преимуществом всего в один голос. Если им не удастся удержать министерство культуры за собой, они автоматически окажутся в меньшинстве, и правительство снова рухнет.

Поэтому христианские демократы заставят всех прикормленных журналистов, академиков, политиков и авторитетов от искусства доказывать подлинность картины. И чтобы убедить их в обратном, ты должна быть уверена в своей правоте на триста процентов, и твои аргументы не должны оставлять ни малейших сомнений. А таких аргументов у тебя, как я понимаю, нет. И у этого Аргайла — тоже. Любой толковый историк не оставит от его версии камня на камне.