Мой дед наблюдал, как Грундо ест, со слегка ошеломленным видом, однако, похоже, не возражал, чтобы с ним разговаривали. Он даже время от времени рокотал что-то в ответ Грундо. Я была почти уверена, что Грундо так много болтает нарочно, затем, чтобы я могла присоединиться к разговору и рассказать дедушке Гвину про то, что мы подслушали во Внутреннем саду. Но я не могла. Я понимала, что он только посмотрит на меня вот эдак, приподняв брови, и не поверит ни единому слову. Я просто съеживалась внутри себя от одной мысли о том, что придется заговорить.

Я думала о том, сколько же раз моя мама сидела за столом вот так, молча. А Грундо тем временем отрезал себе третий кусок пирога, тщательно отмерив нужную толщину.

— У меня внутри осталось места еще на двадцать пять градусов пирога, — объяснил он, — а потом вернусь к содовому хлебу с вареньем. А Ольвен для вас готовит потому, что вы вдовец?

На это дед посмотрел в мою сторону. Я видела, что он недоволен. Недовольство исходило от него, как холод от замерзшего пруда.

— Энни тебе сказала, что я вдовец? — спросил он у меня.

— Она говорила, что никогда не знала своей матери, — ответила я.

— Рад слышать, что она настолько честна, — сказал дед. Я уже подумала было, что он больше ничего не скажет, но он, видимо, поразмыслил и сделал дополнительное усилие.

— Мы… — сказал он, помолчал и сделал еще одно усилие: — Мы расстались.

Я чувствовала, что ему больно, тяжело говорить об этом. И внезапно я разозлилась.

— Ох, как же я ненавижу все эти разводы и расставания! — вскричала я. — Мой дедушка Хайд со своей женой тоже развелся, и я никогда не видела ни ее, ни тетю, которая живет вместе с ней. И эта тетя тоже развелась, и та тетя, что живет с дедушкой, и мой кузен Тоби от этого очень страдает. Половина двора в разводе! И даже король почти не видится с королевой! Ну зачем люди так поступают?!

Дедушка Гвин смотрел на меня очень внимательно. Это был такой взгляд, который чувствуешь физически. Я ощущала, как его глубокие темные глаза раскрывают меня, заглядывают внутрь моего мозга. Он задумчиво сказал:

— Зачастую сама природа людей, именно то, что свело их вместе, позднее заставляет их расстаться.

— Ну да, возможно, — сердито сказала я, — но от этого не легче. Вон, спросите у Грундо. Его родители тоже расстались.

— Развелись, — буркнул Грундо. — Мой отец ушел.

— Ну, его-то как раз можно понять! — сказала я. — Уйти от Сибиллы было, возможно, самое разумное, что он сделал в жизни. Только надо было ему и тебя с собой забрать.

— Ну надо же! — сказал дедушка Гвин. Он говорил так, будто мои слова его забавляли. — Похоже, наша ледяная Арианрод наконец-то растаяла.

Я почувствовала, как мое лицо залилось краской от корней волос и до шеи, потому что дедушка явно увидел меня такой же, как Грундо. Так значит, я замерзшая лужа, да? Я к тому моменту была так взвинчена, что напустилась на него, точно на Алишу.

— Кто бы говорил! Если я когда и видела оживший мраморный айсберг, так это вы!

Теперь стало1 ясно, что мои слова деда и впрямь забавляют. Его лицо расслабилось, он почти улыбался.

— Ничего смешного! — рявкнула я. — Я вижу, каким образом вам удалось запугать мою мать! Большую часть времени вы делали вид, будто на нее не стоит обращать внимания, а потом насмехались над ней!

Тут я ахнула и попыталась затаить дыхание — но это не получилось, потому что я задыхалась от гнева. Такой суровый человек, как мой дед, должен был вскочить и громовым голосом приказать мне выйти вон за такие слова.

Но он только задумчиво сказал:

— Ну да, отчасти так оно и было… Только Энни тоже вносила свою лепту, знаешь ли.

Меня удивило, как мягко он это произнес. А потом я удивилась еще сильнее, потому что он сказал:

— Ну ладно, Арианрод. Расскажи, что на самом деле тебя так расстроило.

Я едва не разрыдалась. Но все-таки не разрыдалась, потому что подозревала, что именно это сделала бы моя мама и что дедушка Гвин терпеть этого не мог.

— Ну, если хотите знать, — выпалила я, — у нас в Англии заговор, и большую часть придворных опоили заколдованной водой, и даже короля. Ив этом замешан мерлин!

— Я знаю, — сказал дедушка. — Именно поэтому я и попросил тебя приехать сюда, пока равновесие магии не нарушено еще сильнее.

На миг я была совершенно ошеломлена. Потом подумала: «О! Да он волшебник!» И мне сразу полегчало. По тому, как Грундо уставился на дедушку Гвина и как порозовели его щеки, я поняла, что и он подумал то же самое.

— Расскажите мне подробно, — велел нам дедушка, — все до последнего слова, жеста и действия, что вы запомнили.

И мы все рассказали. Времени на это ушло немало, и Грундо рассеянно сжевал еще два куска пирога. Вероятно, он в этом нуждался. Конечно, ему было неприятно описывать то, что делала его мать. Если бы не это, я назвала бы такое обжорство свинством. Дедушка Гвин подался вперед, положив руку на стол между чашек и тарелок, и, казалось, жадно впитывал все, что мы говорили.

— А вы вообще можете помочь? — спросил наконец Грундо.

К нашему жестокому разочарованию, дед медленно покачал головой.

— Увы, нет, — сказал он. — Я вскоре сделаюсь уязвим — это меня весьма возмущает, но ничего не поделаешь, — и в течение некоторого времени не смогу ничего делать напрямую. Вы только что показали мне, как обстоят дела. Но кое-что можешь сделать ты, Арианрод, если только у тебя хватит мужества. Боюсь, большую часть этого заговора тебе придется распутывать в одиночку. Это не моя магия, мне она не по плечу, а твоя мать никогда бы не смогла заставить себя это сделать. Но если ты думаешь, что ты на это способна, я могу указать тебе путь завтра.

Я молча сидела в этой холодной комнате с высоким потолком и смотрела поверх тарелок и объедков на его внимательное белое лицо. Грундо, похоже, затаил дыхание.

— Ну… Пожалуй, да, — сказала я, когда по моей спине почти перестали ползать мурашки. — Должен же кто-то сделать хоть что-нибудь.

Оказалось, что дедушка Гвин все-таки умеет улыбаться. Улыбка у него была неожиданно теплая и добрая. Это помогло. Чуть-чуть. На самом деле мне было очень страшно.

Когда Романов ушел, я снова сел. Неизвестно почему, но я тщательно устроился точно на том же месте, где сидел прежде, привалившись спиной к стене и поставив ноги на отметины от каблуков. Наверное, я хотел, чтобы Арнольд с компанией решили, будто я так и просидел тут все это время. Но на самом деле я ни о чем таком не думал. Меня всего трясло и ужасно хотелось разрыдаться.

Меня охватили обида, паранойя и чистый ужас. Кто-то хотел меня убить! Я все думал: «Но ведь я же сказал этим, из Империи, что не собираюсь становиться императором!» Меня возили туда, в миры Империи, и я подписал все нужные бумаги — вроде как отрекся, — так, чтобы императором мог стать мой сводный брат Роб. Чушь какая-то!

А еще меня обидело и напугало то, с каким презрением отнесся ко мне Романов. Да, я эгоист, мне это многие говорили. «Но ведь я работаю над собой! — думал я. — Я забочусь о папе, я действительно очень к нему внимателен!» Но Романов видел меня насквозь, видел, что я чувствую на самом деле. Ну и, разумеется, на самом деле я по-прежнему оставался эгоистом, что бы ни делал. Но все равно: ведь я же стараюсь! Это нечестно! И то, что Романов презирает меня за невежество — это тоже нечестно! Я ведь и над этим работаю. Я перечитал все книжки по магии, какие только мог раздобыть, я пытаюсь проникнуть в другие миры и всеми доступными мне способами стараюсь убедить тех людей, что командуют магидами — их почему-то называют «Верховная Палата», — чтобы мне разрешили учиться на магида. Я же не виноват, что мне не разрешают!

Потом я подумал о самом Романове. Проживи я хоть тысячу лет, мне не встретить другого настолько же могущественного человека. Его мощь была сокрушительной. Я встречал довольно много магидов, но теперь даже они казались серенькими колдунишками по сравнению с Романовым. Это было потрясающе. Просто нечестно, что человек может быть настолько могуч. Как лезвие бритвы, как удар молнии. Это пробрало меня до костей.