Утолив первый голод, нотариус, прокурор, комиссар и письмоводитель продолжили прерванную беседу, единственной темой которой была смерть Ришелье. Под мерное журчание их голосов Луи погрузился в собственные мысли.

Ему вспомнилась предыдущая встреча с прокурором Бутье. Это было около месяца назад, кардинал железной рукой еще управлял Францией. Но даже теперь, когда Великий Сатрап уже несколько дней как мертв, все по-прежнему боялись, что Человек в Красном неожиданно воскреснет, словно призрак Армана дю Плесси по-прежнему правил королевством.

Его еще долго не забудут, с горечью подумал Луи.

Разумеется, гости не подозревали, что со временем репутация палача, заслуженная Ришелье, отойдет в прошлое и в нем будут видеть создателя современной Франции. Но в то время при упоминании имени Ришелье в сердцах пробуждались только страх и ненависть.

— А король рассмеялся!

И хотя от размышлений о печальной кончине Армана дю Плесси Луи перешел к воспоминаниям об удивительных вещах, увиденных им в монастыре минимитов, обескураживающее сообщение о том, что король рассмеялся, заставило его встряхнуться. Заинтригованный, он повернулся к крестному:

— Простите, господин Бутье, я пропустил часть ваших слов. Вы сказали, что король, отходя от изголовья кардинала, рассмеялся? Я правильно вас понял?

Бутье снисходительно улыбнулся:

— Совершенно верно! Вы же знаете, Луи, отношения между ними были крайне напряженными, назревал разрыв, и многие полагают, что если бы Ришелье не скончался от болезни, король бы сам позаботился…

Предположение ужасное в своей правдоподобности!

А какой-нибудь месяц назад Бутье ни за что не осмелился бы высказать его вслух, а господин Фронсак не поверил бы, что он может питать подобные мысли. Но Великий Сатрап умер, и свобода вновь обретала свои права.

— Но узы, их объединявшие, — серьезно продолжал Бутье, — вынуждали короля навещать больного министра. Он навестил его дважды. После второго визита, когда умирающий давал ему последние наставления, как лучше править страной после его кончины, его величество выглядел особенно веселым, что случалось с ним крайне редко. Людовик Справедливый смеялся и шутил с сопровождавшей его свитой, и умирающий кардинал его услышал!

— Следует ли теперь ожидать новшеств в управлении государством? — встревоженно спросил Фронсак-старший.

Как и все, нотариус ненавидел Ришелье, пока тот правил страной: непосильные налоги и кровавые преследования тех, кто эти налоги платить отказывался, не могли снискать популярность Великому Сатрапу. Но теперь почтенного нотариуса волновало будущее, ибо неизвестность всегда порождает тревогу.

— Не думаю, — неуверенно ответил прокурор, и тон его не ускользнул от Луи. — Король, похоже, доволен, что снова станет править королевством. Но, радуясь избавлению от министра, он, вероятнее всего, станет следовать его заветам. Король дал понять, что будет руководствоваться прежними принципами, а потому строгостей будет больше, чем при жизни господина кардинала.

— Но кто станет новым первым министром? — с набитым ртом обеспокоенно спросил Гастон. — У вас наверняка есть соображения…

Комиссару редко приходилось вкушать столь вкусную и обильную трапезу, и он наедался впрок, беспрестанно вытирая руки о камзол, покрывшийся крупными жирными пятнами.

Отложив нож и соединив кончики пальцев обеих рук, словно желая этим жестом подчеркнуть важность своего сообщения, Бутье произнес:

— В настоящее время его величество, похоже, намерен обойтись без первого министра. Следуя наказу Ришелье, он сохранил за Сегье пост хранителя печати, за дю Нуайе — военного министра, за Клодом Бутийе — министра финансов, а за его сыном Шавиньи — пост министра иностранных дел. «Я хочу сохранить прежних министров», — сказал король. Но самое удивительное это его заявление, что «кардинал Мазарини более, чем кто-либо иной, осведомлен о принципах и замыслах Ришелье, а потому я хотел бы видеть его в моем совете». И со вчерашнего дня итальянец входит в состав Королевского совета!

Потрясающая новость! Иностранец, какой-то итальянец — нет, хуже, сицилиец, сын лакея! — стал членом Королевского совета, но теперь его поддерживает уже не всемогущий Ришелье, а сам король!

Остальные министры остались прежними: Сегье, назначенный хранителем печати после ареста Шатонефа; Сюбле дю Нуайе, член так называемой «партии святош», связанной тесными узами с орденом ораторианцев и ультрамонтанами,[19] отец и сын Бутийе, преданные Ришелье и всем ему обязанные.

Присутствие в совете отца и сына Бутийе свидетельствовало о намерении короля продолжать политику кардинала.

Успех пришел к семье Бутийе благодаря деду, адвокату Дени, помогавшему матери кардинала, когда та очень нуждалась. Оказавшись у власти, Арман дю Плесси сделал его сына Клода суперинтендантом финансов. Позднее сын Клода, Леон, получивший титул графа де Шавиньи, стал государственным секретарем. Злые языки утверждали, что на самом деле он был сыном Ришелье и мадам Бутийе, ибо, несмотря на сутану, кардинал питал большую слабость к женскому полу. А граф де Шавиньи, в свою очередь, издавна дружил с Мазарини и, когда тот только что прибыл во Францию, не имея ни денег, ни знакомств, ни поддержки, даже предоставил в его распоряжение свой дом.

— А что говорит Принц, брат короля, о новом составе совета?

— Учитывая, где Принц нынче находится, его мнение вряд ли имеет значение, — усмехнулся Бутье, в одной руке он держал стакан вина, а другой взял несколько пирожков, предложенных ему госпожой Малле. — Четыре дня назад его величество приказал парламенту зарегистрировать постановление, направленное против герцога Орлеанского; согласно этому постановлению, герцог лишился не только возможности вмешиваться в управление государством, но и стать регентом. Со всей серьезностью король пожелал брату переехать на постоянное жительство в Блуа. Отныне Принцу запрещено появляться при дворе. Злопамятный Людовик не простил брату причастность к заговору Сен-Мара.

Во Франции все знали, что Принц, то есть брат короля герцог Орлеанский, как правило при поддержке королевы Анны Австрийской, принимал участие в большинстве заговоров против кардинала, а следовательно, и против своего брата. Однако не лишним будет напомнить, что именно Принц выдавал и разоблачал все эти заговоры.

— А Конде? А другие принцы крови? — спросил Фронсак — отец, кусая печенье.

— Они выжидают. Состав нового совета их не беспокоит. Никто из них не вошел в него, а значит, внутреннее равновесие в клане не нарушено. Они следят друг за другом и, словно хищники в засаде, подкарауливают добычу. Собственно, они всегда были хищниками. Конде больше заботит наследство кардинала: он хочет получить львиную долю его имущества. Другие, те, кого кардинал сослал, бросил в темницы, изгнал из собственных владений, тоже ждут своего часа. Какая участь их ожидает? У нашего короля есть недостатки, но он добр и справедлив, а потому многие поговаривают о ближайшем освобождении бастильских узников, например, маршала де Бассомпьера, и о прощении де Тревиля. Время тех, чьи провинности считаются более тяжкими, то есть Вандома, Бофора и герцогини де Шеврез, я полагаю, еще не пришло, но в конце концов и оно — увы! — настанет. — В голосе прокурора послышалась безысходность.

— Но если все знатные заговорщики получат прощенье, заговоры возобновятся! Ведь Ришелье был всего лишь мишенью, а истинной целью — король, — с горячностью воскликнул Луи, затронутый поворотом, который приняла беседа.

Бутье утвердительно закивал:

— Полагаю, королю об этом известно. Но повторяю вам, Людовика Заики больше нет, бразды правления вновь взял в руки Людовик Справедливый. И он, без сомнения, станет действовать осторожно… по крайней мере, я на это надеюсь… — Судя по выражению его лица, он не слишком верил в то, что говорил. Луи также сомневался в предположениях Бутье, и вскоре события показали, что они были правы. — Но верно и то, — продолжал он, — что при дворе складываются две партии: с одной стороны, это бывшие противники кардинала, все еще не пришедшие в себя от радости, что остались живы. Они пытаются объединиться, чтобы вновь играть в делах государства ту роль, которая, как им кажется, принадлежит им по праву. Им противостоят те, кто из преданности, из корысти, а большей частью из страха остались на стороне короля и кардинала. И они не желают, чтобы бывшие вытеснили их с уже занятых ими мест, которые они намерены сохранить за собой, а не делить с пришельцами.