В этот раз на шесте оказалась живая птица – крупный рыжий орел, яростно бившийся на привязи, протестуя против дикости происходящего. Это зрелище только раззадоривало присутствующих, с орлами у кочевников были давние счеты: то ребенка утащат в горы, то ягненка, по тому многие воспринимали состязание как символическую месть, хотя сам Темрай предпочел бы стрелять в чучело. Он не одобрял публичных экзекуций, кроме того, живая мишень слишком сильно дергалась.

Единственный выстрел. Вождь долго смотрел в колчан, пока не нашел нужную стрелу, любимую, которой он пользовался с юности, хотя она была великовата на целый дюйм. Темрай не представлял, откуда она взялась. Стрела имела пурпурное оперение, но изготовили её не на равнинах. Кочевники делали свои стрелы из одного куска дерева неизменной толщины. Его стрела была склеена из двух сортов древесины – кизила и кедра – и плавно сужалась к концу. Узкий, непривычно тяжелый наконечник представлял собой четырехугольник – в противоположность треугольным, так любимым кузнецами народа равнин. Темрай предполагал, что эта стрела была очень старая и происходила из Сконы, где живут лучшие мастера и лучшие в мире лучники. Как она попала на равнины, оставалось загадкой, вероятно, ее обронил воин из города.

Темрай поднес любимицу к глазам, чтобы убедиться, что она не треснула или не покоробилась, и резко отпрыгнул в сторону, уклоняясь от падающей стрелы, не попавшей в заветную цель. Его очередь была семнадцатой, ждать оставалось недолго. Вождь не опасался выиграть это состязание: он никогда не практиковался в вертикальной стрельбе, такой навык мог пригодиться разве что под стенами города, а убивать птиц в отличие от многих Темрай не любил.

Удивительно, как могли промахнуться пять лучших стрелков племени, размышлял Темрай, задрав голову и щурясь в попытке различить орла на фоне слепящего солнца. В тот момент, когда его пальцы уже приготовились отпустить стрелу, единственное облачко на всем небосклоне набежало на солнечный диск. Вождь чувствовал, как трепещет тетива, как свинцовой тяжестью налились плечи. Пришла пора избавиться от надоевшей стрелы. Он сосредоточился на птице и разжал пальцы.

«Проклятие – мелькнуло в голове.»

Сколько раз он готов был пожертвовать чем угодно, чтобы сбить пернатую мишень на глазах у всего клана! Сколько времени он провел, пуская стрелы в набитый соломой мешок, висящий на стене фургона, в надежде найти то неуловимое движение, которое будет посылать стрелы точно в цель, а не куда-то в общем направлении! Орел дернулся, замер и повалился вниз. Темрай тихо выругался, пытаясь понять, как такое могло произойти. Вероятно, боги, слушавшие его мольбы на протяжении десяти лет, решили над ним подшутить и даровали ему победу в тот момент, когда он меньше всего желал ее.

Повисла неловкая тишина: люди пытались решить, как поступить – взорваться аплодисментами или выразить негодование по поводу такого вопиющего нарушения древней традиции. Оставшиеся участники подняли стрелы и ушли, не выдавая обиды. Это был попинжай – единственное состязание, в котором вождь обязан был проиграть, чтобы позволить другим участникам продолжить борьбу. И как, скажите на милость, он должен вручать приз самому себе?

– Простите, – пробормотал Темрай, единственное, что в тот момент пришло ему в голову.

Теперь уже поздно что-то менять. Варвар забросил лук на спину и пошел к своему трону. Ему предстояло сказать заключительную речь.

Темрай подготовил ее и знал, что она хороша. Вначале краткий, но изящный панегирик предшественнику, затем официальное обнародование своих намерений вести клан против врагов, обоснование причин и выгод грядущих битв, несколько слов об особом предназначении народа равнин, немного мистики и в заключение крылатое выражение, которое будут передавать из уст в уста на протяжении столетий. Вместо этого Темрай откашлялся и сказал:

– Я знаю, что вы устали от речей, поэтому сразу о том, что нам предстоит. Как только одолеем перевал Надсин, начинаем рубить лес, сплавляем его по реке – я знаю, что у нас нет опыта, но если это могут другие, сможем и мы. Затем строим осадные машины – не беспокойтесь, я узнал, как это делается, ничего сложного, можете мне поверить. Со стрельбой у нас все в порядке – иногда даже слишком, – но нужно научиться бегать с бревном, если мы хотим прорваться в город. Через три дня жду предводителей команд волонтеров. Я задумал еще очень многое, но об этом позже. Я закончил, переходим к пиршеству. Ваше здоровье! Ах да, чуть не забыл, не играйте в попинжай, если боитесь, что орла убьют.

Последние слова Темрай произнес серьезно, но, опускаясь обратно на сиденье, был твердо уверен, что только что в язык вошла новая поговорка. Сотню лет спустя человек, чьи овцы смешались с чужим стадом или жена начала поглядывать на сторону, в ответ на свои протесты услышит насмешливое: «Не играй в попинжай…»

Между тем Темрай говорил со своим народом как вождь, а не мальчишка, нацепивший слишком большую для него шляпу отца. Он получит волонтеров для подготовки стенобитных команд, и спиленный лес поплывет по реке, И никто не осмелится шушукаться за его спиной, будто Вождь не знает, что делать. Его план сработает, и сработает потому что Темрай понял простую истину: если есть цель – стреляй, и плевать на правила.

«Сасурай не знал этого. Сасурай не брал Перимадеи. Возьму ее, я это сделаю», – думал вождь, когда пришли люди чтобы свернуть ковры и разобрать трон.

Конечно они не сбросили вождя на землю, но недвусмысленно намекнули что он им мешает. Темрай извинился и оставил их выполнять свою работу.

Устойчивая популярность, которой пользовался Патриарх Перимадеи среди граждан города, объяснялась их отношением к его должности, которая в разное время считалась утомительной, обременительной или синекурой, в зависимости от того, насколько глубоко обыватели задумывались над проблемой. Поскольку Патриарх всего лишь возглавлял Орден философов и ученых, занятых изучением далеких от практической жизни аспектов бытия, у горожан не было причин любить или почитать его, однако Алексий продолжал пользоваться любовью и восхищением. Выяснив, что его считают за мага, который защищает город от всяческих напастей вроде нашествий злых демонов, эпидемий чумы и ураганов, Алексий пришел в отчаяние. Затем он выбросил это из головы.

Когда весть о болезни Патриарха распространилась по городу, Алексий несколько раз столкнулся с проявлениями чрезмерной любви и обожания, исходивших от встревоженных горожан, которые, несомненно, хотели, чтобы он поскорее поправился и вновь стал на защиту города, прежде чем случится что-то непоправимое. Каждое утро у дверей своей кельи он находил цветы, фрукты, счастливые талисманы. Заботливые престарелые дамы присылали горшки с теплым мясным бульоном, высокопоставленные члены Ордена, словно им больше нечем было заняться, принимали делегации шумных сияющих детей, которые приносили венки из пахучих трав, сплетенные собственными неумелыми руками. Эта навязчивая забота доставляла столько беспокойства, что, как только Патриарх смог встать с кровати он вышел на балкон и приветствовал толпы горожан в надежде, что благожелательные преследователи наконец успокоятся.

– Как это трогательно, – прожурчал Геннадий, когда Алексий дрожащей походкой побрел к кровати, придерживая сведенную судорогой руку. – Совершенно посторонние люди в любую погоду приходят под окна твоего дома и забрасывают площадь цветами…

– Если кто-нибудь объяснит мне, как стог душистого сена может исцелить сердечную болезнь, я опубликую рецепт и разбогатею, – буркнул Алексий, укутываясь в одеяло. – Почему меня не могут оставить в покое?

– Потому что, – нежно промурлыкал Геннадий, – у тебя есть обязанности перед согражданами. Народу нужно кого-то любить, но люди не могут любить правительство – его никто не любит, – и они выбрали тебя. Ты должен быть с ними поласковей.