Бернард считал, что его маленький остров был прекрасный, хоть и служил отвратительной целью. Пусть и прекрасной, но от этого не менее отвратительной. Остров напротив был больше, но не так красив, в отличие от маленького островка, на нём не было деревьев, но возвышались стены тюрьмы. Которые хорошо просматривались из небольшого каменного бункера, стоящего на меньшем острове. В бункере было 7 небольших комнат, и он был достаточно большой, чтобы в нем можно было разместить бульдозер, фронтальный погрузчик и мастерскую. Все ниже перечисленное находилось в центре бункера, запираемого с двух сторон тежёлыми металлическими дверьми с мощными замками на случай непредвиденных происшествий. С каждой стороны здания, которое они называли стражем острова, было множество окон, зачастую широко распахнутых, чтобы впустить морской освежающий бриз. Вокруг бункера росли высокие деревья, закрывающие солнце. Благодаря чему было не так жарко в солнечные дни. По ночам они отбрасывали причудливые тени в лунном свете. И иногда Бернард любил посидеть у своего окна спальни, пытаясь постичь их тайны. Через просвет среди деревьев Бернард мог увидеть большой остров и стены тюрьмы, переливающиеся яркими огнями. Также тюрьма хорошо просматривалась с песчаного пляжа, опоясывающего береговую линию малого острова. Вы бы могли увидеть её с причала, уходящего в воду. Причал был построен из прочного дерева, окрашенного в чёрный цвет, он скрипел и пошатывался от сильного ветра и высоких волн, но стоял крепко. Если бы вы пробрались через чащу деревьев, колышущихся от редкого ветра, вышли бы в другую сторону острова, то увидели бы только море. С одной стороны возвышалась только скала с зазубренными пиками, и лежали бы гладкие белоснежные валуны, огромные, будто спины бегемотов. Эту часть острова называли Большим спуском, ходили слухи, что предыдущий смотритель сошёл с ума от одиночества и нехватки чёрного чая и сбросился с Большого спуска, разбившись о скалы, словно арбуз. Бернард, стоя на краю Большого спуска, мог понять, откуда берется желание прыгнуть. Это было подобно зову русалок. Он уже испытывал такое раньше, когда чуть не перегородил своим автомобилем путь колонне дальнобойщиков. Не то чтобы он когда-то хотел этого, но когда он наблюдал за теми грузовиками, его посетила такая мысль. Он почувствовал, как его руки сжали руль, будто он и правда хотел это сделать. Иногда ему казалось, что лучше бы он так и поступил. Он часто задумывался об этом, стоя на краю обрыва Большого спуска. Из окна своей комнаты в страже острова Бернард часто всматривался в стены тюрьмы, будто мог видеть сквозь них, хоть и знал, что не стал бы этого делать, даже если бы мог. Бледные бетонные стены тянулись высоко вверх. Они переливались в лучах солнца, под каким углом ни посмотри. И казалось, что они крадут всё солнечное тепло. Если бы вы прикоснулись к ним в жаркий день, вам бы показалось, что вы прикоснулись к раскалённому металлу. По ночам, когда всходила полная луна, стены становились цвета белого мрамора. Они медленно остывали после дневной жары, но наощупь ночью они напоминали тело покойника, омытого ледяной водой. Бернард недолго пробыл на том острове, только в качестве наблюдателя, когда проходил обучение, но забыть он его не мог. И искренне жалел тех бедолаг, которые томились внутри, охраняемые самой природой и надзирателями "АОО". Это было дурное место, и оно не нравилось Бернарду. Он отправлялся туда только в тех случаях, когда ему нужно было уехать. Уже с тюремного острова он мог добраться до так называемого реального мира и провести там недельку отпуска. Он возвращался в реальный мир преимущественно ради того, чтобы наведываться к паре проституток. Но облегчения это ему не приносило, шлюхи любили болтать чуть меньше, чем он сам. Он чувствовал себя потерянным и одиноким. Срок его дежурства в тюрьме давно закончился, но он решил остаться. Зачем ему нужно было возвращаться туда, где у него ничего не было. Ему не особо нравилось быть в полной изоляции от внешнего мира, но и на материке он чувствовал то же самое. Даже если его окружали другие люди. Он даже подумывал о том, чтобы отказаться и от отпусков. Под окнами Бернарда был разбит сад, который он про себя называл Евсиманским, но почему он так решил, он не мог объяснить. В нем росли пышные небольшие деревья, всевозможные растения и неприхотливые цветы, красные, жёлтые, оранжевые, белые. Иногда в нем выращивались овощи. Но их выращивал не Бернард, он вообще не работал в саду, этим занимался Уилсон. Уилсон был всего лишь ребёнком, но у него был талант к садоводству. Он мог вырастить такие сочные помидоры и огурцы, что вы бы заплакали от удовольствия, поедая их. Семья Уилсона была фермерами, поэтому он точно знал, что нужно делать. Он много времени проводил в саду, устанавливал подпорки для томатных лоз, обрабатывал тыкву и огурцы. Также посадил несколько грядок картофеля. Помимо этого то тут, то там росли горох и островки кукурузы. По ночам Бернард будто слышал, как они растут. Кукуруза издавала такой звук, будто маленький человечек хрустит суставами, дорожка из белых камней, которую смастерил Уилсон, блестела в лучах солнца и светилась в лунном свете.

Словно змея, она вилась к побережью, но не доходила до него. Уилсон сказал, что обязательно закончит её, когда у него будет время. Времени у него было предостаточно, что не скажешь о желании. Камни были тежелыми, конечно, он мог их покидать в ковш погрузчика, перевезти к бункеру и переложить, но на это ушло бы слишком много времени, а Уилсон больше времени возился с цветами и овощами. И Бернард был рад этому. Садик был очеровательный, самое то для красивого островка. Уилсон делал и другую работу: управлял техникой, чинил то тут, то там по мелочи. У него все получалось, и на него можно было положиться, но Тоглу в этом не было равных. Казалось, что Тогл родился с одной рулеткой в одной руке и молотком в другой. Тогл был из тех людей, который мог без проблем починить мотор или заменить шину. Забавно, но всему этому их научил Бернард. Сейчас то, чему он учил их, стало их главными обязанностями. И они превзошли его. Бернард был их начальником или кем-то вроде того. Уилсон и Тогл называли его боссом или просто Бернардом. А за спиной, он знал, потому что они не особо скрывались, Тогл называл его сукиным сыном. Бернард неплохо ладил с Уилсоном и чуть хуже с Тоглом, но остров — не то место, где имело смысл заводить друзей или семью. Если у него и была какая-то семья, то он совсем её не помнил. Самые ранние воспоминания начинались, когда он попал в приют, а затем и в приёмную семью. Он помнил, как стал прислуживать в церкви, и священник засунул свой член ему в задницу. А потом долго плакал и просил никому не рассказывать, потому что тогда бог простил бы их обоих. Только Бернард не понимал, за что его самого нужно прощать, его изнасиловали, и любой бог, готовый это простить, не заслуживает, чтобы в него верили. После это его жизнь пошла под откос, потому он и оказался здесь. Множество мелких преступлений и тюрьма, потом пришли те люди в костюмах, посмотрели на него сквозь решетку и сказали: "Мы думаем, ты создан для чего-то лучшего." Видимо, вот это они считали лучшим. Хотя, когда ярко светило солнце, сверкало синее море, и небо заливал лунный цвет, и сияли звёзды, словно глаза диковинных животных, жизнь казалась не такой уж плохой. Уж по-любому, в тюремной камере три квадратных метра с кроватью. Лучше регулярных встреч с Бастером, который требовал снять нижнее бельё и ходить в тюремный робе, как в юбке. Это лучше было, чем смотреть через решетку камеры и видеть, как твоя жизнь утекает, как песок сквозь пальцы. В правом дальнем углу сада, в почти не видном из окна, возле которого стоял Бернард, было кладбище. У него тоже было название, как и у всего на этом острове — Страж острова, Большой спуск. Оно называлось Удел. Именно благодаря Уделу у них была работа. Хотя делать было нечего так уж много. Они дожидались вести о новых покойниках, а в перерывах между захоронениями тел просто ждали. Остров был такой же тюрьмой, разве что на нем не было решеток, и никто не мешал купаться голышом. Перекрученные деревца с тёмной корой и с шипами толщиной с большой палец толстяка хаотично росли возле Удела. На окраине Удела росло одно большое дерево ближе к побережью. Оно не было высоким и не имело шипов, но его ствол был настолько толстым, что потребовалось бы четыре человека, чтобы обхватить его. Могилы были помечены простыми белыми табличками с чёрными символами на них. Числа на надгробьях соотвествовали именам, записанным в книге Денворда. Никакой информации о покойных, точней о казненных, не было даже даты рождения, только дата и место захоронения и номер — здесь похоронен номер 73, а там — номер 98 и так далее. Вряд ли такие записи вообще стоило хранить. Всего здесь было 488 могил. Заключёных хоронили на протяжении почти 100 лет.