Глендруидский Волк засмеялся.

— Очень хорошо, — продолжал Дункан. — Если ты будешь так любезен и окажешь мне эту небольшую услугу…

Дункан еще не кончил говорить, а Доминик уже привел в действие механизм, поднимавший мост, и тот тяжелой преградой лег поперек въезда в замок. Засовы один за другим вошли в скобы, закрепив мост в толстых каменных стенах. Вслед за этим, с глухим стуком дерева о дерево открылись внутренние ворота.

Без солнечного света, косо падавшего через ворота, во дворе стало довольно темно.

— Тебе следовало бы бежать, пока было можно, — вкрадчивым тоном сказал Дункан.

— Зачем мне бежать?

— Чтобы привести сюда Эрика, конечно.

— Тогда непременно придет и смерть, — ответила Эмбер. — Пока я в замке, Эрик не нападет.

— Пускай приходит! — прорычал Дункан.

Эмбер взглянула мимо Дункана, на человека, носившего знак Глендруидского Волка.

— Ты этого хочешь, лорд? — спросила она. — Войны?

— Мое желание не имеет большого значения, — ответил Доминик. — Замок и все, что к нему относится, принадлежат Дункану, а не мне. И решает все здесь тоже только он.

У Эмбер перехватило дыхание.

— Ты отдал все Дункану? — ошеломленно спросила она.

— Да, — ответил Доминик, выходя вперед и становясь рядом с Дунканом.

— И его наследникам, без оговорок и помех?

— Да.

— Ты не только очень щедр, но и очень предусмотрителен, Доминик ле Сабр, — сказала Эмбер. — Надо ли удивляться, что данная тебе Дунканом клятва, которой он не помнил, так сильно тревожила его?

— Если ты знала, что отступление от клятвы причиняет ему столько несчастья, — холодно спросил Доминик, — почему же не помогла ему вспомнить?

Печальные золотые глаза посмотрели на одного, потом на другого. В этот миг они показались ей очень похожими друг на друга. Оба высокие. Оба могучего сложения. Оба свирепые.

И гордые.

Сделав прерывистый, дрожащий вдох, Эмбер заставила себя посмотреть прямо в жесткие, осуждающие глаза Глендруидского Волка. Вдруг она вспомнила, как менялись эти глаза, когда Доминик смотрел на Мег.

Это вселило в Эмбер надежду. Совсем небольшую, но и слабая искорка кажется ярче, когда вокруг все темно.

— Если бы ты знал, что наступит время, когда твоя жена будет смотреть на тебя с отвращением, что бы ты сделал, чтобы отсрочить наступление этого дня? — спросила Эмбер.

Глаза Доминика чуть расширились, потом сузились, превратившись в полоски матового серебра.

— То же самое по дороге сюда говорила и Мег, — пробормотал Доминик, — но мне трудно в это поверить.

— Во что? — спросила Эмбер.

— В то, что женщина может любить мужчину, но не заботиться о его чести.

Эмбер побледнела еще больше, так что даже ее губы сделались бескровными.

— Значит, ты думаешь так же, как Дункан, — сказала она, — что лучше было бы позволить, чтобы его повесили.

— Было бы лучше, прежде всего, не торопиться со свадьбой, — отрезал Доминик.

— Да, — согласилась она лишенным всякого выражения голосом. — Но Эрик предвосхитил и эту возможность.

— Что? — спросили Дункан и Доминик в один голос.

— У меня было много времени для размышлений после того, как ты оставил меня в хижине, — сказала Эмбер.

Дункан промолчал.

— Люди называют Эрика чародеем, — продолжала она, — но я часто думаю, что он просто очень проницательный человек — подобно тому, как проницателен Глендруидский Волк.

— Что ты хочешь этим сказать? — тихо спросив ее Доминик.

— Он понимает, что трогает людей, а что оставляет их равнодушными.

Доминик замер, словно прислушиваясь.

— То же самое говорил и мой брат.

— Саймон?

Кивнув, Доминик спросил:

— Что же такого знал Эрик о Дункане?

— Он знал, что Дункан не любит меня. Дункан не отрицал сказанного.

Эмбер этого от него и не ожидала, но его молчание обожгло ее, словно соль, просыпанная на кровоточащую рану. Она еще раз прерывисто вздохнула и была рада, что рядом нет Мег, которая могла бы измерить глубину постигшей ее беды своими глендруидскими глазами, видевшими слишком глубоко, слишком ясно.

Когда Эмбер заговорила снова, она обращалась скорее к Дункану, чем к Глендруидскому Волку.

— Эрик знал, что ты не женился бы на мне, если бы вспомнил прошлое, — сказала Эмбер со спокойным видом, который давался ей с большим трудом. — И он знал, как сильно ты желал меня. Он знал, что ты был мне желанен… рассвет после долгой ночи, какою была моя жизнь…

Становясь все тише, ее голос превратился в осколки молчания.

— И поэтому он оставил нас совсем одних, если не считать самого глупого его оруженосца, а ты все время позволяла мне думать, что ты не девственница, — зло закончил Дункан.

— Нет, — резко возразила Эмбер. — Это ты сам хотел так думать, Дункан. И Эрик, и я — мы оба говорили, что это не так, но ты нас не слушал. Ты не хотел знать правду: ведь если бы ты считал меня нетронутой, ты бы не позволил себе овладеть мною.

— Да, — холодно проронил он.

— «Да», — передразнила она. — Или, может быть, нет! Подумай-ка, Дункан широкоплечий, Дункан твердолобый! Может, ты не смог бы остановиться, даже если бы знал. Тогда тебе пришлось бы ненавидеть самого себя за нарушение клятвы!

Подобно летним молниям, воспоминания дугами заметались между Эмбер и Дунканом — вот то ослепительное мгновение, когда там, под священной рябиной, он овладел ею одним мощным, неожиданным движением тела.

— Намного легче ненавидеть меня, чем самого себя, не правда ли? — спросила Эмбер.

Она резко выдернула поводья из руки Дункана, не дав ему опомниться. Белоногая попятилась, неистово загрохотав железными подковами по булыжникам двора, и ее всадница оказалась вне досягаемости для Дункана.

— Мост поднят, — грубо сказал Дункан. — Бежать поздно.

— Я знаю. Знаю это с тех пор, как первый раз прикоснулась к тебе. Теперь и ты это знаешь.

Весть о появлении Кассандры распространилась по замку почти так же быстро, как и весть о настоящем имени Дункана два дня назад. Эмбер слышала, как об этом шептались слуги, приносившие горячую воду для купания в комнату, где прежде спали вместе Эмбер и Дункан.

Но то было прежде.

Эмбер не видела Дункана с тех пор, как он просил Саймона, чтобы тот проводил ее в роскошную комнату. Она стала настоящей узницей, хотя ее так не называли, и не видела никого, кроме слуг, приходивших и уходивших без предупреждения.

И без единого слова. Было похоже на то, что они боятся, как бы их не застали во время разговора с хозяйкой замка.

Со двора через приоткрытые ставни донесся чей-то громкий голос Эмбер стояла, готовая переступить через край большой деревянной лохани, где от воды поднимался легкий пар.

— Она здесь, говорю тебе! Видел ее своими глазами. Одежды красные, как кровь, и серебряные волосы!

Эмбер прислушалась, но о присутствии Кассандры ничего больше не услышала из верхней комнаты. Вздохнув, она скользнула в воду.

Придет ли ко мне теперь Дункан? Признается ли наконец, что я нужна ему так же, как он нужен мне?

Лишь тишина была ответом на эти мысли Эмбер, окрашенные страхом и тоской.

Когда-то такая тишина была ей привычна, но тогда она этого не замечала. Тогда она еще не знала, что значит просыпаться в объятиях Дункана. Тогда она еще не знала, что значит чувствовать его тепло, его смех, его желание, его покой, его силу — все то, что составляло существо Дункана, окружавшее ее таким богатством чувств, какое ей и не снилось.

Узнав тогда, что значит вместе чувствовать, Эмбер знала теперь, что такое настоящее одиночество. Она измеряла его протяженность в гулкой пустоте, которая была у нее внутри.

Нет, Дункан не придет ко мне.

Тем лучше. Мне снится, будто меня бьют черные крылья, будто я слышу шепот невообразимой ярости, невыразимой скорби.

Я страшусь того, что случится, если я прикоснусь к нему сейчас.

За нас обоих.