Адам Коффин знал, о чем люди говорят у него за спиной. Они говорят, что он довольно странный тип, что он похож на мертвеца, живущего в склепе.

Адам был с этим согласен.

Его фамильное гнездо — а семья Коффинов жила на одном и том же месте на берегу Гудзона уже почти три века, со времен голландских патронов и английских земельных магнатов — было из серого мрамора. Высотой где-то в четыре этажа, а где-то в пять, поместье «Вязы», огромное, мрачное, навевающее уныние, возвышалось над окружающим ландшафтом.

Кроме этого дома, возведенного сразу после Гражданской войны, и нескольких дворовых построек, включая пустующую сторожку и давно заброшенные теплицы, поместье могло похвастать изумительной по красоте рощей из двухсотлетних вязов и непревзойденным видом на реку.

Во времена своего расцвета «Вязы» считались драгоценной жемчужиной среди величественных домов и замков, стоявших на берегу Гудзона. Сейчас же это был не более чем ряд пыльных комнат, куда почти не проникал солнечный свет и откуда никогда не доносились ни голоса, ни детский смех. В «Вязах» даже были комнаты — целый ряд комнат, — куда в течение нескольких десятков лет никто не заходил.

В первую зиму после смерти своих родителей Адам Коффин запер большую часть комнат. Какой смысл отапливать двадцать с лишним спален, если он мало спит и обычно проводит время, растянувшись на софе перед экраном телевизора или сидя у камина со стаканчиком бренди в руках?

В те дни Адам и пристрастился к бренди.

Не единожды он просыпался утром и обнаруживал на полу осколки очередного разбитого вдребезги предмета из знаменитого хрусталя своей матери. Поэтому он начал пить из обычных дешевых стаканов, которые дюжинами закупал в торговом центре.

Иногда Адам подумывал продать «Вязы», чувствуя, что поместье мертвым грузом висит у него на шее. Но куда бы он делся после этого, чем бы занялся?

Но однажды, пять лет назад, он поехал за очередной дюжиной стаканов и на обратном пути нашел Муза в простом коричневом бумажном пакете, валявшемся на обочине, — и жизнь его совершенно преобразилась.

Во-первых, он бросил пить.

Во-вторых, перестал носить дома туфли (Адам жил в постоянном страхе наступить на своего крошечного друга и причинить ему непоправимый вред).

Они с Музом занимали всего несколько комнат, но уж эти-то комнаты содержались в безупречной чистоте Их день состоял из плотного завтрака, утренней прогулки (Муз, как правило, сидел в кармане куртки Адама), основательной дозы поэзии или прозы (Адам частенько читал Шекспира или Мильтона вслух до тех пор, пока у него не садился голос). Затем был ланч, дневной сон, хлопоты по хозяйству, легкий ужин и после него — вечер, который они коротали за прослушиванием классической музыки или просмотром одной из немногочисленных выбранных Адамом телевизионных передач по каналу «Планета животных».

Отбой — ровно в десять.

Адам Коффин никогда не чувствовал себя более счастливым и довольным за все шестьдесят семь лет своей жизни. Ради Муза он просыпался по утрам, ложился спать вечером и продолжал жить в промежутке между этими часами.

Кора его понимала.

Она всегда понимала, что с ним происходит, — когда он был мальчишкой, и когда стал молодым, а затем и не таким уж молодым человеком, и когда превратился в мужчину среднего возраста, столь одинокого в этом мире, озадачивающем и пугающем его.

В первые несколько месяцев после кончины родителей Адама Кора посылала ему обед. Так, ничего особенного. Кастрюлю с курицей или горшочек овощного супа. Но у него всегда оставался запас на завтра.

Целый год она звонила ему каждый вечер с наступлением сумерек. Откуда-то она знала, что одиночество особенно плохо переносится в темноте.

И на каждый праздник, включая Рождество и Новый год, она приглашала его в Грантвуд разделить с ними праздничный завтрак в большой, ярко освещенной веселой кухоньке.

— Кора была мне хорошим другом, . нам с тобой, — обратился Адам к своему крошечному товарищу, когда Муз пошел укладываться спать на свою набитую овечьей шерстью Подстилку. — Думаю, вчерашняя поминальная служба удалась на славу, как и последовавшая за ней трапеза, как ты считаешь? — Адам достал бумажный носовой платок и высморкался. — Нам будет ее не хватать, правда? — Он сел на свою постель, продолжая размышлять вслух: — Должно быть, мне надо было рассказать ей о том, что мы видели в Грантвуде.

Между «Вязами» и Грантвудом не было никаких заборов, каменных стен или других обозначений границ, так что Адам и Муз частенько забредали в чужие владения.

— Я тогда не захотел беспокоить Кору, ведь она была нездорова. А сейчас уже поздно, — со вздохом признался Адам, стягивая с себя одежду и аккуратно вешая ее в стенной шкаф.

Муз редко отзывался на его монологи. Обычно все попытки чихуахуа издать хоть какой-нибудь звук заканчивались тем, что в итоге песик снова испуганно замолкал. Однако это не мешало Адаму каждый раз возобновлять их беседу.

— Интересно, должен ли я сказать об этом мисс Грант, раз уж она вернулась сюда? — вслух рассуждал Адам, готовя себе постель. — Или, может, этому молодому юристу? В конце концов, Кора, кажется, полностью ему доверяла.

Адам дал этой мысли осесть в его сознании, пока он мыл лицо и руки и чистил зубы в прилегающей к спальне ванной.

— Конечно, они могут решить, что я не в себе. Ты ведь знаешь, что здесь многие считали Кору сумасшедшей, — произнес Адам, повысив голос, чтобы Муз мог слышать его в другой комнате. Он замолчал, прополоскал рот антисептическим раствором. — А Кора вовсе не была сумасшедшей. Просто она не всегда мыслила разумно.

Для Адама Коффина это имело огромное значение.

Он ощущал разницу между этими двумя состояниями, потому что сам раз или два чувствовал дыхание тьмы у себя на челе.

— «Мы живем и грезим в одиночестве», — процитировал он размышления Джозефа Конрада по этому поводу.

Выключив свет в ванной, Адам побрел к кровати, присел на нее и стал снимать тапки. И только тогда он вспомнил, что должен поведать Музу чудесную новость.

— Думаю, мы сможем получить маленькое наследство от Коры. А может, даже и не такое уж маленькое. Завтра ровно в четыре часа дня мы встречаемся с мистером Баллинджером здесь, в «Вязах». — Он забрался в постель и подтянул одеяло к подбородку. — Надо решить, как мы распорядимся этой неожиданной удачей, Муз. Признаюсь, я уже все серьезно обдумал и считаю, что для начала мы должны сделать пожертвование в местный приют для животных.

Адам щелкнул выключателем. Несколько мгновений он молча лежал в темноте, а затем шепотом произнес:

— Да благословит тебя Господь, Кора.

— Будь ты проклята, Кора.

Это несправедливо. У нее всегда все было, а ему вечно чего-то недоставало.

Слишком часто.

Старой перечнице надо было всего лишь внести небольшие изменения в свою последнюю волю. Но она не сочла нужным оставить ему то, что причиталось ему по праву.

И как будто этого ей было мало, она своей смертью еще и нарушила его планы. Если бы только у него было больше времени…

Он негромко чертыхнулся и сделал еще глоток спиртного из стакана, который держал в руке. Он без устали мерил шагами комнату. Затем замер у окна, проклятого чужого окна — он ведь ютится здесь из милости, — и увидел, как внизу прошли мужчина и женщина.

Прошлой ночью он был в саду Грантвуда — он провел там не одну ночь, делая то, что обязан был делать — и видел эту пару в беседке.

Минуту-другую, а может, и больше он гадал, не собирается ли Трейс Баллинджер овладеть ею прямо здесь, в саду, где кто угодно мог их увидеть. Его ладони покрылись испариной, и ему пришлось обтереть их о брюки. В предвкушении он облизнул губы, размышляя, стоит ли ему подойти ближе, чтобы лучше видеть происходящее. Но они, видимо, передумали и вернулись обратно в дом.

С возвращением Шайлер Грант обстоятельства, в которых ему приходилось действовать, намного усложнились. Но он не дурак; ему не раз удавалось справляться с трудностями и оборачивать их себе во благо. Где хотенье — там и уменье.