— Я слышал, она добивается стипендии Лэтта, — сказал Ренвик. — Что же, это ей по силам? Получит она ее, как ты думаешь?

— Может быть, и получит, — ответил Джибсон, пожимая плечами. — Но к чему она ей? Да и трудно сказать, получит или нет. Это не от нас зависит. Программа университетских экзаменов не совпадает с нашей школьной программой. Ей следовало бы идти в Педагогический институт. Вот это ее призвание.

— В таком случае, не можешь ли ты не допустить ее к экзаменам на стипендию? — спросил Ренвик с некоторой стремительностью. — Я имею сведения, что здоровье ее пошатнулось от усиленной подготовки к ним.

— Невозможно! — возразил Джибсон. — Я же тебе только что сказал, что это не в нашем ведении. Стипендия предоставлена городу, назначает ее университетское начальство, и к экзамену допускают всякого, кто удовлетворяет их требованиям. Должен сознаться, что я уже пробовал говорить на этот счет с ее почтенным родителем, — Джибсон нахмурил брови, — но ничего не вышло. Он упорно стоит на своем. Конечно, у девочки такие серьезные шансы на получение стипендии, что отговаривать ее от этого кажется безумием. А впрочем…

— Что? — подхватил Ренвик.

Вместо ответа Джибсон взял со стола какую-то бумагу и, бегло просмотрев ее, передал своему другу, промолвив с расстановкой:

— Странное совпадение: я читал это как раз тогда, когда ты вошел. Что ты на это скажешь?

Ренвик взял листок и, увидев, что это перевод латинской прозы (как ему показалось, Цицерона), переписанный красивым, но не сформировавшимся еще почерком, начал читать, но вдруг остановился. Между двумя фразами этого прекрасно сделанного гладкого перевода были вписаны на местном диалекте неразборчиво, почти каракулями, следующие слова: «Налегай, Несси! Что делаешь, делай хорошо. Если не получишь стипендии Лэтта, то я буду знать, кто в этом виноват». Дальше продолжался перевод.

Ренвик в удивлении посмотрел на Джибсона.

— Это мне сегодня утром прислал ее классный наставник, — пояснил тот. — Он вырвал этот листок из тетради Несси Броуди.

— А перевод она делала в школе или дома? — быстро спросил доктор.

— В классе. Должно быть, она написала эти слова бессознательно, но, несомненно, они написаны ее собственной рукой. Что это значит? Наследие тех знаменитых шотландских предков, о которых мы так много слыхали от старика? Или раздвоение личности? Ты больше разбираешься в таких вещах, чем я.

— Какое там к черту раздвоение личности! — перебил его Ренвик в некотором замешательстве. — Это просто минутная рассеянность ума, доказательство чрезмерного нервного напряжения, в котором (судя по тому, что она написала) ее держит чужая сильная воля. Как ты не понимаешь? Она утомилась, работая над упражнением, внимание ее слабло, и тотчас же в памяти всплыла та подсознательная мысль, которая ее постоянно мучает, подгоняет. И, раньше чем мысль оформилась у нее в мозгу, девочка уже машинально написала эту фразу. — Он покачал головой. — Слишком ясно, чего она боится.

— Мы не переутомляем ее занятиями, — заметил Джибсон. — Ее здесь всячески щадят.

— Знаю, знаю. Девочку губят не в школе. Все зло в этом сумасшедшем отце. Что же нам делать? Ты говоришь, что уже пробовал повлиять на него, но безуспешно, ну а я для него все равно, что красная тряпка для быка. Как же быть? — Он положил листок с переводом обратно на стол Джибсона и, указывая на него, докончил: — Эта штука меня очень пугает. Такие симптомы я наблюдал в моей практике, они всегда предвещают очень плохой конец. Не нравится мне все это.

— Ты меня удивляешь, — заметил директор после паузы, во время которой он пытливо вглядывался в собеседника. — А ты уверен, что в этом случае не преувеличиваешь под влиянием какого-то предубеждения?

И когда Ренвик молча покачал головой, он продолжал:

— Не хочешь ли взглянуть на девочку — на одну минутку, конечно, чтобы ее не испугать?

Доктор подумал и ответил решительно:

— Разумеется, хочу. Мне надо самому проверить свое предположение. Это ты хорошо придумал.

— Так я ее сейчас приведу, — сказал Джибсон, вставая и направляясь к двери. — Надеюсь, ты будешь с ней осторожен. Ни в коем случае не следует упоминать об этой истории с переводом.

Ренвик кивком головы выразил согласие и, когда Джибсон вышел из кабинета, продолжал сидеть неподвижно, сдвинув брови, устремив хмурый взгляд на страничку, исписанную Несси, как будто эти странные, бессвязные, затесавшиеся в латинский текст слова сливались перед его глазами в видение, пугавшее и расстраивавшее его. Его вывел из задумчивости приход директора и Несси, которую Ренвик видел в первый раз. Рассмотрев эту худенькую, горбившуюся девочку с кроткими, умоляющими глазами, тонкой белой шейкой, слабохарактерным ртом и подбородком, он перестал удивляться тому, что она так цепляется за Мэри и что Мэри со своей стороны горит желанием ее защищать.

— Вот одна из наших лучших учениц, — дипломатически сказал Джибсон, обращаясь к доктору, после того как сел на свое место.

— Мы представляем ее всем нашим посетителям. Никто из учеников старших классов не обладает такой памятью, как она. Не правда ли, Несси? — добавил он, мельком посмотрев на нее.

Несси вспыхнула от гордости. Ее детская душа наполнилась глубокой благодарностью и еще более глубоким благоговением, к которым примешивалось некоторое смущение, так как ей было непонятно, зачем ее вдруг вызвали сюда. Она молчала и не поднимала глаз от пола; тонкие ножки в высоких, сильно поношенных башмаках и грубых шерстяных чулках немного дрожали, не от страха, а просто от волнения в присутствии таких двух важных особ, как директор и доктор Ренвик. Она понимала, что заданный ей вопрос — чисто риторический, и не смела заговорить, пока не обратятся прямо к ней.

— Вам нравятся занятия в школе? — ласково спросил Ренвик.

— Да, сэр, — ответила боязливо Несси, поднимая на него глаза, как испуганная козочка.

— А что, они вас никогда не утомляют? — продолжал он все так же мягко, боясь задать вопрос в более определенной форме.

Несси посмотрела на директора, как бы прося позволения заговорить, и, успокоенная его взглядом, ответила:

— Нет, сэр! Не особенно. Только иногда голова болит, — Она сказала это робко, как будто головная боль была чем-то предосудительным, потом, уже увереннее, продолжала:

— Папа водил меня к доктору Лори месяцев шесть тому назад, и доктор сказал, что это пустяки. Он сказал даже, — прибавила она наивно, — что у меня хорошая голова на плечах.

Ренвик молчал, ощущая на себе слегка иронический взгляд Джибсона, но нерешительные, уклончивые ответы этого запуганного ребенка представлялись ему столь же мало убедительными, как и только что приведенное ею мнение его чванного коллеги. Подозрение, что Несси больна сильным перенапряжением нервов, подтверждалось всем ее видом и поведением.

— Я слышал, что вы хотите держать экзамен на стипендию Лэтта, — сказал он наконец. — Не лучше ли вам отложить это на год?

— О нет, сэр! Этого никак нельзя, — возразила она поспешно. — Я должна получить ее в этом году. Мой отец говорит… — Тень омрачила ее лицо, и она продолжала уже сдержаннее: — Он хочет, чтобы я получила стипендию Лэтта. Это для девочки большая честь, — до сих пор ни одна девочка ее не получала, но мне кажется, что я смогу ее добиться.

Она снова немного покраснела, смущенная не этим нечаянным проявлением самонадеянности, а тем, что осмелилась произнести в их присутствии такую длинную речь.

— Ну так хотя бы не работайте чересчур много, — сказал в заключение Ренвик и повернулся к Джибсону в знак того, что он закончил свои наблюдения.

— Ну хорошо. Несси, — сказал директор, отпуская ее ласковым взглядом. — Беги теперь обратно в класс и помни, что тебе сказал доктор Ренвик. Хорошую лошадь пришпоривать не надо. Не занимайся дома слишком много.

— Благодарю вас, сэр, — ответила смиренно Несси и выскользнула из кабинета, смутно недоумевая, зачем ее звали, но гордясь таким исключительным вниманием к себе. Вспоминая благосклонный взгляд директора, она решила, что этот всемогущий человек о ней несомненно высокого мнения. И, с самодовольной миной входя в класс, говорила себе, что нахальному и любопытному мальчишке Грирсону будет о чем поразмыслить, когда он узнает, что она, Несси Броуди, беседовала запросто с самим директором.