Для Ричарда не было открытием, что самомнение Джорджа не знает границ.

Однако что-то в его словах снова насторожило Ричарда. Впрочем, он вскоре успокоился и, дабы отвлечься от мыслей о странном поведении брата, принялся размышлять об Анне Невиль. Он и действительно перестал сомневаться. Если за то время, что прошло со дня получения известия о ее смерти, принцесса Уэльская нигде не объявилась, значит, она действительно покинула этот мир.

В свое время Ричард пожелал лично расследовать это дело, однако и это ни к чему не привело. Все указывало лишь на одно – Анна Невиль мертва. Поначалу Ричард испытал облегчение – Анна была сильным врагом, и она последняя из тех, кто знал о его позоре и предательстве у врат замка Сендель. Его неудачное сватовство к ней в аббатстве Киркхейм, получи оно огласку, могло также доставить ему немало скверных минут.

Но вместе с тем Ричарду было грустно – эта умная и смелая девушка нравилась ему, да и земли Уорвика, которые он мог бы получить за ней, тоже были изрядным ломтем пирога. При дворе не было принято упоминать имя бывшей принцессы Уэльской, поскольку обстоятельства ее гибели были столь смутны, что иные поговаривали, что Анна покончила с собой.

Епископ Илийский Джон Мортон особенно склонен был верить этому, ибо полагал, что, как никто иной, знает нрав младшей дочери Уорвика. Однако король запретил распространяться об этом. Анна Невиль принадлежала к высшей знати, одно время даже считалась невестой самого Эдуарда Йорка, и он не желал, чтобы чернили ее имя. Так или иначе, но слухи стали стихать, и ее имя стало легендой – как и имя ее великого отца, Делателя Королей.

Время шло, и, несмотря на мрачные пророчества Джорджа Кларенса, слава Эдуарда IV росла, а трон его становился все устойчивее. В семидесятые годы столетия двор английских королей доподлинно стал одним из самых блестящих в Европе. Редко можно было увидеть столь веселые и богатые празднества, как в Лондоне, столь грандиозные мистерии, и, пожалуй, нигде в таком изобилии не выставлялись напоказ роскошь и блеск. Даже двор великого герцога Бургундского, Карла Смелого, считавшийся в Европе образцом для подражания, после того как Карл ввязался в нескончаемые войны с германцами, уступил первенство двору короля Эдуарда. Иностранцев, бывавших в то время в Англии, ослепляла пышность английских церемониалов и придворной жизни.

Красивый и еще молодой Эдуард IV был весьма популярен в Англии. Его поддерживало большинство английской знати, за него горой стояли и горожане, безмерно уставшие от бесконечных войн. Впервые за долгое время в Англии воцарился мир, и ее жители простодушно славили короля Эдуарда. Он считался самым блестящим монархом своего времени, и его королева каждый год рожала ему по ребенку. Однако это не помешало Эдуарду обзавестись внушительным штатом фавориток.

Пожалуй, ни до него, ни после ни один король зеленого Альбиона не был столь любвеобилен. Любовные похождения Генриха II и Эдуарда III казались невинными шалостями по сравнению с пылом первого короля из рода Йорков. Эдуард вообще был склонен к излишествам во всем – в любви ли, в пирах, охоте или дорогой одежде. Однако нельзя не отметить: окруживший себя роскошью, он отнюдь не был пустым вертопрахом и расточителем.

Он был первым властителем Англии, открыто признавшим культ нового божества – звонкой монеты и к славе удачливого полководца прибавившим еще и славу человека, способного извлекать деньги откуда угодно. Как известно, английские короли в вопросах финансов весьма зависимы от воли парламента, Эдуард же делал все возможное, чтобы созывать парламент как можно реже.

Долгое время он обходился теми средствами, что были захвачены у Ланкастеров, но, когда эти деньги иссякли, начал находить новые пути добыть их: то внезапно набрасывался на духовенство, требуя уплатить ему десятину за то, что он оставлял святым отцам мирские владения, то вдруг занялся порчей монеты, то поддержал горожан в их торговле сукном, столь выгодной для Англии, но в благодарность потребовал беневолиций – якобы доброхотных даров и займов. Его министр Джон Мортон придумал великолепную формулировку, впоследствии получившую название «вилка Мортона»: «Если вы достаточно богаты, чтобы много тратить, то вы всегда найдете, чем поделиться с королем; если же вы недостаточно богаты, но экономны, то сможете найти средства, чтобы поделиться с королем».

Долгое время такое энергичное выкачивание денег из страны сходило королю с рук. Его подданные, уставшие от бесконечной войны Роз, терпеливо позволяли королю разорять себя, потому что их устраивала сильная королевская власть, положившая предел своеволию баронов, прекратившая народные волнения и разбойничьи грабежи на дорогах. Но мало-помалу в глубине Англии стал слышаться ропот недовольства.

Ореол величия и мудрости Эдуарда начал меркнуть, и люди вдруг вспомнили, как добр и милосерден был покойный Генрих Ланкастер, в какой строгости и целомудрии он содержал свой двор, как щедр был к бездомным и нуждающимся. Начал складываться культ святого Генриха, и все чаще можно было услышать, что прежняя династия была предпочтительнее для старой доброй Англии, а Ланкастеры куда более достойны трона, чем развращенный Эдуард Йорк.

Когда эти речи дошли до короля, он обеспокоился. И, как всегда в таких случаях, отправился искать совета и поддержки у королевы Элизабет.

Эдуард возвел на трон эту мелкопоместную дворяночку по страстной любви, и сей шаг повлек за собой не только новую гражданскую смуту в королевстве, но и низложение самого Эдуарда Делателем Королей. С тех пор влюбчивый Эдуард пережил столько увлечений, что можно было только диву даваться, как удалось Элизабет сохранить над супругом такую власть. Но королева была не только прекрасна, но и умна. С годами она почувствовала вкус власти, привыкла к почестям и всеобщему преклонению – и оказалось, что это само по себе стоит того, чтобы мириться с шалостями супруга.

Шаг за шагом Элизабет добилась, чтобы двор короля Эдуарда стал ее двором. Она создала себе опору в лице многочисленной родни, наделив всех этих двоюродных и троюродных титулами, породнив их с прежде могущественными, но истощенными в войне Роз ланкастерскими родами. От двух браков ее отца Ричарда Вудвиля у королевы было пять братьев и столько же сестер, были у нее и два сына от первого брака с лордом Грэем, не говоря уже о всевозможных тетушках, племянниках, кузенах, которые обжились при дворе и которым Элизабет неизменно покровительствовала. И вместе с тем королева удалила тех, кто мог так или иначе влиять на ее супруга в ущерб ее авторитету. В том, что братья короля – герцоги Кларенс и Глостер – так редко являлись при дворе, была и ее заслуга.

Да, королева была умна и бесконечно много значила в жизни Эдуарда Йорка, несмотря на всю его поспешную влюбчивость. Ее нежный голос, ее прекрасное лицо, ее полное страсти, хотя и раздавшееся после многочисленных родов тело, ее роскошные золотые волосы все еще магически действовали на короля. А главное, именно с нею Эдуард мог чувствовать себя счастливым и спокойным и именно она была полновластной хозяйкой его души.

Прослышав о том, что Эдуарда тревожит становящийся все громче ропот недовольства, она едва не расхохоталась ему в лицо. Да слыхано ли, чтобы правители не вызывали недовольства, а подданные не роптали! Достаточно вспомнить того же Уорвика, которого сначала обвинили едва ли не во всех обрушившихся на Англию бедствиях, а сейчас он стал кумиром для множества англичан. Однако королева удержала улыбку.

– Я подумаю, государь, – только и сказала она.

Той ночью она неожиданно появилась в покоях короля. Эдуард почивал в объятиях своей новой возлюбленной Джейн Шор, очаровательной горожанки, которую отбил у лорда Гастингса. Когда свет заставил его протереть глаза и он увидел застывшую у ложа со свечой в руке королеву, он поспешил столкнуть с постели Джейн и сам подвинулся, галантно предлагая место супруге.

Элизабет, придерживая живот (она снова была в тягости), устроилась подле короля, сделав вид, что не замечает торопливо покидающую спальню королевскую наложницу.