Порой Филип сажал ее в седло перед собой, и они уезжали из замка. Так повелось с первых дней в Нейуорте, когда он показывал Анне ее новые владения, так случалось и потом, когда им просто хотелось побыть наедине. Ибо этот конь почти с самого начала стал существом, которое связало их. Она помнила его еще молодым горячим конем-пятилеткой, на котором Филип выехал из Йорка, она же следовала за ним под именем Алана Деббича. Еще тогда она научилась подзывать Кумира тем же свистом, что и Филип, а когда ее дядя Фокенберг держал их пленниками в Уорвик-Кастл, каждый день ходила на конюшню, угощала любимца присоленным хлебом и ему одному поверяла на ухо свою тайну.
Именно Кумир спас их обоих от погони людей Ричарда Глостера, прыгнув на борт «Летучего», вместе с нею он бедствовал в трюме, пока они плыли во Францию, это за его гриву она цеплялась среди бушующих волн у Бискайского побережья.
Кумир был с ними в Аквитании, он увез от нее Филипа во Франции, но благодаря все тому же Кумиру она узнала, что Филип в Лондоне, в ту пору, когда она еще была принцессой Уэльской… И благодаря Кумиру она нашла Филипа, когда он, израненный, истекал кровью после битвы при Барнете…
Пенистая молочная струя со звоном била в донце. Анна всхлипывала, сидя в полумраке, вдыхая запах парного молока. Во дворе замка слышался негромкий предосадный гул, который теперь она умела хорошо различать. Филип сказал, что никто не должен видеть ее слез… Но они лились ручьем. Хорошо, что никто ее не видит, никто не знает, что она так страдает из-за коня. Ей не верилось, что она больше не услышит знакомого ржания, не увидит, как Кумир встряхивает гривой и нетерпеливо гарцует под седлом. Стрела нашла его. Это должно было случиться…Так сказал Фил…
Анна перестала доить и, закрыв передником лицо, дала волю слезам.
Когда она успокоилась и вышла, в замке царило прежнее возбуждение. Филип приказал, чтобы возле всех деревянных построек расставили бочки с водой, дабы противостоять пожару. Крестьяне суетились вокруг костров, поддерживая огонь, в кузне без устали гремел молот. Анна видела, что многие толпятся на стенах, глядя в долину. Там же был и Филип, уже облаченный в доспехи, но без шлема. Он держал его в руке, а ветер развевал его длинные волнистые кудри.
И барон, и его люди неотрывно глядели вниз. Анна тоже поднялась – и несколько минут не могла вымолвить ни слова. Там, в долине, стояла целая армия. Сверкали на солнце шлемы и начищенные бока пушек, грузно переваливались телеги, на которых везли разобранные метательные машины, колыхался лес копий, на которых пестрели флажки и вымпелы.
Анна была не на шутку испугана. Филип же неторопливо пояснил, указывая на цвета знамен и гербы:
– Это армия Стюартов. Видишь изображение чертополоха на знаменах? А вот и герб Дугласов. Они, видимо, не забыли нашей стычки во время Господнего перемирия. Там – цвета Скоттов. Их больше других. Эти тоже помнят мой рейд по берегам Ярроу. Видишь подле королевских штандартов всадника на рыжем коне? Это брат короля, герцог Олбэни. Странно, однако, что здесь же и Хьюмы. Мои люди ожидали увидеть их у Флетчеров в Нидри-Тауэрсе.
Филип подозвал к себе Дайтона, и Анна слышала, как он вновь расспрашивает его о ситуации во владениях Флетчеров. Джон отвечал, как и прежде, слово в слово. Сэр Эмброз решил, что, по воле Господа, есть надежда. Его сына и шотландку Маргарет уже обвенчали, и старый Флетчер надеется, что сможет выкупом умиротворить Хьюмов.
– Странно, что Эмброз так скоро унялся, – заметил Филип. – Помнится, он места себе не находил, когда прискакал в Нейуорт.
В это время в долине зазвучала труба и из строя воинов вперед выехал парламентер. Филип встал в амбразуре и выслушал требования шотландцев. Они были не только неожиданны, но и нелепы – враги обещали пощадить замок и находящихся в нем людей, если сам барон отдастся им в руки без боя и в цепях отправится в Эдинбург на королевский суд. Яков III ничего не хочет, кроме того, чтобы рассчитаться с сэром Филипом Майсгрейвом за те беды, что барон причинил шотландцам. Филип ответил невозмутимым отказом.
– Клянусь щитом своего отца, это более чем странно, – сказал он, спрыгивая с парапета. – Уже несколько лет, как я не пересекаю рубеж. Так почему же именно теперь они вспомнили старые обиды? Вероятно, Нейуорт просто оказался первой крепостью на их пути, а это условие – всего лишь предлог для развязывания военных действий.
– Не беда, – добавил барон, нежно беря Анну за руки. – Главное – сдержать первый натиск, и да поможет нам в этом Бог. Весть об этом разлетится быстро, и думаю, Перси не оставит нас в беде и подаст помощь, не говоря уже о Флетчерах, которые собрали у себя в замке крепкий отряд в ожидании нападения. А там, глядишь, и отец Мартин подоспеет с берегов Тайна…
В эти минуты, стоя на темной площадке у дверей часовни, Анна с горечью думала, что ни одно из предположений Филипа не сбылось. Нейуорт оказался предоставленным самому себе, одиноким Гнездом на скале, которое изо дня в день осаждали враги, а большой мир словно позабыл о его существовании.
Анна видела, что Филипа гнетет неизвестность и неопределенность. Дважды им удавалось ночью отправить из замка гонца. Первый исчез без следа, и они не знали, что с ним случилось, второго же, на глазах защитников крепости, поутру шотландцы привязали к жерлу орудия и выпалили в сторону замка.
Соединенные войска были не на шутку обозлены упрямством защитников Нейуорта. Изо дня в день они бросались на штурм, заваливая фашинами ров, карабкались на стены, но всякий раз их отбрасывали назад. На их головы обрушивались тучи стрел, потоки кипящей смолы и град увесистых камней. Лишь дважды им удалось достичь верха стены, однако оба раза там завязывалась столь ожесточенная схватка, что никто из тех, кто взобрался на стену, не ушел живым.
Не вышла и затея осаждающих с тараном, поскольку ворота замка оказались крепки, и шотландцы всякий раз несли огромные потери, когда пытались с огромным дубовым брусом, окованным бронзой, подступиться к воротам. К тому же здесь был уклон, и удары приходилось наносить снизу вверх, что не позволяло как следует раскачать таран.
Замок отвечал на их усилия точной стрельбой из тяжелых арбалетов, чьи стрелы пробивали броню шотландцев, как скорлупу гусиного яйца. Придя в ярость, те принимались обстреливать стены Нейуорта из бомбард, но и это не причиняло им большого вреда. Замок стоял слишком высоко, и каменные ядра достигали его стен на излете. Разрушить стену можно было лишь со стороны перешейка, однако и тут ничего путного не вышло.
Осажденные открыли ответный огонь из надвратных орудий и первым же выстрелом угодили в кучку шотландцев, заряжавших бомбарду. Последствия были ужасны. Взорвалась повозка, груженная бочонками с порохом, орудие было изувечено, многих воинов ранило обломками разлетевшегося стального ствола. А на стенах замка осажденные возносили Богу благодарственные молитвы.
Осаждающие были вне себя. Дабы отомстить нейуортцам, они не только дотла разорили деревню, но и сожгли церковь вместе с укрывшимися в ней людьми.
Анна вздрогнула, вспоминая, как в тот день они стояли на стене, глядя в долину. Крестьяне, чьи близкие остались в церкви, рвали на себе волосы и молили святого Катберта свершить чудо. Но чуда не случилось. А на другое утро шотландцы пробили брешь в стене у первых ворот. Филип как мог старался поддержать боевой дух своих людей, а капитан Освальд рассказывал, что в старые годы, бывало, шотландцам удавалось захватить первый двор, но никогда еще они не проникали во второй, никогда не добирались до сердца замка – донжона.
Рано или поздно всегда приходит помощь – уверял старик. Однако прошла неделя, и людей охватило чувство обреченности. Они не знали о происходящем на границе, но видели недоумение барона, и им казалось, что сам сатана отделил их от всей Англии, бросив один на один с разъяренной сворой шотландцев. Их оставалась всего лишь жалкая кучка – несколько воинов и крестьян, ставших в строй. Те были коренными жителями Пограничья, умели держать в руках оружие, однако уступали в этом людям барона и гибли куда чаще ратников. Их место занимали женщины, многие из которых неплохо справлялись с луком. Как их мужчины, как их госпожа, они надели кольчуги и шлемы.
