Рэйчел прочла ее этой зимой, и книга потрясла ее до глубины души. Но сейчас она не знала, зачем достала ее. Рэйчел села за конторку со склоненной столешницей и заточенными перьями возле чернильницы. Книга лежала перед ней, но она ее не открывала. Даже «Августейший лик» не мог ее отвлечь от мысли, что Стивен Гаррисон здесь и ей безумно хочется пойти к нему, но рассудок приказывает оставаться на месте.
Стивен!.. Рэйчел казалось, что она любила его всегда. Она была еще ребенком, когда стала особо выделять его из многочисленных поклонников старшей сестры. Еве тогда было восемнадцать лет, она считалась первой невестой в округе, а Рэйчел еще была нескладной девочкой-подростком, сильно вытянувшейся в свои одиннадцать лет, с длинными руками и ногами и еще без намека на женственность. Странная дурнушка, которую уже тогда сторонились дети окрестных дворян, а их матери делали за ее спиной знак, предохраняющий от сглаза. Возможно, оттого, что сверстники в лучшем случае избегали ее, а бывало и оскорбляли, гнали прочь, едва не кидая камни, она так рано осознала свою отверженность, стала дикой, озлобленной, нелюдимой. А рядом была приехавшая из Лондона красавица-сестра — такая веселая, жизнерадостная, блестящая. Она чуть поддразнивала дикарку Рэйчел, но была с ней добра и часто смешила ее. Рэйчел восторгалась Евой, просто обожала ее, и была благодарна, что та не уделяет Стивену Гаррисону особого внимания. Стивен тогда был веселым, общительным парнем. Вообще мир был другим, еще не запретили ярмарки и нарбдные праздники. Рэйчел знала, что Стивен любил принимать в них участие — он выигрывал призы в соревнованиях стрелков, вызывался бороться с медведем. Он был очень сильным. Она запомнила это с того момента, когда однажды чуть не слетела с лестницы, споткнувшись в потемках, и он ее поймал. Сильные, горячие руки, которые прижали ее к себе, так ласково гладили, успокаивали.
— Так легко и шейку свернуть, малышка, — сказал он и фамильярно потрепал ее кудрявую челку.
Рэйчел чуть не замурлыкала от удовольствия, но Стивен уже словно забыл о ней. От него пахло духами, камзол был украшен бантиками, а глядел он туда, откуда доносились перезвоны лютни и смех Евы. Он спешил к ее сестре. Рэйчел тогда еще не осознала боли ревности. Ощутила лишь счастье находиться в мужских руках. И когда Стивен, перескакивая через ступеньки, убежал к ее сестре, стояла, как дура, счастливо улыбаясь кому-то в темноте.
Потом Ева уехала, а вскоре отбыл и Стивен Гаррисон. Рэйчел скучала по нему, плакала по ночам в подушку, ненавидя эту войну, заставившую мужчин уезжать. Она никому не говорила о своей первой любви. К ней тогда была приставлена наставница — сухая чопорная мистрис Карфакс, которая должна была воспитывать девочку. Она состояла при Рэйчел с пяти лет, учила ее манерам, следила за образованием, но явно ненавидела свою подопечную. Девочка платила ей тем же: дерзила, часто убегала, забивалась в какой-нибудь закуток и с мстительным удовольствием слушала, как тонкий голос воспитательницы, разыскивавшей ее, переходит в визгливую истерику. Наставница все же чего-то добилась — обучила девочку чтению и письму, греческому и латыни. Правда, уроки шли плохо, и мистрис часто порола ее розгами. Она была женщиной сильной, и рубцы на теле Рэйчел заживали долго.
— Я выбью из тебя дьявольский дух, маленькая ведьма, — шипела мистрис, опуская на оголенные ягодицы воспитанницы смоченные рассолом розги.
При этом она словно испытывала садистское удовольствие и распалялась еще более от того, что, сколько бы она ни секла непокорную ученицу, не могла вырвать у той ни стона, ни писка.
Выгнали ее не за эту жестокость, а за то, что она распространяла слухи, будто младшая дочь барона Робсарта не обычный ребенок, а маленькая колдунья. Иначе почему она так любит гулять в лунные ночи и бегает без конца к проклятой ведьме Мэг?
Однако когда мистрис Карфакс не стало, Рэйчел даже затосковала о ней. Ибо отныне круг ее общения окончательно сузился. Мистрис Карфакс хоть брала ее с собой, когда навещала соседей или ходила в церковь. Оставшись без наставницы, Рэйчел окончательно оказалась отдаленной от всех. Дядя Энтони, с которым она тогда жила в Сент-Прайори, едва замечал ее, отец и сестра были в отъезде, а соседи и сверстники явно сторонились ее. Рэйчел стала совсем нелюдимой и общалась лишь со слугами. Именно тогда она нашла утешение в чтении книг. Теперь, когда никто не заставлял ее учиться, она сама потянулась к знаниям. Рэйчел, закутавшись в плед, просиживала ночи напролет с книгой в библиотеке. Она стала мечтательной и задумчивой. Ее духовный мир складывался под воздействием рыцарских романов и религиозных книг. За ними наступил черед Ронсара и Шекспира, и Рэйчел плакала над книгами, негодовала, Восхищалась. Потом она прочла античных авторов, и теперь целый мир греков и троянцев приводил девочку в трепет, увлекая легендами о героях, чудовищах, богах и смертных женщинах, которых небожители желали даже более страстно, чем бессмертных красавиц с Олимпа. Когда она пережила пору физического созревания собственной плоти, ее жаждущая и страстная натура открыла для себя мир любовной поэзии. Откровенные стихи римского поэта Малагра, полные чувственных признаний, а затем «Искусство любви» Овидия и, наконец, строки нескромных новелл Боккаччо и игривость поэтических намеков Чосера. Она порой отрывала глаза от книг, замирала, чувствуя, как кровь так и кипит в ее жилах. В такие минуты она думала о Стивене. Никто другой не занимал ее воображения, ничей иной образ не приходил в память. И она ждала его, как же она его ждала!
Вернулись Ева с тетушкой. Леди Элизабет стала замкнутой и уже ничем не напоминала той любопытной, властной женщины, что так решительно указала на дверь мистрис Карфакс. Она полюбила обильные трапезы и уединение в дальних переходах Сент-Прайори, стала очень религиозной и не позволяла никому вторгаться в свой мир. Но что-то появилось в ней и неприятное: она полюбила сплетни, с наслаждением смаковала местные слухи и скандалы, и лишь об одном из них хранила молчание. Рэйчел узнала о нем сама. Ева была беременна!.. Хотя старшую сестру это тяготило, младшая была в восторге: в Сент-Прайори появится малыш! Его, разумеется, выдадут за подкидыша, но как же она, Рэйчел, будет любить маленького бастарда своей сестры! И она жалела Еву, ластилась к ней, а порой была для нее подлинной поддержкой. Ибо Ева совсем пала духом, и Рэйчел впервые ощутила себя сильной и незаменимой.
Вскоре ей в полную меру пришлось ощутить, как ей понадобится ее сила. Отец тайно прибыл в Сент-Прайори, созвал своих дочерей и сестру (дядя Энтони никогда не был в хороших отношениях с братом и к тому времени уже жил в отдельном доме в приходе) и поведал, что их ожидает. Как оказалось, более других он рассчитывает на свою рассудительную младшую дочь. Рэйчел не могла обмануть доверие горячо любимого отца, хотя и понимала, что эти страшные события оборвали ее беззаботную юность — началась обременительная зрелость. Да, с той роковой ночи она стала взрослой и, более того, постарела.
А на Сент-Прайори опустился покров тайны.
Самым ужасным было сжиться с этим, но Рэйчел нашла в себе силы, потому что привыкла таить все в себе. Она по-прежнему была одинока, только теперь стала молчаливой и замкнутой; ощущение какой-то безысходности струилось по ее жилам, словно вялая кровь. Она чувствовала себя несчастной, и только воля удерживала ее от отчаяния, поскольку она знала, что отчаяние — это грех, и отвлечься от него можно, лишь уйдя в работу. Теперь она словно с удовольствием втягивалась в дела имения, в ней стало расти сознание собственной значимости.
Порой Рэйчел боялась того, что таилось в ней. Лишь Мэг смогла разгадать ее терзания и, как ни странно, даже одобрила это. Она объяснила, что некоторые женщины уже с рождения знают все об отношениях меж людьми обоих полов. Мэг была своеобразной личностью, и то, что она считала достоинством своей молочной дочери, сама Рэйчел, наслушавшись проповедников, почитала грехом. Скромные манеры, сдержанность — вот достоинства доброй христианки, а не тайное вожделение, что бередит душу, ведет к бесстыдным помыслам и мечтам.
