— Слэйд! — воскликнул я. — Никогда о нем не слыхал.

— Он сейчас в больнице, — продолжал Макинтош. — Ему прострелили бедро во время поимки. Когда он поправится, его будут судить. И если бы у нас приговоры были, как в Техасе, он получил бы пять тысяч лет. Ну а так мы подержим его взаперти двадцать лет, после чего он станет никому не интересен.

— Двадцать лет! Он, наверное, чертовски много знает.

Макинтош повернул ко мне негодующее лицо.

— Вы можете вообразить, чтобы русский, — а Слэйд русский — был вторым лицом в важнейшем отделе британской разведки, связанном со Скандинавией? А так оно и было, и сэр Дэвид Таггарт, идиот, который назначил его туда, взлетел наверх — он теперь Лорд Таггарт и пожизненный пэр. — Он хмыкнул и добавил сдавленным голосом: — а человек, который поймал Слэйда, был в свое время уволен Таггартом за непригодность. — Он опять постучал трубкой о дерево с такой силой, что, казалось, она расколется. — Любители! — воскликнул он едко. — Проклятые любители!

— Как я войду в контакт со Слэйдом? — спросил я.

— Я постараюсь поместить вас рядом с ним. Для этого придется нарушить некоторые законы. Но то, что знает Слэйд, — чистый динамит, и я готов нарушить любой закон в Англии, начиная с закона о свальном грехе, чтобы держать этого негодяя там, где ему и место.

— Он захихикал и похлопал меня по плечу. — Мы не просто нарушим законы, Станнард, мы разобьем их вдребезги.

Я сказал несколько нетвердым голосом:

— Теперь я понимаю, почему премьер-министр не захотел слушать вас.

— Да-да, — сказал Макинтош обыденным тоном. — Это сделает его почти соучастником преступления, а он слишком джентльмен, чтобы пачкать свои руки. Кроме того, это ляжет тяжелым грузом на его совесть. — Он поднял глаза к небу и задумчиво произнес:

— Забавные существа эти политики.

Я спросил его:

— Вы знаете, что это за дерево?

Он повернул голову и посмотрел на него.

— Нет, не знаю.

— Это эвкалипт. Дерево, на котором я буду висеть, если эта операция закончится неудачно. Хорошенько запомните его.

Макинтоша, наверное, можно назвать своего рода патриотом. В наши дни истинных патриотов не так уж много. Стало модной привычкой подсмеиваться над патриотизмом — на телевидении постоянно скалят зубы по поводу патриотизма и всего, что с ним связано. Так что при малом количестве патриотов выбирать среди них особенно не приходится. Конечно, на поверхностный взгляд Макинтош должен был казаться закоренелым фашистом. Его Богом была Британия — не Британия зеленых полей и приятных загородных лужаек, красивых домов и деловых городских кварталов, но идея Британии, воплощенная в государстве. Его взгляды прямо восходили к идеям Платона, Макиавелли и Кромвеля, которые, если вдуматься, не слишком отличаются от Муссолини, Гитлера и Сталина.

Но в нем было много и другого, что я обнаружил позднее, гораздо позднее.

Работа мне предстояла очень большая, а времени оставалось не так много. Я изучал условия южноафриканских тюрем под руководством тюремного офицера, изображая из себя исследователя-социолога. Он посоветовал мне почитать труды Германа Чарльза Босмана, что было излишне, так как я уже проделал это. Босман, возможно, лучший писатель Британской Южной Африки, знал о тюрьме все — он сам отсидел за убийство сводного брата и блестяще изложил свои впечатления от главной тюрьмы в Претории, причем, на местном диалекте. В ней же, очень кстати, тянул свой срок и Риарден.

Я также изучил досье на Риардена, извлеченное из архивов «Джона Форстера». В нем содержалось очень мало фактов и черт знает сколько домыслов. Риарден сидел в тюрьме только один раз и за сравнительно незначительное преступление, но подозрения, которые он вызывал, были зловещи. Предполагалось, что он виновен во всех смертных грехах — от грабежа до контрабанды наркотиков, от вооруженного налета до тайной скупки золота. Это был весьма многосторонний персонаж, комок нервов и интеллекта, чьи непредсказуемые и внезапные смены преступной деятельности позволяли избегать провалов. Из него вышел бы хороший разведчик.

Вероятно, Макинтош прав, подумал я с улыбкой, сравнивая меня с Риарденом. Я не питал никаких иллюзий относительно себя и своей работы. Я занимался грязным делом, в котором не существовало запретов и было слишком мало чести, и я делал его хорошо, как делал бы его хорошо Риарден, если бы кто-нибудь сообразил привлечь его. Мы все были одного поля ягоды — Макинтош, Риарден и Станнард.

Макинтош работал на верхних этажах — нажимал на пружины. Судя по тому, как люди прыгали под его пальцами, словно марионетки, премьер-министр действительно предоставил ему, как он выразился, определенные возможности. Это была контрразведка на дипломатическом уровне, и я мог только гадать, какого рода там шел обмен и что такого мы сделали для южноафриканцев, что нас обслуживали по высшему классу и не задавали при этом никаких вопросов.

Постепенно я превращался в Риардена. Новая прическа сильно изменила мою внешность, и я прилежно постигал трансваальский акцент Я изучал фотографии Риардена и старался подражать его манере одеваться и вести себя. К сожалению, фильмами о нем мы не располагали, а то, как человек движется, значит очень много. Но здесь приходилось идти на риск.

Однажды я сказал Макинтошу:

— Вы утверждаете, что я вряд ли встречу кого-либо из приятелей Риардена в Англии, поскольку погуляю на свободе недолго. Все это прекрасно, но у меня гораздо больше шансов столкнуться с ними в тюрьме, чем на Оксфорд-стрит.

Макинтош призадумался.

— Это верно, — сказал он. — Я вот что могу сделать. Я организую проверку всех, кто находится в тюрьме, и если кто-то из них бывал в Южной Африке, то добьюсь его перевода в другое место. Думаю, таких будет не много, риск сведется к минимуму.

Все это время он безжалостно дрессировал меня.

— Как звали вашего отца?

— Джозеф Риарден.

— Занятие?

— Шахтер на пенсии.

— Имя матери?

— Маргрит.

— Девичье имя?

— Ван дер Остхейзен.

— Где вы родились?

— Бракпен.

— Дата?

— 28 мая 1934 г.

— Где вы были в июле 1968 г.?

— Э… э… в Кейптауне.

— В каком отеле останавливались?

— «Артурз сит».

Макинтош сунул мне под нос свой палец.

— Неправильно. То было в ноябре того же года. Надо лучше учить.

— Я выкручусь с этим, если понадобится.

— Может быть, но надо работать без швов. Никаких трещин, которые надо залеплять.

И я снова по уши погружался в бумаги, хотя и с некоторой досадой. Господи, разве должен человек помнить каждую минуту своей жизни? Но, в сущности, Макинтош был прав. Чем больше я буду знать о Риардене, тем лучше.

Наконец, все было кончено, и Макинтош возвращался в Англию. Он сказал:

— Местные полицейские несколько встревожены по вашему поводу. Они не понимают, почему выбрали для этой работы вас и зачем я подцепил австралийского иммигранта и заставил его изображать Риардена. Боюсь, вам не придется вновь вернуться сюда.

— А они не проболтаются?

— Нет, не будет никаких разговоров, — заверил меня Макинтош. — Во-первых, о вас знают всего лишь несколько человек из высшего командования и они понятия не имеют, в чем вообще дело. Именно это их и беспокоит. Но они прекрасно понимают, что все совершенно секретно, на дипломатическом уровне и связано с государственной безопасностью. Что касается среднего и низшего звена полиции, — что ж, они будут удивлены, когда им сообщат, что Риардена посадили в Англии, но это принесет им только облегчение, и на время они вычеркнут его из своих списков.

— Если вы правы относительно «Скарперов», то они ведь проведут тщательное расследование здесь, в Южной Африке.

— Ничего не найдут, — сказал он с уверенностью. — Что ж, вы здорово поработали, Станнард. — Он улыбнулся. — Когда все будет позади, вы, возможно, получите медаль. Со страховой компанией, которую мы собираемся ограбить, втихую уладят, принесут им извинения, и на вашей репутации не останется никакого пятна.