— Теодор, — укоризненно покачала головой Грация. — Мы с твоим отцом были снисходительнее к Мартину, чем к тебе, но от него никогда и не ожидалось много. Это не значит, что его мы любили больше.

— Грация, я никогда не думал, что вы любите Мартина больше, чем меня, — с той же усмешкой заметил Тео. — Потому что он был единственным, кого вы любили.

— В тебе говорит детская обида, Тео, — мягко ответила Грация. — То, что тебя не баловали, вовсе не значит, что тебя не любили. Я заботилась о тебе, как о родном сыне.

Теодор рассмеялся:

— Ты даже не представляешь, как лицемерно звучат эти слова.

— Лицемерно?! — возмутилась Грация.

— Потому что ключевое слово тут — как. Я никогда не был тебе родным. И отношение ко мне было соответствующим.

— Ты просто предпочитаешь помнить только плохое! — обвинила его Грация оскорбленно.

— Я — кадхаи. У меня абсолютная память. И если я помню только плохое, значит, хорошего просто не было.

— Я относилась к вам с Мартином совершенно одинаково!

— Поэтому я в зеленой комнате провел больше времени, чем в своей детской, а Мартин так ни разу там и не побывал?

Хотя Тео уже несколько лет не заходил в зеленую комнату, но все еще хорошо помнил ее. Пустое небольшое помещение без мебели, с маленьким окошком под потолком, со стенами, выкрашенными в густой зеленый цвет. Тот же чулан, только побольше. В свое время Тео бывал заперт там часами, чтобы ничто не отвлекало его от раздумий над своим поведением.

— Нет! Это было потому, что Мартин хорошо себя вел, в отличие от тебя!

— Ну да, ну да… неуправляемый пасынок и послушный сыночек, никогда не доставляющий проблем. А ты помнишь, как заперла меня там впервые? Когда Мартин разбил стеклянный столик в гостиной и свалил все на меня? Помнишь, какой нежной и заботливой мамочкой ты себя показала? Как утешала и обнимала ревущего сына, как обрабатывала его пустячный порез? Пока я стоял среди осколков, истекая кровью и боясь сделать хоть шаг, чтобы не порезаться снова? А помнишь, что было потом? Когда Мартин успокоился, и ты переключила свое внимание на меня?

— Тео… — попыталась что-то сказать Грация.

Но он еще не закончил.

— Я тоже ждал утешения. Был напуган и ранен. Но заботливая мамочка закончилась на Мартине. Помнишь, как ты схватила меня за шкирку, протащила по стеклу и заперла в зеленой комнате? Со словами — подумай над своим поведением. А я не знал, что сделал не так. Почему Мартин, из-за которого мы оба поранились, был обласкан, а я, пострадавший больше него — наказан.

— Тео, — в голосе женщины послышалось сожаление.

Да, она помнила этот эпизод, но Теодор не дал ей ничего сказать.

— А помнишь, что было потом, когда ты вернулась за мной? Когда ты обвинила меня в произошедшем и назвала лжецом, после того, как я рассказал правду? Ты заявила, что я не выйду из комнаты, пока не сознаюсь! Там все было в моей крови, но тебе было плевать! Напомни, сколько времени я там провел? И сколько провел бы еще, не вмешайся отец, который по записям посмотрел, что произошло в гостиной? Но ты даже не подумала извиниться или наказать Мартина. Просто сделала вид, будто ничего не было. С тех пор я ненавижу ложь и лжецов.

— Это был единичный случай! — воскликнула Грация. — Я была не права, но у меня тогда совсем не было опыта в обращении с детьми!

— Единичный?! Да подобное повторялось с завидной регулярностью. Мне не верили, аргументируя тем, что уж в этот-то раз я точно воспользуюсь предыдущей ошибкой! А Мартину никогда и ничего за его ложь не было!

— Потому что с него и спрос был куда меньше! — она сердилась, как всегда сердятся люди, слушая неприятную для них правду.

— Грация, — Тео подошел к ней вплотную и поставил сумку на пол. — Если все это были лишь промашки воспитания, тогда ответь — сколько раз ты меня обнимала?

— Сколько? — опешила она. — Ты серьезно? Кто считает такое?

— Я считаю. И это было легко, а знаешь почему?

— Почему? — растерялась Грация.

— Потому что это было ровно ноль раз.

— Неправда!

Тео нехорошо усмехнулся и приложил пальцы к ее вискам, спросив особым тоном:

— Когда ты обнимала меня в последний раз?

Женщина испуганно отшатнулась:

— Ты не имеешь права лезть в мои воспоминания!

— Можешь жаловаться. Но меня не накажут за попытку залезть в воспоминания, которых нет.

— Что?.. — Грация выглядела такой растерянной, что Тео ей поверил.

Она действительно не замечала, что никогда не обнимала пасынка. Ничего удивительного, ведь внимание на него она обращала только тогда, когда собиралась наказать. Для ласк у нее был родной сын.

Тео поднял сумку и, уходя, бросил:

— Поэтому оставь свои слова о заботе при себе. Ты могла стать мне мамой, но не захотела. Теперь поздно что-то менять.

Ответа Грации он уже не услышал, если, конечно, она хоть что-то ответила. Вдохнул хвойный воздух и остановился, разглядывая знакомые ворота. Ему нужно было время, чтобы успокоиться.

В чем-то Грация была права. Детские обиды все это время оставались с ним, потому что он не смел выплеснуть их, боясь испортить все еще больше. В глубине души он все еще был тем растерянным ребенком, не понимающим, за что с ним так. Тео никогда не жаловался, никогда не плакал, никогда не просил родительской ласки. Но теперь, как бы он не злился на Грацию, ему стало легче. Словно тяжкий груз свалился с плеч. Больше ему не нужно одобрение семьи.

Пора оставить прошлое в прошлом.

Он решительно направился к лесному домику.

Кэсси трудно было избавиться от иррациональной уверенности, что Теодор ушел насовсем. Поэтому его возвращению она искренне обрадовалась. Пришел Теодор с одной сумкой, хотя довольно объемной, и с каким-то мрачным видом.

Поэтому свою радость Кэсси скрыла и поинтересовалась деловито:

— Закончил с делами?

— Да, — коротко ответил он.

— А что такой… невеселый? — все-таки спросила девушка.

— Кажется, я поругался со всеми, кого увидел. Отцом, мачехой, Оливией…

— Оливией?! — изумилась Кэсси. — Зачем ты с ней встречался?

— Не по своей воле, — поморщился Теодор. — Она заявилась в Резиденцию в попытке меня вернуть.

— Она была убедительна? — полюбопытствовала Кэсси.

— По крайней мере, очень старалась.

— И ты не согласился?! — поразилась девушка.

— Я что, и впрямь похож на идиота? — нахмурился он.

— Не в обиду будет сказано, но в том, что касается этой девицы — да, похож, — осторожно кивнула Кэсси.

Она не хотела оскорблять Теодора, но решила, что стоит быть с ним честной. Иногда взгляд со стороны довольно полезен.

Парень закатил глаза:

— Это в прошлом. Как и Оливия.

Кэсси внимательно посмотрела на него, но фальши не уловила. По крайней мере, он действительно так думал. Сейчас. Но это не значило, что через какое-то время, когда обида на предательство поутихнет, Теодор не начнет задумываться о прощении.

Все-таки он очень любил Оливию.

— Рада за тебя, — Кэсси улыбнулась.

Он только хмыкнул и направился почему-то к сараю. Девушка из любопытства последовала за ним. Внутри Теодор небрежно кинул сумку на стол и начал извлекать из нее серо-матовые кубы разных размеров. Со все большим изумлением Кэсси наблюдала, как из недр сумки появляются все новые и новые заготовки.

— Это… что? — с подозрением уставилась она на сумку.

— Заготовки под артефакты, — пояснил Теодор. — Энерголит может принять любую нужную форму под воздействием артефактора.

Кассандра знала, что такое энерголит и как выглядят артефактные заготовки. В школе даже был такой предмет — артефакторика, но посещали его исключительно кадхаи. В свое время, возмущенная такой несправедливостью, Кэсси самостоятельно изучила все возможное, связанное с предметом. Поэтому заготовки ее не удивили, в отличие от сумки.

— Я про то, как это все туда влезло? — пояснила она свой интерес.