На парадной двери обнаружилось ржавое полукольцо, и, когда я его покрутил, раздался этакий слабый сип умирающего. Немного подождав, я повторил сомнительный эксперимент. Ни ответа, ни привета. Я осторожно толкнул дверь — она оказалась незапертой. Секунду помедлив, я переступил через порог. Справа от большой прихожей я увидел лестницу с балюстрадой красного дерева, слева — двустворчатую дверь, которая, предполагаю, вела в гостиную, и перед собой — еще одну закрытую дверь, скорее всего в кухню. Постояв в нерешительности, я было решил подняться по лестнице, но в этот момент в двустворчатую дверь как будто тихо постучали и, кажется, даже что-то сказали. Я повернулся и замер, ожидая продолжения.

Тишина. И вдруг, шепотом, тот же голос:

— Здесь.

Я подошел к двустворчатой двери и приложил ухо к щели.

— Это ты, Феншо?

— Забудь это имя. — Голос зазвучал отчетливее. — Я запрещаю тебе произносить это имя.

Человек за дверью, можно сказать, вшептывал слова мне в ухо. Казалось, я слышу не только прерывистое дыхание, но и стук его сердца.

— Открой дверь, — сказал я. — Открой дверь и впусти меня.

— Не могу, — прозвучало в ответ. — Придется говорить так.

Теряя терпение, я стал дергать дверную ручку:

— Немедленно открой, или я сломаю дверь!

— Нет, — твердо сказал голос, и я окончательно уверился, что это Феншо. Я бы и хотел, чтобы на его месте оказался какой-нибудь самозванец, но не стоило себя обманывать. — У меня в руках пистолет, — продолжал он, — нацеленный в тебя. Если ты войдешь, я выстрелю.

— Я тебе не верю.

— Тогда слушай.

Он слегка отодвинулся, и в следующее мгновение раздался выстрел, после чего с грохотом посыпалась штукатурка. Пользуясь моментом, я приник к щели, но кроме серенькой полоски света ничего не увидел. А затем человеческое тело перекрыло и ее.

— Допустим, ты вооружен и не желаешь показываться мне на глаза, — сказал я. — А где доказательства, что ты именно тот, за кого себя выдаешь?

— Ни за кого я себя не выдаю.

— Поставим вопрос иначе. Откуда мне знать, что я говорю с тем самым человеком?

— Придется поверить мне на слово.

— После всего, что было, ты хочешь, чтобы я тебе верил?

— Ты пришел, куда надо, и я тот самый человек. Мне нечего к этому добавить.

— Кажется, кто-то хотел меня видеть.

— Я хотел с тобой поговорить. Это разные вещи.

— Может, не будем придираться к словам?

— Я просто уточняю, о чем шла речь в письме.

— Не стоит испытывать мое терпение. В любую минуту, Феншо, я могу отсюда уйти.

В ответ раздался возмущенный удар кулаком в дверь.

— Никакого «Феншо»! Раз и навсегда заруби это себе на носу!

Я молчал, чтобы не спровоцировать новый приступ гнева. Мне показалось, что мой собеседник, отойдя в глубь комнаты, стонет или, может быть, всхлипывает. Я ждал, сам не знаю чего. Через какое-то время я снова ощутил дыхание возле своего уха:

— Ты еще здесь?

— Да.

— Извини. Не слишком удачное начало.

— Имей в виду, я пришел только потому, что ты меня об этом попросил.

— Да, и я благодарен тебе за это.

— Может, объяснишь, зачем ты меня позвал?

— После. Есть еще темы.

— Например?

— Разные события.

— Я тебя слушаю.

— Ты пойми, я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.

— Сейчас этого нет. Было время, когда я тебя действительно ненавидел, но потом это прошло.

— Сегодня мой последний день, и я должен был услышать это от тебя лично.

— Ты все это время жил здесь?

— Последние года два.

— А до того?

— В разных местах. За мной охотился этот человек, приходилось часто переезжать. Против своей воли я стал заядлым путешественником, хотя предпочел бы тихо ждать, пока истечет мое время.

— «Этот человек» — Квинн?

— Да. Сыщик.

— Он тебя настиг?

— Дважды. Сначала в Нью-Йорке, потом на юге.

— Почему же он солгал нам?

— Испугался. Я дал ему понять, что его ждет, если он проговорится.

— Мне так и не удалось его разыскать, он бесследно исчез.

— Это не имеет значения.

— Как тебе удалось от него избавиться?

— Я развернул ситуацию на сто восемьдесят градусов. Я сделался его тенью. После Нью-Йорка, когда я просочился у него сквозь пальцы, это превратилось для меня в игру. Я его заманивал, подбрасывал разные улики, наводил на след. А в решающий момент он попадал в расставленную ловушку.

— Умно.

— Скорее глупо, но у меня не было выбора. В противном случае меня бы притащили назад на аркане, а потом обращались бы, как с помешанным. Я себя презирал за эти дурацкие хитрости. В конце концов, он делал свое дело, и мне было его искренне жаль, а жалость, особенно собственная, вызывает у меня отвращение.

— Ну а дальше?

— Я боялся, что мои уловки однажды не сработают и меня сцапают, поэтому я бежал и бежал, даже когда в этом уже не было необходимости. Я провел в бегах целый год.

— Где же ты скрывался?

— Я же говорю, на юге. В теплых краях. Передвигался пешком, спал в парках, избегал людных мест. Ты себе не представляешь, какая это огромная страна. Два месяца я провел в пустыне. Одно время жил в шалаше по соседству с индейским племенем пуэбло. Совет старейшин разрешил мне поселиться на территории резервации.

— Сочиняешь.

— Я рассказываю свою историю, а верить или не верить — это уже твое дело. Думай что хочешь.

— Дальше.

— Однажды в штате Нью-Мексико я зашел в дорожную забегаловку. На стойке кто-то оставил газету. Так я узнал, что вышла моя книга.

— Ты был удивлен?

— Я бы употребил другое слово.

— Какое же?

— Раздосадован. Расстроен.

— Не понимаю.

— Я был раздосадован, потому что книга дрянь.

— Не автору судить о собственном творчестве.

— Дрянь, можешь мне поверить, как и все, что я написал.

— Отчего ж ты тогда ее не уничтожил?

— Я не мог от нее оторваться. Это, согласись, еще не делает ее хорошей. Ребенок не может оторваться от своих какашек, но это не повод устраивать над ними ритуальные пляски. Отправления организма — личное дело каждого.

— Тогда почему ты взял с Софи обещание показать мне твои рукописи?

— Чтобы ее ублажить. А то ты сам не знаешь! Это был невинный предлог, главной же целью было устроить ее личную жизнь.