Вечером, когда вся гостиница улеглась спать, в моей комнате собрался совет. На нем присутствовали все, кроме мальчишек Порриманов – те, наверное, уже смотрели десятый сон. Мне же необходимо было из первых рук узнать, как обстоят дела в имении, что меня ждет по приезде, какой прием? Ведь, худо-бедно, кто-то же за ним следил, да и деревня с жителями должна при нем иметься. Значит, надо узнать, как у деревенских дела обстоят… Вопросов было много: на какие-то из них мог ответить мистер Порриман, как единственный из нас, там побывавший, а какие-то предстояло решать вместе.

Обсуждали долго и много. Время перевалило уже за полночь, когда более или менее определились. Мы составили список вещей, которые дополнительно требовалось купить, и я выдала деньги мистеру Порриману. Во-первых, ему, как мужчине, вход во многие места был разрешен, тогда как мне, женщине, – заказан. А во-вторых, он в местных реалиях гораздо лучше разбирался, и мне лезть, переиначивая что-то на свой манер, было бы глупо. Пока я буду опираться на его опыт, а там, как говорится, посмотрим.

На следующий день в гостинице оставили недовольную Меган. Уж очень сильно девушке хотелось поучаствовать в «приусадебных» покупках, но Агне требовалась нормальная обувь для деревни, а не тонкие туфельки для ходьбы по дому.

С утра я устроила показательное выступление из пары битых тарелок, вопля: «Сил нет, люблю я его!», и стенания: «Оставьте меня все, я грустить и плакать буду». Меня как бы напоили опийной настойкой, а потом мы все дружно расползлись по городу, чтобы купить как можно больше из того, что нам требовалось по списку.

Итогом нашего двухдневного хождения стали битком набитые тюки и коробки, которые до этого были полупустыми, сани, наполовину заложенные необходимым, и наполненный доверху возок, на котором ехали мальчишки.

Гвардейцы же все то время, пока мы ходили по городу, предпочитали проводить время по трактирам, пропивая герцогские денежки, которые тот выдал на ночлег в гостиницах и трактирах поприличней.

Конечно, пару раз они проверяли меня, но им в первый день открывала Агна, во второй – Меган, показывали в щелку двери куклу, смастеренную из одеяла, чепца и ночнушки, шептали сдавленно: «Миледи спит» – и так же тихо затворяли двери.

Поскольку два дня мы бегали по рынкам, как савраски без узды, и успели приобрести большую часть необходимого (то, что не купили, просто найти не смогли), то на третий день решили не оставаться.

Поутру я, отоспавшаяся и довольная… вернее, такая я была в душе, а внешне набеленная, с синевой под глазами (белила для лица и пепел из камина, умело наложенные перед зеркалом, создали нужный эффект немочи и бледности), спустилась, молча поела со всеми за столом. Гвардейцы, видя мою «поправку», затягивать со сборами не стали, радостно загрузили всех по местам, и уже часам к десяти мы были в дороге.

Замедлившийся ход нагруженных саней удачно скрыла оттепель, наступившая, пока мы прочесывали рынки в Тосмуте. И теперь мы неуклонно приближались к месту ссылки – усадьбе Адольдаг.

Спустя неделю после выезда из столицы мы наконец-то добрались. Не скажу, что была нескончаемо рада окончанию пути, но неспешная езда на таком непривычном виде транспорта, как впряженная лошадь, да еще по морозцу, вымотала. Устала я в основном от озноба, что начинал продирать уже через пару часов после посадки в сани. От него не спасали ни теплые пледы, в которые укутывались по пояс, ни наброшенные на плечи шали. Сырой воздух приближающейся весны не оставлял шансов надолго сохранить тепло.

Вдалеке показалась деревня. Однако на таком большом расстоянии невозможно было разглядеть, какова она: обширна ли, богата, а может, наоборот, маленькая да бедная. Видно было лишь темную полоску строений с вьющимися дымками топящихся очагов на серо-белом безмолвии подтаявшего снега.

Гвардейцы, никуда не сворачивая, мчали к усадьбе, что медленно наплывала на нас мрачными неопрятными пятнами запущенного сада и угрюмого скособочившегося дома. В первый раз за все время у меня промелькнула предательская мысль, что следовало оставаться в доме герцога и попытаться как-то смириться с жизнью с Кларенсом, но я тут же задавила ее в зародыше, не дав обрести полноту или получить хоть какой-нибудь отклик в душе. Закусив губу, чтобы не выдать предательской дрожи, я, не отводя глаз, смотрела на приближение к месту своей «ссылки».

Дом стоял на небольшом возвышении, и мне были прекрасно видны его окна, криво заколоченные досками в центральной части, местами просевшая крыша, отчего некогда высокий и гордый дом теперь выглядел плюгавым и каким-то пришибленным. Левый флигель покосился на одну сторону настолько, что глазом строителя я определила: если восстанавливать, начинать придется с фундамента. Похоже, грунт просел, а от этого или фундамент лопнул, или… Осмотр покажет. А вот правый флигель был еще ничего, и хотя большинство окон закрывали ставни, а то и попросту деревянные щиты, в нескольких все же посверкивали стекла в рамах со свинцовыми переплетами. Покосившийся дверной проем, явно прорубленный на месте еще одного окна, улыбался миру щербатой дверью.

Едва наши конвоиры первыми подкатили к флигелю, тут же из двери, открыв ее со скрипом, показался замшелый старичок. Приложив ладонь ко лбу козырьком и опираясь на сучковатую палку, он с большим удивлением смотрел на наше прибытие.

Гвардейцы молча спрыгнули со своих скакунов и резво начали снимать упряжь с впряженных в сани лошадей, когда во флигеле заинтересовались, отчего старичок истуканом застыл в дверях, и выглянули посмотреть… бабушка с фигурой бочонком: грудь, талия и бедра – все одного размера, позади нее, приподнявшись на цыпочки, стояла молодая женщина с изможденным лицом, а сопливый мальчишка лет пяти с любопытством смотрел из-за ее подола.

Гвардейцы уже успели распрячь лошадей, прицепили за поводья их к своим коням и, взлетев в седла, умчались прочь. А мы, растерянные, так и остались сидеть в санях, брошенных на дороге прямо перед входом.

– День добрый, – несколько растерянно поприветствовала я взиравших на нас людей.

– Добрый, – не то согласился, не то поприветствовал меня старичок. Он, подслеповато щуря глаза, почти выцветшие от возраста, внимательно разглядывал меня. – А вы, простите, кто будете?

– Ваша хозяйка, миледи Кларенс Мейнмор, – выглядывая из-за моего плеча, представила меня Меган.

Повисла секундная пауза, а потом бабушка уронила глиняный кувшин, который держала в руках.

– О хти ж! – воскликнула она, когда молоко из кувшина забрызгало ее потертые овечьи чуни и белым пятном растеклось на пороге.

Не знаю уж, кому адресовалось ее «Ох ти ж!», моему внезапному прибытию или разлитому молоку, но в нем отразилась вся гамма чувств, которые охватили нынешних жильцов усадьбы.

Пауза затягивалась, словно по Гоголю, когда в пьесе после фразы «К нам едет ревизор» все актеры замирали. Мы не знали, как реагировать, а жильцы усадьбы все не могли оправиться от шока.

И тут Меган осторожно отодвинула меня в сторону и со словами прямо как из анекдота: «Чего стоим?! Кого ждем?!» – начала выбираться из саней.

Это и разрушило хрупкий лед молчания.

Питер соскочил с передка и помог ей спуститься, потом замер, ожидая, когда вылезу я. Семейство Порриман и Агна тоже стали активно выбираться наружу. Мальчишки так и вовсе быстрее всех соскочили со своего возка и уже нарезали вокруг пару кругов, стремясь рассмотреть все и сразу.

Местные жители тоже выпали из ступора: старичок заковылял ко мне, чтобы представиться. Бабушка нырнула внутрь, прихватив с собой мальчишку, а женщина пошла к нам. Возникла небольшая сутолока и путаница.

Но вот наконец, когда я оказалась на твердой земле, вернее на снегу, и ко мне смог добраться дедушка, все более или менее определилось.

– Миледи! – Дедушка даже не пытался поклониться – дальше было уже некуда, его и так пополам согнуло. – Я здешний смотритель усадьбы, Курмст Гивел. К вашим услугам, миледи.