– А кто сколько получает?
– Насчет этого она держит язык за зубами, но я думаю, ей достается немалый куш. Сотни фунтов. Последние два месяца перед родами она содержит девочек за свой счет, они не работают и готовятся к родам.
– Она профессиональная сестра?
– Да. И акушерка. Я сама видела у нее на карточке. Она почти все делает сама, но у нее есть еще несколько доверенных людей, которых она привлекает, если понадобится. Все, конечно, тайком. А потом девчонке суют какие-нибудь жалкие гроши и выставляют за дверь: ступай куда хочешь.
– Да, у нее все отлажено, – задумчиво заметила Дорри и спросила: – А сколько она Мэгги отстегнет?
– Из нее не вытянешь. Но раз уж мне отвалила четвертак только за наводку, ей-то, наверно, побольше перепадет. Не меньше сотни, думаю.
– Сотня! – Дорри чуть не задохнулась от зависти. – Вот так гроши! Мне бы так подфартило!
Да, правду говорят, подумала она, выходя запереть входную дверь, что деньги любые слезы осушат. Интересно, удастся ли Мэгги выйти в артистки? Если силы воли хватит, пожалуй что, и выйдет. Хотя, как говорила наша мамочка, одно дело – чего хочешь, другое – что получишь...
...Но Мэгги пока что получила то, чего хотела: нашелся человек, который готов был освободить ее от кошмара. Теперь у нее будет надежное место, где за ней приглядят и не оставят один на один с «этим». Жаль, что нельзя было немедленно избавиться от «этого», но спасибо и за то, что сестра Блэшфорд позаботится, чтобы никаких следов этой ужасной беды не осталось. Как же она ненавидела этого безликого негодяя, который сотворил с ней такое! Она ненавидела его с кипящей, но бессильной яростью и рисовала себе жуткие картины наказаний, которые должны были бы его постичь, – хоть бы его повесили, четвертовали, отрезали ему его мерзкие яйца и в пасть запихнули!
То, что росло и развивалось в ней день ото дня, было ей враждебно. «Это» не имело к ней никакого отношения. Она же не хотела, чтобы так случилось, никто ведь ее не спрашивал, и как только она от «этого» освободится, будет рада отдать «это» в чужие руки, чтобы никогда больше не видеть. Как только «это» уйдет из нее, уйдет и из ее жизни. Навсегда.
Надо подождать шесть месяцев, думала она по дороге в Брикстон, куда везла ее сестра Блэшфорд. Уж как-нибудь переживем. Если шестнадцать лет сумела прожить в оболочке Мэри Маргарет Хорсфилд, то проживешь и эти полгода. Надо только представить, что играешь роль, что это пьеса, на участие в которой у тебя заключен длительный контракт. Надо отстраниться, смотреть на все со стороны, как привыкла поступать в Йетли. Присутствовать, но не участвовать. Быть самой по себе.
Дом номер 17 по Пемберли-клоуз был построен в начале девятнадцатого века, когда Брикстон был еще деревушкой, и стоял в тупичке в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Он остался единственным уцелевшим в округе после бомбежки. Теперь на месте домов были маленькие огородики с сарайчиками или тепличками, которые расплодились во время войны.
– Всегда свежие овощи под рукой, – пояснила сестра Блэшфорд, – очень удобно было, но теперь этому скоро конец. Городской совет принял решение строить здесь жилой квартал. – Она дернула плечом: – Вот жуть-то будет!
Свежевыкрашенная блестящая черная дверь с отполированной медной ручкой отворилась. На пороге стояла молоденькая девушка с большим животом. Она была невысокая, с каштановыми волосами, румяными щечками и милой улыбкой. И на вид очень робкая.
– Привет, – сказала она. – Я Тельма.
– А это Мэри Маргарет, – представила сестра Блэшфорд. – Можно для краткости просто Мэри.
Мэгги решила, что в Брикстоне никто не должен знать про Мэгги Кендал. Если какой-нибудь будущий биограф станет разузнавать про начало жизненного пути знаменитой актрисы, сюда ему ходу быть не должно. Поэтому она назвалась своим прежним именем и, тепло улыбнувшись Тельме, сказала приветливо: «Привет!»
Они вошли в высокую квадратную прихожую, из которой крытая красным ковром лестница вела наверх.
– Эта дверь ведет в рабочую комнату, там – комната отдыха, а в конце коридора моя гостиная. Стеклянная дверь – в подвал.
Сестра Блэшфорд повела ее наверх. Мэгги бросились в глаза зеркально отполированные перила. Интересно, кто это их так начищает, подумала она.
– Здесь моя спальня и ванная, – сказала сестра Блэшфорд, преодолев один пролет лестниц. – А это ваша ванная и туалет, – сказала она, поднявшись выше. – И прошу не путать – это негигиенично. А вот здесь ты будешь жить с Тельмой и Пэт.
Комната была квадратная, светлая, оклеенная веселенькими обоями. На окнах красивые занавески под цвет обоев. В комнате было тихо, дом.стоял вдалеке от дороги. Три кровати с покрывалами, на полу розовый ковер. У изголовья каждой кровати тумбочка с настольной лампой. Возле окна стоял громоздкий шкаф, рядом трюмо. Мэри здесь понравилось. По сравнению с обшарпанным жилищем Уилкинсонов тут было просто роскошно.
– Твоя кровать у того окна, – сказала сестра Блэшфорд. Мэри почувствовала себя уютно и спокойно. А тут совсем не так плохо!
– Нижний ящик шкафа свободен. Тут все уместится. Разбери свои вещи и спускайся вниз, выпьем чаю, и я тебе расскажу, как мы тут живем. Кухня в подвале.
Оставшись одна, Мэри присела на кровать. Она была жестковата, но вполне удобна. Тумбочка запиралась на ключ. Здесь уважали право на личную жизнь. Мэри выложила в ящик, проложенный душистой вощеной бумагой, свое белье, недавно купленное в универмаге «Макс и Спенсер», повесила на плечики халат, миленький, но не такой шикарный, как чей-то висевший рядом – из черного бархата с золотой отделкой. Да, кто-то тут обзавелся роскошным гардеробом. Кроме халата, в шкафу висели элегантные блузки, несколько пар брюк ярко-розового, зеленого, черного и белого цветов, алое пальто с меховым воротником. Это, наверно, вещи Пэт, они висели подальше от других, попроще: голубого платья, простых темных юбок, синего шерстяного костюмчика, явно принадлежавших Тельме.
Места и для ее вещей было предостаточно. Она закончила складывать одежду и взглянула на себя в зеркало. Изменилась она мало. Живот чуть округлился, груди увеличились, а в остальном все как прежде. Во всяком случае, старая одежда была ей впору: костюм в стиле Шанель с прямой юбкой из твида, а верхнюю пуговку можно не застегивать. Мэри осталась довольна своим видом. Со стороны нипочем не скажешь, как она одинока и несчастна.
Она сложила руки на животе. Скоро ей придется переодеться в бесформенное платье, какие носят беременные, как у Тельмы. На секунду ею овладела тревога. «Что я здесь делаю?» – подумала она, и ей вдруг захотелось убежать отсюда куда подальше. Внешне такой благоприятный, этот дом был конвейером по производству детей, которых их матери не желали иметь. Вроде меня, подумала она. Нет, тут же осадила она себя. Не надо думать об этом как о ребенке. Просто «это». Вот и сестра Блэшфорд советует не задумываться... Иначе тоска и сожаление будут потом преследовать тебя всю жизнь. А волнения отразятся на «этом», и его никто не захочет взять. Так что все. Думай о приятном.
Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула, снова открыла их и еще раз оглядела себя. В один прекрасный день, сказала она своему отражению в зеркале, когда ты станешь знаменитой актрисой, то, что ты испытала здесь, припомнится и пригодится для роли. Как сказано в учебнике актерского мастерства? «Актер использует каждую крупицу своего опыта». И когда-нибудь ты будешь обращаться к этим дням именно с такой точки зрения. Так что копи впечатления, набирайся опыта...
Она закрыла дверцу шкафа и пошла вниз.
В кухне было тепло от огромной плиты. Там была и небольшая газовая плита, а также громадный буфет и большой стол с деревянной столешницей, занимавший почти все пространство. Край стола был накрыт желтой салфеткой, на которой стояли три чашки. На круглом столике в углу лежали джем, ореховое масло, кекс. Тельма заливала кипяток в заварник.
– Присаживайся! – пригласила она. – Мы всегда пьем чай в четыре, после отдыха.
