– Ты не поверишь, сколько дерут за эту красоту, – сказала Пэт, нашивая на атласную гардину бархатную тесьму.

– Фунтов пятьдесят? Пэт зашлась от смеха.

– Больше пяти сотен!

– Сколько?

– Смотри, не упади, держись за стул. В универмаге «Хэрродс» или у какого-нибудь модного дизайнера за эти штучки возьмут никак не меньше. А пара гардин из итальянского шелка обойдется не дешевле тысячи фунтов – это за самые узкие и короткие. А те, что ты сегодня подрубала, идут по пять фунтов за ярд оптом!

Мэри начинала осознавать, насколько же она невежественна, и старалась держаться поближе к Пэт. Тельма не знала и сотой доли того, что было известно Пэт, да и откуда ей, провинциалке, было все знать? Она из своего Вудфорда и не выезжала никуда, пока не оказалась в Брикстоне. А Пэт даже за границей была, летала в Испанию и Италию, в отпуск с любовником, тем самым хозяином клуба, где она работала. Сам он был родом из Алжира и обещал ее туда свозить после того, как будет улажено это маленькое неудобство.

– Он не хотел, чтобы я избавлялась от ребенка, – рассказывала Пэт, когда они, выключив свет, улеглись в свои постели. – У них по религии не полагается. Он хотел его усыновить. – Она хмыкнула. – У всех свои причуды, как говаривал мой дружок-американец. Сержант воздушных сил. – Пэт вздохнула. – Хороший был парень, щедрый. Увы, ему пришлось отправляться восвояси, к жене и детишками. Салим по сравнению с ним скуповат, ну да ладно, бывает хуже. Хотя, конечно, я могла бы себе и кого получше отхватить...

Ребенок Тельмы родился холодным декабрьским днем. Мальчик. Больше о нем они ничего не узнали. Тельма так его и не увидела. Роды протекали тяжело, потому что у Тельмы был узкий таз. Как только обрезали пуповину, младенца тут же унесли, а она плохо соображала, потому что ее накачали обезболивающими, к тому же она очень ослабела. Через полчаса после того, как малыш появился на свет, его уже унесли из дома. Тельма в это время лежала на хирургическом столе. Пэт и Мэри были на фабрике. Вернувшись вечером, они захотели повидать Тельму, но сестра Блэшфорд не разрешила. Тельма спит, сказала она; ей пришлось много потрудиться, надо восстанавливать силы.

Ужинали они молча. Пэт покинула ее обычная болтливость. На лице появилось мрачное выражение. Мэри не приставала с расспросами. Она чувствовала, что обе они думают об одном и том же: о том, что ждет их впереди.

Утром они снова справились насчет Тельмы. Им ответили, что роды были сложные и она все еще отдыхает. Может быть, вечером к ней пустят, если у нее прибавится силенок.

Когда они наконец смогли увидеть Тельму, она лежала совсем непохожая на себя прежнюю, без всяких признаков живота и прочего, что связано с материнством, опухшая от слез, потерянная. Пэт без улыбки сказала:

– Это, конечно, паскудство, детка, но тебе ничего не остается, как забыть обо всем.

– Я его так и не увидела, – всхлипнула Тельма. – Меня чем-то накачали, я в отключке была, и его унесли. Я слышала, как он кричит. Так беспомощно... А у меня такая слабость была – головы не поднять... Отдайте мне моего ребенка... Если бы я знала, ни за что бы сюда не пришла... Отдайте мне моего маленького...

Сестра Блэшфорд, которая привела их к Тельме, поспешно вывела их прочь.

– Тельме пришлось много потрудиться, – елейным голоском приговорила она. – Немудрено, что она так возбуждена. Через пару дней придет в норму. Так всегда бывает. Можете мне поверить. Уж я-то знаю.

– Вовсе не всегда так бывает, – резко сказала Пэт, поднимаясь по лестнице. – Я знаю одну женщину, которая побывала здесь несколько лет назад. Она меня сюда, собственно, и пристроила. Так вот, она рассказала, что вместе с ней жила одна крошка, которую любящая мамашка толкнула в лапы сестры Блэшфорд, а ей ужасно хотелось оставить ребенка. Ей, конечно, не дали. Так она вернулась домой и сунула голову в газовую духовку. Так что не каждому слову, которое здесь услышишь, надо верить, детка. Добрых семьдесят пять процентов из того, что тут болтают, – вранье. Люди на все готовы, чтобы урвать свой кусок пирога, а мамаша Блэшфорд – больше всех.

Десять дней спустя Тельма, бледная, осунувшаяся, покидала Пемберли-клоуз. Она казалась удивительно маленькой. И резко изменившейся. Ее прежняя кротость и доброжелательность исчезли. Нельзя сказать, чтобы она обозлилась, но как-то почерствела, посуровела.

– Будь осторожна, береги себя, – сказала она, обнимая на прощанье Мэри. А Пэт сказала так: – Тебе-мне нечего сказать, ты и сама все знаешь. – И задрожавшим от слез голосом добавила: – Жаль, что я не знала всего этого раньше.

– Такси ждет, – поторопила ее миссис Блэшфорд.

– Я отнесу сумку, – вызвалась Пэт, которая никогда не предлагала помощи, разве что в форме совета.

– Я сама отнесу, – сказала сестра Блэшфорд.

– Вот чертовка, – прошипела Пэт, когда хозяйка вывела Тельму за порог. – Я хотела подсмотреть, сколько эта старая кошелка отстегнет Тельме. Пока что она денег не отдала, я спрашивала. Небось даст, только когда девочка уже в машине будет сидеть.

И действительно, они увидели, как Тельма села в такси и сестра Блэшфорд протянула ей сумку, а потом сунула руку в карман.

– Сейчас конверт достанет, – сказала Пэт. – Вот стерва! Все-то у нее продумано!

– А тебе-то какое дело до того, сколько она даст Тельме?

– Здрасьте! Я же должна знать, сколько запрашивать, глупышка! Не забудь, мы же продаем наших собственных детей! Людям, которые отчаялись завести собственных и ужасно хотят их заполучить. Знаешь, сколько эта грымза зашибает? Тыщи! А нам отколется какая-нибудь жалкая сотняшка. Салим сказал, что эти деньги пойдут мне на булавки, так что я собираюсь урвать как можно больше!

– Сестра Блэшфорд не станет с тобой связываться, заплатит как следует.

– Пусть даже не вздумает меня надуть. А что ты собираешься делать со своими бабками?

– Буду на них жить, пока не поступлю в театр.

– Тогда постарайся побольше из нее выколотить. Не дай себя обдурить. Она на нас наживается, что же нам-то задарма пахать. Я меньше пяти сотен не возьму.

Эта цифра ошеломила Мэри. Она рассчитывала фунтов на пять-десять. Раз так, решила она, надо обязательно узнать, сколько получит Пэт, и требовать не меньше половины этой суммы. Она, конечно, не может рассчитывать на всю сумму, ей далеко до Пэт, она не обладает такой цепкостью и хваткой. Но со временем научится. Спасибо, есть у кого учиться. Смотри, как поступают умные, опытные люди, говорила она себе.

В тот же день к ним поступила новенькая. Жизнерадостная толстушка-ирландка восемнадцати лет по имени Эйлин. Она ждала ребенка в конце февраля. Она забеременела от сторожа в больнице, где работала кухаркой. Поскольку она была, как отозвалась о ней Пэт, проста до святости, то и не подозревала, что беременна, пока через шесть месяцев пузо у нее стало больше ее самой. К счастью, одна сестра в этой больнице была знакома с миссис Блэшфорд, и вот Эйлин оказалась в доме номер 17 по Пемберли-клоуз, где она заменила Тельму на кухне. Родителям своим насчет ребенка она, по ее словам, и заикнуться не смела. «Отец меня отдубасит, но это еще что, а как я отцу О'Каллагану на глаза покажусь, он такой лютый насчет грехов, прямо страх».

– Считай, что тут ты за все расплатишься, – посоветовала ей Пэт, которая всегда трезво смотрела на вещи. Больше она на Эйлин внимания не обращала – только зря время терять. А та с упоением скребла пол, натирала перила и стряпала, чувствуя себя вполне в своей тарелке.

В 1963 году Мэри впервые праздновала Рождество. Ее день рождения в ноябре прошел неотмеченным, но Рождество они отпраздновали как следует, хотя и не по религиозному обряду. Эйлин со своим невинным видом спросила, надо ли им идти в церковь.

Пэт взглянула на нее как на придурочную.

– Это нам в самый раз. Праздновать непорочное зачатие. В обители греха.

И все-таки в холле поставили елочку, и в сочельник все вместе стали ее наряжать, повесили стеклянные шары, мишуру и крохотные золотые и серебряные фигурки – как сказала сестра Блэшфорд, из богемского стекла. Она разрешила развесить в кухне надувные шары и весь день слушать радио, подпевая рождественским песням, которые исполнялись непрерывно. Пришел доктор, принес индейку килограммов на восемь и бутылку шерри. Они все вместе выпили по стаканчику – ради праздника можно, – и доктор пожелал им счастья.